– В Ньюфаундленде время отстает от Гринвича на три с половиной часа.

– На три с половиной? Не знала, что нужна такая точность, в полчаса.

– Ботвуд тоже сейчас на летнем времени, как и Англия, при посадке по местному времени будет половина шестого утра.

– Я вообще в такую рань не проснусь.

– Еще как проснешься, тебе покажется, что уже девять.

– Удивительно, мальчишка так здорово разбирается в подобных вопросах, – промолвила мать.

Маргарет всегда раздражало, когда мать намеренно притворяется глупой. Она искренне считала, что техническая сторона любого вопроса – не женское дело. «Учтите, мужчины не любят девчонок, которые умнее них», – не раз повторяла она дочерям. Маргарет никогда не спорила, но сама считала иначе. Только глупые мужчины способны придерживаться такого мнения. Умным мужчинам нравятся умные женщины.

За соседним столом довольно громко разговаривали. Барон Гейбон и Карл Хартманн о чем-то оживленно спорили, а их соседи по столу изумленно смотрели на них. Маргарет заметила, что Гейбон и Хартманн всегда при деле, что-то горячо обсуждают. Возможно, это естественно, когда разговариваешь с крупным ученым, хочется обсуждать важные вопросы. Она несколько раз расслышала слово «Палестина». Наверное, они обсуждают еврейский вопрос. Маргарет нервно взглянула на отца. Он тоже услышал, судя по его хмурому виду. Стремясь отвлечь его, она решила поговорить о чем-нибудь интересном.

– Мы, скорее всего, полетим через шторм. Ожидается большая «качка».

– Откуда ты узнала? – спросил Перси, и в его голосе прозвучала ревнивая нотка, ведь во всем, что касалось полета, экспертом считался именно он, а не сестра.

– Гарри сказал.

– А он откуда узнал?

– Ужинал за одним столом с механиком и штурманом.

– Я все равно не боюсь, – громко заметил Перси, но по его тону ей показалось, что брат просто бодрится.

Маргарет и в голову не приходило волноваться насчет шторма. Ничего, немножко неудобно, но никакой опасности нет.

Отец осушил свой бокал рейнвейна и раздраженным тоном попросил стюарда принести еще вина. Интересно, он что, боится шторма? Пьет явно больше обычного. Лицо красное, глаза налились кровью. Почему он нервничает? Расстроен по поводу старшей дочери?

– Маргарет, тебе следовало бы поговорить о чем-нибудь с нашим тихим попутчиком, мистером Мембюри, – неожиданно произнесла мама.

Она удивилась.

– Зачем, мама? По-моему, ему хочется, чтобы к нему не приставали.

– Я думаю, он просто застенчивый.

Странно, мать никогда раньше не испытывала особой привязанности к застенчивым людям, особенно если в них, как в случае с мистером Мембюри, безошибочно угадывался представитель среднего класса.

– Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Я просто не хочу, чтобы ты весь полет болтала с мистером Ванденпостом.

Тут мать действительно попала не в бровь, а в глаз.

– Почему? Объясни!

– Видишь ли, он примерно одного возраста с тобой, ты ведь не хочешь давать ему повод думать... в общем, что он может за тобой приударить?

– А почему бы и нет? Он ужасно привлекательный молодой человек.

– Нет, нет, это невозможно. Сейчас же выбрось это из головы. Я просто чувствую, что в нем что-то не так. – Мама определенно имела в виду, что он не принадлежит к высшему кругу. Подобно многим иностранкам, вышедшим замуж за аристократов, мать отличалась еще большим снобизмом, чем англичане. Итак, ее, оказывается, не обманул артистизм Гарри и его ловкие попытки создать образ молодого преуспевающего американца. Ее социальное чутье не обманешь.

– Да, однако ты сама говорила, что знаешь Ванденпостов из Филадельфии.

– Правильно, но теперь я точно вспомнила, что он не из этой семьи.

– Знаешь, мне хочется заняться им только с одной целью – наказать тебя за твой снобизм.

– Это не снобизм, дитя мое, а воспитанность. И, пожалуйста, не употребляй слова, значения которых не понимаешь.

Маргарет вспыхнула, но сделала вид, что смирилась. Мать фанатично верит в свое превосходство, и с ней бесполезно спорить. Но Маргарет и не думала подчиняться. Гарри для нее слишком интересный экземпляр.

– Интересно, а кто такой мистер Мембюри? – спросил Перси. – Мне нравится его вязаная вишневая жилетка. Он не похож на обычного пассажира трансатлантического рейса.

– Полагаю, какой-то чиновник, – сказала мать. «Да, похоже, – подумала Маргарет. – Мама каким-то шестым чувством угадывает людей».

– Возможно, он работает на «Пан Америкэн», – предположил отец, но мама не согласилась:

– Нет, скорее всего, государственный служащий.

Стюарды разнесли второе. Мать отказалась от филе.

– Жареного ничего не ем, извините. – Она попросила стюарда принести ей икры и какой-нибудь зелени.

За соседним столиком барон Гейбон доказывал своему другу:

– У нас обязательно должен быть наш собственный кусок земли, другого решения просто нет.

– Но вы же сами допускаете, что это будет милитаризованное государство.

– Да, чтобы обороняться от многочисленных воинственных соседей.

– А разве вы не понимаете, что, по сути, проповедуете дискриминацию арабов в пользу евреев, ибо милитаризм и расизм вкупе дают фашизм – как раз то зло, с которым вы намерены бороться.

– Тише, нас слышат, – сказал Гейбон, и они заговорили шепотом. При других обстоятельствах Маргарет наверняка заинтересовалась бы темой их беседы, она уже обсуждала эту проблему с Яном. Социалисты по-разному относились к вопросу о Палестине. Некоторые утверждали, что предоставляется уникальная возможность создать замечательное государство, другие говорили, что эта земля принадлежит арабам и отдать ее евреям – все равно что сгонять со своих земель жителей Ирландии, Гонконга или, например, штата Техас. И тот факт, что многие социалисты были евреями, лишь осложнял проблему.

Сейчас, однако, она молила Бога лишь о том, чтобы Гейбон и Хартманн поскорее замолчали, чтобы этих речей не слышал отец.

Но ее мольбы не были услышаны, слишком жгучую проблему обсуждали эти люди. Хартманн опять повысил голос.

– Я не хочу жить в расистском государстве.

– Черт, знал бы, что в этом самолете одни жиды, не полетел бы, клянусь, – не сдержался отец.

– О, зохен вей[1], – пожал плечами Перси, театрально закатив глаза.

Маргарет с тревогой взглянула на отца. Напрасно он так, его время давно прошло. Когда-то его философия, может, кого-то и привлекала. Естественно, при миллионах безработных и голодных наци выглядели почти героями, когда заявили, что систему надо менять, что и при капитализме и при социализме трудовой народ обречен на нищету и медленное вымирание, спасение лишь в диктатуре, сильном государстве, мощной передовой индустрии. Но тогда национал-социалистов и их идеи мало кто понимал, теперь, слава богу, разобрались.

Хорошо еще, что за соседним столом как будто не услышали грубой реплики отца. Гейбон с Хартманном сидят к ним спиной, да и слишком они увлечены беседой. Надо отвлечь отца.

– Когда мы ляжем спать?

– Я хотел бы пораньше, – ответил Перси. – Странно, для него очень необычно такое желание, но, наверное, в этом и есть особый шарм, очень романтично лежать на разложенной кушетке высоко над бурлящим морем.

– Мы ляжем в обычное время, – сказала мама.

– Смотря по какому времени, – упорствовал Перси. – Я что, лягу в пол одиннадцатого по английскому летнему времени или уже по «ньюфаундлендскому»?

– Вот США – расистское государство, – снова донесся до них голос Гейбона, – так же как и Франция, Англия, Советский Союз, – все это, в принципе, расистские государства.

– Боже, нет, я больше не могу это слушать! – Отец ерзал на стуле.

Маргарет вспомнила смешное стихотворение-считалочку их детства:

– Если лягу я в кровать, до обеда буду спать.

Перси оценил рифму.

– Кто с подушечкою дружит – никогда нигде не тужит.

Подключилась мама: