— Дай мне одеться, — приказал он.
— Что? — спросила девушка.
— Одеться быстренько… — повторил Рябинин.
«Как же так — я умираю, а немцы еще в Вязьме! — спохватился он. — Я умираю, а победа еще не близка!» — протестовал он, требуя жизни или немедленного изгнания врагов.
Его тревога была столь велика, что ясное сознание померкло в ней. И голос долга заговорил в Рябинине, так громко, что уже не слышно стало слабых возражений разума. Сама смерть словно отступилась от старого солдата, утратив над ним недавнюю повелительную силу. Ибо он был нужен еще своей стране, партии, Сталину — Рябинин не сомневался в атом.
«Как же они без меня?» — недоумевал он с тем невольным преувеличением, в котором нет ничего, кроме верности и любви.
— Но к-как вы оденетесь? — рассудительно спросила Аня.
— Скорей! — сказал Рябинин.
Пальцы его скребли по одеялу, и оно собиралось в складки, открывая огромную забинтованную ногу… Доверие великого главнокомандующего обязывало Рябинина жить, так как решающие битвы еще не начинались. И смерть казалась уже ему похожей на вероломство по отношению к живым… Ему надо было немедленно их видеть, кого-то ободрить, кому-то преподать наставления, от других потребовать отчета. Следовало спешить, пока он не покинул еще своей армии, оставить ей все, что он знал и умел…
— Гимнастерку… Вот здесь, — показал Рябинин.
Столько привычной властности было в его голосе, что девушка не посмела ослушаться. Сняв со спинки стула гимнастерку, она подала ее генералу, и он удовлетворенно откинулся на подушку.
— Здесь т-тепло… Зачем она вам? — робко заметила Аня.
— Не говори, сестрица… По одежде встречают, — даже пошутил Рябинин, комкая зеленое сукно.
— Что? — изумилась девушка.
«Хоть бы пришел кто-нибудь!» — взмолилась она мысленно.
Не попытавшись одеться, Рябинин удовольствовался тем, что гимнастерка лежала на его груди. Он как будто уже забыл о ней, хотя и не выпускал из пальцев.
— Едем… — сказал он. — Покличь кого-нибудь…
— Сейчас, — прошептала девушка.
— Пусть заводят машину…
Но, казалось, он не увидел адъютанта, когда тот вошел, приглаживая спутанные на макушке волосы. Рассеянно скользнув по заспанному лицу капитана, Рябинин ничего не сказал, словно все распоряжения были уже отданы и теперь оставалось лишь немного подождать. Глядя на генерала, так же молчали капитан и девушка, стоя посредине комнаты. За окном далеко пропел автомобильный гудок, и Рябинин оживился, потом зажмурился от встречного ветра.
…Две черные стены ветвей и стволов неслись мимо. В скупых лучах, падавших из полузатемненных фар, едва была видна дорога: жидкие, будто масляные колеи, бревна, торчащие из грязи… Машина догнала ушедшую вперед колонну и, сбавив газ, обходила ее. Почти неразличимые во мраке лица поворачивались к командарму, иногда блестел плоский штык полуавтомата. И тотчас эту прямую молнию относило назад… Чувство торжества, словно от удавшейся хитрости, охватило Рябинина. Опасность, угрожавшая только что его армии, теперь миновала, так как он снова вернулся к бойцам. Его полки передислоцировались дальше на запад, и он спешил вместе с ними. Парусина хлопала над его головой, и по ветровому стеклу косо бежали дрожащие капли… Шофер вопросительно посмотрел на командарма: не остановит ли он «виллис»?
— Нельзя, Вася, нельзя, — отчетливо произнес Рябинин, и Аня Маневич невольно подалась к нему; нахмурившись, она прикрыла его высунувшуюся из-под одеяла неживую ногу.
…Лес кончился, и генералу открылась предрассветная всхолмленная равнина. Редкие звезды слабо светились еще в тумане. Дорога круто сворачивала, и впереди по огромной дуге горизонта перемещалась плотная масса бойцов, орудий, повозок… Стучали моторы, ругались повозочные, лошади рвали постромки на подъеме…
«Богданов идет… — подумал Рябинин с доброй усмешкой. — Славный командир, хотя молодой еще… и жалостливый — вот что плохо…» И он искренне порадовался тому, что Богданов не ушел из-под его опеки.
— Учить вас надо, товарищи дорогие… — вслух сказал командарм.
Как ни высоко ценил он своих помощников, они все еще казались ему недостаточно взрослыми для тех обязанностей, которые только что едва не унаследовали.
Аня, вздохнув от жалости, склонилась над Рябининым и отерла платочком его лоб, отвисшие щеки, массивный подбородок. Генерал повел на девушку благодарными глазами. Он не удивился ее неожиданному появлению на открытой равнине, так как ощущение реального бесконечно расширилось теперь у Рябинина. Все казалось ему возможным сейчас и в одинаковой степени подлинным, если только прикосновение этой девушки не было более похожим на воспоминание.
— Спасибо… — сказал он.
— Я подумала, вам н-неудобно, — оправдываясь, проговорила Аня.
Уголком платочка она провела по губам генерала, и это ласковое участие, без которого он обходился так долго, что казалось, не нуждался в нем, тронуло Рябинина.
— Спасибо… — сказал он.
— Вы бы сказали раньше, — упрекнула Аня. — Я не сплю… Вы не б-бойтесь, товарищ генерал.
— Я не боюсь, — ответил он просто и посмотрел в угол.
Там все было пока по-прежнему: черная железная собака стояла на четырех лапах, тень от нее протянулась по стене.
— Чего же бояться? — сказал Рябинин.
— В-вот именно, — подтвердила Аня.
Наставляя генерала, девушка главным образом подбадривала самое себя. Ее подавляло сознание ответственности, выпавшей ей на долю; ее серьезность свидетельствовала о крайней озабоченности и безграничном старании.
Рябинин взглянул на адъютанта и только теперь узнал его… Припухлое лицо капитана казалось бабьим от подергивавшихся щек, от жалобно опустившегося рта.
«Это он по мне плачет…» — подумал генерал с удовлетворением.
Однако он не успел утешить адъютанта: для людей, стоявших близко, у него никогда не находилось времени, как, впрочем, и для себя самого. А сейчас он спешил больше чем когда-либо… Отуманенные глаза его сузились и перестали видеть комнату…
…Справа и слева от Рябинина мчались всадники. Сзади пылал закат, и перед кавалькадой неслись по степи длинные, прыгающие тени. Иногда их покрывало плывучее темно-красное облако, — это пыль, вставшая за спинами, застилала солнце. Человек в кожаной куртке, в выгоревшей зеленой фуражке, скакавший впереди, обернулся; молодое оживленное лицо его было ярко освещено.
— Сергей Миронович! — закричал Рябинин обрадованно. — Куда вы?
…Киров, улыбнувшись, показал головой в степь… Там, в темной, перегоревшей траве, блеснула оранжевая полоса Волги; за нею виднелись белые стены города…
Аня Маневич и адъютант прислушивались с горестным любопытством. Девушка стискивала на груди скрещенные кисти рук…
— В Астрахани вместе служили, — пробормотал капитан.
…Кони мчались дальше, берегом реки, спокойной и еще светлой. Лишь местами серая рябь от косых ударов ветра пробегала по ней. Небо быстро темнело, но, как свечи, горели впереди купола далекого города…
Аня нагнулась над Рябининым.
— Что, что? — спросил он.
— Вам низко лежать… Я поправлю… — сказала девушка.
— Хорошо… — кротко согласился генерал.
Девушка бережно приподняла его голову, и Рябинин еще раз с удовольствием почувствовал на себе заботливую дочернюю руку.
— Ничего, сестрица… — сказал он очень тихо, раздельно выговаривая слова. — Счастливо жить… будешь… Ленин говорит нам… «Бейтесь до последней капли… крови!» Мы бьемся…
Умолкнув, он послушно глядел из-под тяжелых век, пока Аня свободной рукой поправляла слежавшуюся подушку.
— Вот так… — прошептал он, ложась… И в ту же секунду зашагал дальше…
…Пыль стояла над дорогой, и в ней однообразно мелькали сапоги, мокрые спины, скатки, ремни, котелки… Оборачиваясь, Рябинин видел побелевшие, словно припудренные лица, открытые пересохшие рты… И красные банты на фуражках бойцов, на гимнастерках, на стволах винтовок, обернутых тряпочками, чтобы не засорились…
Дыхание Рябинина стало неравномерным и коротким, лицо начало заметно белеть… Аня попятилась, пошепталась с адъютантом, и тот выбежал за дверь. Потом в комнате один за другим появились Юрьев, Волошин, Луконин. Они осторожно входили, переглядывались, хмурились. Комиссар остался стоять у стола. Юрьев приблизился к койке… Но командарм никого не заметил. Он шел сейчас по широкому, полого поднимающемуся полю… Впереди и вокруг все было перечеркнуто золотыми полосами. Однако он свободно проходил через них, как через потоки света. Изумляясь, он шел все выше, и золотые лучи скрещивались над ним, падали на лицо, не ослепляя, смыкались сзади.
