«Не он!» — чуть не крикнула Маша, скорбя и радуясь одновременно.

Тихо опустив шинель, она отошла…

Вечером, накануне боя, командующий армией переговорил по телефону со своими командирами дивизий. От каждого он принял доклад о том, что подготовка к наступлению закончена или будет закончена до рассвета. Каждому он пожелал удачи, но не всем вполне поверил. Поэтому офицеры тотчас же отправились на командные пункты частей. Бригадный комиссар Уманен, член военного совета армии, еще с утра объезжал соединения. Ночью он позвонил и донес, что армия к действиям готова, но ухудшившаяся погода внушает тревогу за исход операции. Командующий подтвердил, однако, приказ о наступлении. Было уже поздно, и он отпустил начальника штаба, с которым весь вечер работал. Прощаясь, генерал-майор пожал командующему руку значительнее, чем обычно.

— Ну, помогай нам… — начал Рябинин и умолк, не договорив, кто именно должен был им помочь.

Вызвав адъютанта, он сказал, что уходит к себе спать. Слегка согнувшись, Рябинин встал из-за стола и направился к выходу; боль в пояснице не позволяла ему с некоторых пор сразу выпрямиться после долгого сидения. Адъютант предупредительно распахнул перед генералом дверь; на крыльце он включил фонарик. В узком луче света замелькали частые голубые капли, косо падавшие из темноты.

— Льет и льет, — сказал Рябинин ворчливо.

— Потоп, все развезло, — сказал адъютант.

Он попытался взять командующего под локоть, чтобы помочь сойти по ступенькам, но тот убрал руку, уклоняясь от услуги.

Они перешли улицу, шлепая по лужам, и поднялись на крыльцо дома напротив. Часовой, ослепленный фонариком, приблизил к генералу сощуренные, вглядывающиеся глаза. Адъютант постучал, и женщина в темном платье, отводя от света заспанное лицо, впустила командарма, На цыпочках, чтобы не потревожить хозяев, он прошел в свою комнату…

Здесь, как обычно, ожидал на столике глиняный кувшин, покрытый блюдечком; рядом под чистым полотенцем лежал хлеб. Генерал отправил спать адъютанта, налил молока в кружку и стоя выпил. Потом присел, отдыхая…

Утром он начинал наступление, подготовка к которому поглощала все его силы в течение последних недель. И хотя цель операции заключалась всего лишь в овладении несколькими пунктами, что облегчило бы последующие наступательные действия фронта, Рябинин испытывал скрытое волнение… Через несколько часов он должен был атаковать крупными силами в условиях весенней распутицы, что до сих пор никому не удавалось. В штабе фронта многие считаЛи рискованной не самую идею этого сражения, но именно его дату. Однако намерения главного командования, предписавшего наступление, были правильно поняты генералом. Успех или неудача его попытки имели принципиальное тактическое значение. Поэтому командарм чувствовал себя более возбужденным, чем обычно… Вернувшись, наконец, к себе после долгого дня деятельности, только насильственно прерванной, а не завершенной, он как будто не знал, что ему делать со своим одиночеством. Он оглядел комнату, снял очки, протер их, повертел в руках, рассматривая оправу, потом опять надел.

На столе, поверх стопки газет, Рябинин увидел почтовую открытку и с некоторым замешательством вспомнил, что на нее давно надо ответить. Письмо было от сестры, с которой он не виделся много лет… Но генерал привык уже отвечать только на служебные бумаги, на запросы и рапорты — он был вдовцом, не имел детей, друзья его молодости потерялись… Достав из стола чистый лист бумаги, Рябинин задумчиво сидел над ним некоторое время, не зная, как и с чего начать. Не без труда он сочинил коротенькое сообщение о том, что здоров, что наступила весна и снег сходит с полей. Подумав, он попросил сестру не беспокоиться о нем и справился о здоровье племянницы, которой никогда не видел. Он едва не подписался своей полной фамилией, как подписывался под приказами. Спохватившись, он удивленно вывел: «Твой брат Сережа».

В занавешенное окно слабо и дробно застучал дождь, брошенный на стекло ветром.

«Льет, проклятый!» — подумал командарм, прислушиваясь.

Он посмотрел на часы — отдыхать ему осталось немного. Надписав на конверте адрес, он с облегчением отодвинул письмо. Повернувшись боком к столу, генерал, стараясь не запачкать пальцев, долго стаскивал сапоги, затем, отдуваясь, отнес их к кровати. Он постоял там и снова вернулся к столу, неслышно ступая большими ногами в белых шерстяных носках. Сняв телефонную трубку, он вызвал начальника своей артиллерии.

— Не спишь еще, Иван Федорович? — спросил генерал. — Как настроение? Хорошее?.. Я его тебе испорчу.

Прикрыв трубку морщинистой рукой, он негромко продолжал:

— Где пушки РГК? Мне Богданов жаловался, Уманец звонил… Размыло гать?! Ну, то-то… — успокоился командарм, услышав, что дорога уже починена.

— …Погода меня режет, — закончил начальник артиллерии свои объяснения.

— Это бедствие, а не погода, — согласился генерал. С пола тянуло холодом, и он поочередно поджимал то одну, то другую ногу. — Только я сочувствовать не умею… Вот именно… В твое положение входить не стану.

Командарм положил трубку, сел на край кровати и начал раздеваться. Ему не нравилось собственное постаревшее тело, постоянно ныне напоминавшее о себе, и, разоблачаясь, он старался не смотреть на него — на грузный живот, на грудь с посеревшей, как будто намыленной растительностью. Вытянувшись под одеялом, он испытал на минуту сладостное чувство физического покоя…

«Кап… кап… кап…» — услышал он легкое постукивание дождя.

— Будь ты неладный! — пробормотал Рябинин.

Он с беспокойством подумал, что вода в Лопата, протекавшей на фланге его армии, поднимется за ночь еще выше. Правда, он приказал обследовать и укрепить дамбу, оберегавшую долину реки, однако размеры паводка предусмотреть было трудно.

Как у многих старых людей, сон Рябинина был короток и приходил не сразу. Генерал боялся, что вообще не уснет этой ночью, если не попробует успокоить свою растревоженную мысль. Чтобы не думать о дивизиях, двинувшихся уже на исходные рубежи атаки, он снова надел очки и взял газету. В доме было тихо, слабо сияли никелированные шарики на кровати, равномерно тикали ходики на стене. Командующий терпеливо читал статью за статьей, время от времени поглядывая на окно. Там беспорядочно, чуть слышно шумел дождь. Стараясь не раздражаться, Рябинин отложил газету, прикрутил свет в лампе и закрыл глаза. Тотчас же в голове его, словно выпущенные на волю, замелькали обрывки приказов, отданных сегодня, лица людей, рапортовавших ему, вспомнились недавние заботы, невысказанные опасения…

«Надо спать», — беззвучно пошевелил губами генерал, сжимая веки…

Спустя некоторое время ему действительно удалось заснуть, но это был пугливый, стариковский сон… Рябинину чудилось, что он все еще слышит голос, повторяющий одно и то же:

«Погода меня режет, погода, погода…» Было неясно лишь, кто это шепчет: начальник артиллерии или Уманец, член военного совета?

«Бедствие, а не погода», — отвечал командарм, и собственные слова казались ему гневными, суровыми, уничтожающими. Он что-то еще говорил и, не понимая своих речей, испытывал, однако, полное удовлетворение. Иногда он почти просыпался, и шарики на кровати начинали мерцать, как сквозь туман. «Кап… кап… кап…» — постукивал кто-то возле его головы, и генерал чувствовал неотчетливую тревогу.

«Надо вставать», — думал он и медлил, пока не переставал слышать. Он открыл глаза ровно в пять часов, как и наметил, ложась в постель.

Одевшись и накинув на плечи пальто, генерал вышел в сад, примыкавший к дому. Начинало светать; безлиственные низкие яблони с искривленными ветвями толпились в посеревшем воздухе. Командующий медленно прошел по размокшей тропе к невысокому заборчику. Сад был расположен на краю возвышенности, и отсюда смутно виднелась огибавшая ее полузатопленная дорога, — три тягача тащились там, волоча тяжелые длинностволые пушки. Командующий — высокий, тучный, в просторном пальто — смотрел сверху. Машины ревели, задыхаясь, и малиновый огонь рвался из выхлопной трубы. Люди, едва различимые, скользили по обочинам и таяли в сумраке, тягачи скрывались в нем один за другим. Генерал, подняв голову. пристально глядел им вслед. В бесцветной, водянистой тьме вспыхнул и погас розовый огонек, но еще долго был слышен частый стук перегретых моторов. Командарм всматривался на запад, как будто хотел увидеть всю свою армию, десятки тысяч людей, сосредоточившихся в тумане, множество машин и орудий.