Но и тут Бог успокоил его, сказав, что старший брат Моисея Аарон, остававшийся в Египте, будет громогласно помогать Моисею, разъясняя его слова внятным языком призыва и проповеди.
Из этих слов Моисей неожиданно, к радости своей узнал, что любимый брат его, которого он считал или погибшим, или брошенным в фараоновы узилища, жив и даже станет ему помощником.
Однако и тут Моисей, слишком озабоченный успехом своей необыкновенной и высокой миссии, высказал опасения, что ни фараон, ни его приближенные, ни за что не внимут требованию отпустить евреев с миром.
Бог, однако, снова уверил его в своей помощи, обещав содействовать чудесами. Для доказательства своих слов он обратил Моисеев пастушеский посох в змия с разверстой пастью. Моисей в страхе отступил, готовясь бежать, но Бог велел ему взять змия за хвост, после чего тот снова превратится в посох. По другому повелению Моисей дважды клал руку за пазуху – и рука оказывалась то пораженной страшной проказой, то чистой и здоровой. Если же египтяне и после этого не примут требований об освобождении евреев, то, по словам Бога, нужно будет на их глазах превратить простую воду в кровь.
Бог открыл также Моисею, что фараон при всех чудесах и устрашающих явлениях останется все же неколебим. И тогда в наказание за жестокосердие будет послано на Египет десять казней. После десятой казни еврейский народ выйдет на свободу.
В благодарность за освобождение, сказал далее Бог, Моисей и вышедшие из плена евреи должны будут впоследствии принести хвалу Богу на той самой, святой отныне, горе Хориве, где пылает, не сгорая, чудесный терновый куст.
Так закончился второй сорокалетний период жизни Моисея: для библейских людей и времен то был, как мы знаем, самый цветущий возраст. Крепкий и сильный восьмидесятилетний Моисей, посадив на ослов жену и детей, двинулся в далекий путь к Египту. Искры из несгораемого куста – неопалимой купины – упали в его сердце и зажгли в нем неугасимый огонь свободы.
Невдалеке от крепостных египетских стен он встретил брата Аарона – тот, оказывается, незаметно ушел из-под бдительного ока стражи, побуждаемый каким-то внутренним приказом, словно отданным ему свыше.
Так Моисей убедился, что божья помощь уже споспешествует ему.
Пройдя незаметными через городские ворота, Моисей и Аарон оказались на улицах столицы. Моисей не был в этом городе, бывшем для него родным и хорошо знакомым, сорок лет. Теперь он нисколько не походил на прежнего молодого и блистательного вельможу. В длинной пастушеской хламиде, босой, заросший длинными седыми волосами, с большой бородой и лицом, изрытым морщинами, он ходил по знакомым местам, никем не узнанный. Многие его сверстники-евреи давно умерли от истощения и тяжкого труда, а прежние знакомцы и друзья из дворца фараона просто не могли признать в этом запыленном пастухе бывшего придворного. Сорок лет изгнания и пастушеской жизни не прошли даром для Моисея: неотступные думы о бедствиях родного народа укрепили его волю и сердце. Он явился в Египет умудренным и сильным человеком, полностью осознающим свою великую роль. В его уме зрели уже и дальние замыслы. Он хотел дать народу мудрые законы, которые сделали бы его счастливым в той обетованной стране, куда он их приведет после освобождения из плена.
К удивлению Моисея, уверенного поначалу, что евреи горячо откликнутся на призыв к освобождению, старейшины встретили его слова с недоверием и робостью. Они, как и весь народ, уже привыкли к рабству, сделались рабами не только по своему положению. Стегаемые плетьми и кнутом, унижаемые на протяжении сотен лет, прошедших со времени Иосифа, они прониклись всеми привычками смиренных подневольных пленников, давно забывших самый вкус свободной жизни. И все же Моисею с помощью красноречивого Аарона удалось, в конце концов, расшевелить эту инертную массу, живо обрисовав их мысленному взору красоту и богатство обетованной земли, где текут реки молока и меда, где нет ни надсмотрщиков, ни плетей. И советы старейшин, и простой народ через какое-то время, насыщенное проповедями и призывами Моисея, уверовали в божественность миссии пришедшего к ним странного посланца-пророка.
Тогда Моисей направился во дворец фараона. Правил Египтом уже другой властитель. Правда, среди приближенных Моисей тотчас узнал несколько знакомцев, но не подал и виду. Поначалу Моисей, не желая испортить дела, попросил у фараона немногого – отпустить весь еврейский народ за городскую черту, чтобы они, не оскверняя земли египетской чуждой для египтян верой, могли в пустыне принести жертву своему Богу. Моисей просил также фараона ослабить слишком тяжкие цепи рабства, указывая, что это придаст рабам больше сил для свершения их тяжелой работы. Фараон, однако, сильно разгневался. Он не только не отпустил евреев в пустыню принести жертву, как того требовала религия, но сказал, что все их просьбы происходят исключительно от праздности. Он велел надсмотрщикам прибавить рабам работы и быть с ними еще более строгими и свирепыми.
Со стороны подневольных евреев решение фараона вызвало страшное недовольство, направленное, однако, не против фараона и его – жестоких надсмотрщиков, стегавших их плетьми и бивших палками с особой жестокостью и усердием, но против зачинщиков всего дела, обернувшегося столь плачевным образом, то есть против Моисея и Аарона.
Тогда Моисей и Аарон, повинуясь услышанному ими божьему повелению, вновь пошли во дворец к фараону. Теперь они должны были убедить фараона чудесами.
Увы, и чудеса не помогли, так как волхвы и чародеи египетские не хуже Моисея умели обращать жезлы и посохи в змеев. Не помогло также и обращение речной воды в кровь. Хотя вся рыба в Ниле издохла и, как написано в Библии, страшно «воссмердела» и жители стали страдать без питьевой воды – все же фараоново жестокое сердце не смягчилось. Упорная борьба Моисея лишь озлобила фараона. Кроме того, ему было невыгодно лишать страну огромной и совершенно дармовой рабочей силы.
Здесь и были насланы на Египет знаменитые десять казней египетских. Кроме обращения воды в кровь последовали за этим, почти без перерыва, следующие: отвратительные жабы, заполнившие все жилища египтян, мошки, не дававшие ни минуты сна, песьи мухи, жалившие с особой остервенелостью, поголовный мор всего мелкого и крупного скота, многочисленные незаживающие язвы, покрывавшие тело, невиданный град, погубивший посевы, тучи саранчи, завершившие истребление урожая, полнейшая тьма, воцарившаяся над всей страной, и, наконец, самая страшная, после которой фараон сдался, – истребление всех первенцев.
Не выдержав воплей и стенаний, оглашавших страну, фараон, не дожидаясь утра, призвал Моисея ночью и сказал ему: «…выйдите из среды народа моего…» (Исх. 12:31).
Евреи тотчас стали выходить из Египта, забирая с собой весь скот и все имущество, а также все золото и серебро, принадлежавшее египтянам и отданное ими с поспешностью. Их не только отпускали с готовностью, но торопили и даже понуждали к скорейшему исходу из страны.
Тогда вышло из Египта во главе с Моисеем до шестисот тысяч мужчин, не считая женщин и детей, так что общее число было намного больше.
Вместе с евреями свободно покинули Египет многие тысячи рабов разных национальностей.
Все они сначала шли вместе, но через несколько дней Моисей повернул свой народ в сторону земли обетованной.
Тогда еще никто не знал, что странствие их в страну обетованную продлится сорок лет.
«Господь же шел пред ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем и ночью» (Исх. 13: 21).
Исход из египетского плена был отмечен впервые утвержденным днем Пасхи.
Хотя наиболее прямой и кратчайший путь в землю Ханаанскую лежал через страну, населенную филистимлянами, однако путеводительный столп повел израильтян через пустыню. Объясняется это тем, что израильтяне, еще не освободившиеся от рабского духа, были по выходе из Египта народом робким, они могли испугаться хорошо вооруженных филистимлян и в страхе повернуть обратно. Необходимо было время, чтобы рабство не только выветрилось из сознания и привычек, но позабылось, словно его никогда не было. Для этого должны были рождаться новые поколения, никогда не знавшие страха перед плетью или палкой. Таков был замысел небес, о котором Моисей полностью не догадывался, всецело доверяясь путеводительному свету, сиявшему впереди тысячных толп и днем и ночью.
