— Замужем были?

— Что я, дура? Зла себе желаю? — Губанова фыркнула.

«Была, — сразу определил Виктор. — Была и обожглась».

— Одной, наверное, трудно, — он сочувственно посмотрел ей в глаза, — работы найти не можете, специальности нет, с образованием плохо.

— Перестаньте, гражданин начальник, вы же сами думаете не то, что говорите. Работы для меня найдется сколько хотите, университетского диплома у меня, правда, нет, — она покосилась на значок, украшавший пиджак Виктора, — но о литературе и музыке могу с вами поговорить. Ворую, потому что хочу!

— Ну и сколько это может продолжаться? Вы же молоды…

— Постарше вас, но не старая. А продолжаться… какая разница — все равно жизнь моя кончена. Сажайте хоть на сто лет…

— Зачем же. Все можно еще поправить.

Словно кинематографический ролик, стала разматываться перед Виктором хроника неудавшейся, жалкой жизни.

В суровые годы войны девчонкой опоздала на работу, была осуждена, обозлилась на всех, вышла из заключения воровкой, встретилась с человеком, полюбила, вложив в это чувство все, что было в ней хорошего, нерастраченного. Обманул, бросил с ребенком. Опять пошла воровать. Потом ради дочери решила все кончить, взяться за честный труд. Уехала далеко от больших городов, от недоверчивых людей и соблазнов. В маленьком глухом колхозе стала дояркой. Колхозники обогрели, уважали за хорошую работу. Назначили за начитанность библиотекарем по совместительству, по вечерам. Оттаяла.

А потом и здесь разыскался подлец, а может, просто дурак, искренне веривший, что делает как лучше. Посмотрел ее анкету, личное дело, увидел судимости и сказал: «Такая не может быть библиотекарем. Пост ответственный — отстранить».

Уехала. Устроила дочку в детдом и снова пошла воровать. В этой профессии достигла вершин. Работала ловко, хладнокровно, искусно. И, как всегда бывает, попалась таким вот глупым образом. А теперь черт с ним совсем! О дочери следователь не знает. О ней позаботятся. Слава богу, в нашей стране взрослого еще могут обидеть, ребенка — никогда. И мечтала: станет дочь хорошим человеком, достигнет многого, проживет счастливую долгую жизнь, какая самой ей в удел не досталась… Поняв, что Виктор знает все о дочери, в первый раз на допросе растерялась. Смотрела со страхом. Словно сдуло гордость, глупую удаль.

— Только дочери не говорите, — просила, — я все расскажу. Во всем признаюсь!

— О чем расскажете? И так все известно. — И добавил с горечью: — Вы лучше подумайте, что дочери будете рассказывать? Вправе вы ждать от нее благодарности, уважения? Как думаете? Вы-то, может, и будете когда-нибудь ею гордиться. А она вами…

Опустив голову, Губанова молчала.

Да, немало сил потратил Виктор на борьбу с этой женщиной.

С ней? А может, за нее?

«Обо всех преступлениях, — писала она позже в своих показаниях, — я намерена рассказать потому, что решила порвать с преступным прошлым и посвятить свое будущее воспитанию дочери».

Милиция сама ходатайствовала перед судом, чтобы ей дали минимальное наказание.

А в заключении Губанова стала руководителем бригады отличного труда. Не одну воровку заставила она раскаяться, пересмотреть свою жизнь. Виктор нашел ключик к сердцу этой женщины — любовь к дочери, ответственность перед ней.

Не было в этом деле ни стрельбы, ни схваток, ни ночных облав. Была спокойная беседа в теплой, освещенной мягким светом комнате.

Не было предотвращено убийство или схвачена банда. Но это было, быть может, самое сложное и трудное из всех его дел, которым он больше всего гордился. Потому что выиграл он его не с помощью пистолета, не с помощью совершенной милицейской техники.

А с помощью доброты, веры в человека и другой, самом сложной в мире науки — знания человека.

Поэтому-то Виктор так радовался, когда приходили письма от Губановой.

«Получила ваше письмо, — писала она в последнем. — Прежде всего хочу вас поблагодарить за ответ, за известие из детдома, за частицу человеческого тепла. Одним словом, за человечность». Такие вот письма помогали Виктору работать, придавали новые силы.

Разбор корреспонденции закончен. Виктор смотрит на часы. Одиннадцать.

Короткий звонок. Внутренний телефон. В трубке хорошо знакомый голос: «Зайдите ко мне, Тихоненко».

Виктор поднимается, по привычке одергивает штатский пиджак и идет к начальству.

У начальника оперативное совещание. За столом подполковник Данилов в форме и вокруг человек десять сотрудников уголовного розыска, товарищей Виктора по работе, в штатском. Своим спокойным, негромким голосом подполковник Данилов излагает дело.

В ночь на двадцатое декабря неизвестные преступники, перепилив в окне с помощью ножовки металлическую решетку, проникли в торговый зал магазина № 84 «Овощи — фрукты», что на Стромынской площади, в доме номер один, где, взломав с помощью гвоздодера два сейфа и два кассовых аппарата, совершили кражу денег — разменной монеты в банковской упаковке…

Виктор слушает и думает о завтрашних соревнованиях на первенство «Динамо».

Он уже давно научился слушать и одновременно думать о другом. «Как Гай Юлий Цезарь», — шутит он. «Интересно, выиграю у Хилого или не выиграю. Надо же такую фамилию для борца — Хилый! Смех, да и только. Но Хилый, он парень здоровый, мастер спорта к тому же. Виктор пока перворазрядник. Это по борьбе. А вообще интересно подсчитать, сколько у него всех разрядов. Значит, так: футбол, гимнастика, легкая атлетика, баскетбол, лыжи, плавание, стрельба, шахматы, борьба самбо, вольная борьба, мотоспорт. Третьи, вторые, первые. По конькам вот, по альпинизму, по тяжелой атлетике еще не успел получить… Ничего, как говорят, все впереди».

— …Двадцатого декабря, — доносится до него ровный голос подполковника Данилова, — на Центральном колхозном рынке за сбыт разменной монеты в количестве пяти килограммов был задержан гражданин Веревочкин…

— Ничего себе, богатый нищий! — раздается чья-то реплика, в комнате слышится смех.

Выждав паузу, подполковник продолжает:

— Веревочкин Гаврила Николаевич, двенадцатого года рождения, в прошлом судимый, работает помощником кладовщика в кафе. В качестве вещественного доказательства у него был изъят банковский мешочек, принадлежащий магазину № 84 «Овощи — фрукты».

«…Все-таки этот Хилый… чем его брать? Силой тут ничего не сделаешь, — Виктор огорченно смотрит на свои могучие, мускулистые руки, — он сам как медведь. Нет, надо брать „вертушкой“. Он недаром только ее и отрабатывает со своим тренером. „Не можешь же ты одной „вертушкой“ жить, — сердится тренер, — ну Хилого поймаешь, ну другого, третьего. А в турнире пятнадцать человек. Так они все и будут подряд попадаться?“ Он, конечно, прав: нельзя все внимание сосредоточить на одном приеме. Это как в розыске: попробуй стать в своих методах однообразным — и жизнь бесконечным разнообразием быстро загонит тебя в тупик. То же и в спорте. Встретишься с кем-нибудь, кто твой любимый прием не хуже тебя знает…

Жалко все же, что так мало времени остается на спорт. Было бы побольше, Виктор по-настоящему занялся борьбой самбо. Она очень нравится ему — точная, быстрая, красивая и разнообразная. Стрельбой из пистолета он и сейчас занимается достаточно, но надо бы побольше. Уж о любимом мотоспорте и говорить не приходится. В конце концов, все эти виды спорта необходимы в его профессии.

Поэтому, наверное, он так увлекается ими, да разве только он? Наверняка любой его товарищ по уголовному розыску в самбо, стрельбе, боксе, умении водить машину или мотоцикл может дать не одно очко вперед какому-нибудь джимену из американского ФБР, разносторонние боевые способности которых так рекламируют. А вот в шахматы джимены вряд ли играют.

Пришли б они посмотреть турнир на первенство МУРа!»

— Двадцать третьего декабря по подозрению в краже из магазина номер восемьдесят четыре был задержан сын Веревочкина — Веревочкин Юрий, сорок первого года рождения. При личном обыске у него было изъято восемьдесят пять монет достоинством в одну копейку. Его допросили, но за недостаточностью улик придется освободить… Видите ли, товарищи, — закончил изложение дела подполковник Данилов, — Веревочкин-старший с такой яростью утверждает, что нашел деньги на дороге, да еще прямо в банковском мешочке, что никто с ним не связан, что сын его ни при чем и вообще что все это недоразумение, что возникает мысль: старик хочет отвести подозрение от кого-то, скорее всего, от человека ему близкого. Надо приглядеть за Веревочкиным-младшим. И, кроме того, кража в восемьдесят четвертом магазине мне кое-что напоминает. Давайте покопаемся в делах и в памяти.