«И послал Иессей, и привели его. Он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом. И сказал Господь: встань, помажь его, ибо это он.
И взял Самуил рог с елеем и помазал его. Среди братьев его…» (Цар. 16: 12, 13).
Так, в кругу семьи и, можно сказать, тайно, был помазан пятнадцатилетний пастушонок Давид на царство.
В тот же миг, рассказывает Библия, благой дух отступил от ничего не подозревавшего царя Саула. С этого дня он все чаще стал впадать в транс, когда-то приносивший ему пророческие видения, но теперь подобный мучительной душевной болезни. Окружающие все чаще стали видеть своего царя в состоянии умоисступления. Саул бывал одержим злым духом, что говорило о явном отступничестве от него доброй небесной воли.
Кто-то надоумил Саула позвать музыканта. Было известно, что именно музыка врачует больную душу. Позвали мальчика Давида, сына Иессея, которого часто видели возле стада с гуслями в руках. По рассказам, он умел извлекать из своего инструмента звуки, ласкающие слух и успокаивающие душу.
И действительно, музыка Давида умиротворяющее подействовала на больного Саула.
«И послал Саул сказать Иессею: пусть Давид служит при мне, ибо он снискал благоволение в глазах моих» (Цар. 16: 22).
Должности гусляра тогда еще не было при царе, и Саул назначил юношу быть оруженосцем.
Так Давид стал гусляром-оруженосцем при царе, который не знал, что он уже не царь, как не знал он и того, что его юный гусляр и есть подлинный царь иудейский.
Вскоре филистимляне, давшие на какое-то время передышку израильскому народу после победы над ними Ионафана, вновь зашевелились поблизости от восточных границ. Они пришли примерно в то же место, где когда-то потерпели поражение, и встали на горе перед долиной, ожидая, когда Саул со своим войском спустится в нее с противоположной гористой возвышенности. Своеобразие в расположении войск состояло в том, что бой следовало начинать именно в долине, и потому оба войска, филистимлянское и израильское, опасались спускаться туда первыми, дабы не оказаться в невыгодном положении. И вот оба войска стояли на противоположных горах, не предпринимая никаких действий. Ситуация была прямо-таки безвыходной. Ведь первый, кто спустится в долину, будет тотчас раздавлен, словно камнем, брошенным с горы, поджидавшим его неприятелем.
И так – в бездейственном противостоянии – шли не часы, а дни.
Наконец кому-то пришла счастливая мысль решить дело единоборством двух богатырей из того и другого лагеря. Богатырем со стороны филистимлян был представлен Голиаф.
«И выступил из стана Филистимского единоборец, по имени Голиаф, из Гефа; ростом он – шести локтей и пяди» (Цар. 17: 4).
(Локоть – длина руки от локтевого сустава до конца среднего пальца; пядь – ширина в три ладони.)
На голове его был тяжелый медный шлем, на теле – чешуйчатая броня из меди, на ногах – медные наколенники, в руках – копье устрашающей длины.
Голиаф уже несколько дней дерзко расхаживал по долине, громко выкрикивая по адресу израильтян разные оскорбления и непристойности.
Царь Саул и полководец Авенир не могли найти ему достойного соперника. Стыд душил израильтян, сгоравших от позора и унижения. А нахальный великан-филистимлянин расхаживал перед израильтянами уже сорок дней!
Давида в это время не было в армии, он, как самый младший, оставался дома и мирно пас овец, слушавших его гусли и мирно пощипывавших траву. Три брата Давида служили у Саула. Иессей же, отец, был уже очень стар. Послав трех своих сыновей – Елиава, Аминадава и Самму, – он, естественно, беспокоился об их судьбе. Поскольку войско Саула, где находились его сыновья, стояло не так далеко от Вифлеема, то Иессей, отозвав Давида с поля, поручил ему отнести братьям сушеных фиников и десять хлебов, а их начальнику – сыру. «А заодно, – сказал Давиду Иессей, – наведайся о здоровье братьев и узнай об их нуждах».
Давид встал рано утром и к полудню подошел к армейскому обозу. Отсюда были хорошо слышны крики, шум и какое-то движение. Обозники объяснили ему, что войско, устав стоять в бездействии и стыдясь позора, намеревается вступить в сражение, но дело это опасное, поскольку надо будет спускаться в долину. Давид побежал к братьям, быстро нашел их, стал расспрашивать о здоровье и рассказывать о домашних делах, как вдруг увидел великана, стоявшего в долине и выкликавшего себе соперника. Ему рассказали, что Саул обещал тому, кто убьет Голиафа, несметное богатство, а свою дочь в жены.
Несколько раз переспрашивал Давид и своих братьев, и других воинов о том, какая награда ждет храбреца, решившегося сразиться с Голиафом; наконец старший брат Елиав, рассердившись, пригрозил отослать его тот час же домой к заждавшимся овцам и брошенным гуслям. Ведь Давиду было всего пятнадцать лет, он был красив нежной полудетской красотой, и воины лишь улыбались, наблюдая его забавный пыл, казавшийся тем более смешным, поскольку могучий бронированный Голиаф расхаживал у всех на глазах. О поведении Давида со смехом рассказали Саулу, и тот, как сказано в Библии, призвал своего оруженосца и гусляра, по-видимому, и сам желая немного позабавиться расхрабрившимся мальчиком. И что же он услышал?
«И сказал Давид Саулу: пусть никто не падает духом из-за него; раб твой пойдет, и сразится с этим Филистимлянином» (Цар. 17: 32).
Саул, не насмехаясь над мальчуганом, спокойно объяснил Давиду, сколь несоизмеримы его силы с мощью Голиафа, который не только силен, но и опытен в битвах.
«И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы, и поражал его и умерщвлял его.
И льва и медведя убивал раб твой, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними…»(Цар. 17: 34-36).
Как ни странно, но, возможно, полностью полагаясь на высшую силу, Саул вдруг уверовал в Давида, он одел его в свои одежды, возложил на голову медный шлем, надел на него броню и препоясал мечом.
В Библии рассказывается, что Давид сначала «походил» туда-сюда в своем тяжелом и неудобном наряде, чтобы попривыкнуть к нему, но не привык – царская одежда с чужого плеча была ему слишком просторна и тяжела. Он взял простой посох, выбрал из ручья пять гладких камней, положил их в пастушескую сумку, с которой по привычке никогда не расставался, и быстро, спустившись в долину, направился в сторону филистимлянина, ходившего из конца в конец долины по им же протоптанной тропе, заметно углубившейся за сорок дней под тяжестью тела и вооружения. Голиафу уже надоело многодневное пустое ожидание, он перестал выкрикивать свои ругательства, голос его осип, а движения стали вялыми. Он, надо думать, полностью разуверился, что кто-нибудь из этих трусливых евреев когда-нибудь выйдет ему навстречу. Когда Давид сбежал с горы, Голиаф как раз удалялся от него в противоположную сторону, мрачно смотря себе под ноги и бормоча под нос привычные ругательства. Он не заметил поначалу Давида, но одновременное движение людей на уступах гор и с той и с другой стороны все же привлекло его внимание. Он видел, что израильтянские и филистимлянские воины, дотоле спокойно сидевшие и лежавшие на каменных террасах или скрывавшиеся за выступами скал и базальтовых обломков, вдруг повыскакивали, закричали, а некоторые своими длинными копьями стали указывать на что-то, находившееся, по-видимому, в долине. Голиаф огляделся и увидел юношу, вернее, подростка, быстро шедшего по тропе ему вслед. Мальчишка держал посох и пастушескую сумку.
Голиаф захохотал. Так вот кто идет с ним сразиться! Никогда ему не было так смешно, и эхо долго перекатывало и повторяло раскаты его хохота. Отсмеявшись, Голиаф вдруг почувствовал обиду. Он подумал, что подлые и трусливые израильтяне в насмешку подбросили ему неразумного мальчишку, чтобы унизить и опозорить непобедимого богатыря и прославленного воина, известного своими подвигами от Мертвого моря до южного Моава. Он стал зло высмеивать Давида, издеваясь над его рыжими волосами и хрупким телом. Особенно его раздражал посох. «Что ты идешь на меня с палкой, заорал он. – Разве я собака?» Но Давид, приблизившись на удобное расстояние, спокойно сказал ему, что Бог уже отмерил ему смертный час и что пора готовиться к гибели. Теперь Голиаф по-настоящему рассвирепел. Давид, однако, не стал с ним препираться. Он быстро достал из сумки гладкий камень с заостренным концом и вдел его в пращу.