– Надеюсь, ты приятно проведешь время, – сказал Джеффри.

Рут скорчила телефону гримасу. Приятно проведешь время! Я девять месяцев носила тебя под сердцем, подумала она. Питала тебя своим телом. Я Божество. В голове промелькнуло: «сукин сын», но тогда она была бы сукой.

Когда Рут положила трубку, телефон тихонько звякнул, словно слегка прокашлялся, чтобы очистить горло от Джеффри. Она собралась нажать на кнопку, которая автоматически соединила бы ее с Филипом.

– Сколько сейчас времени в Гонконге?

Подняв бровь ниточкой, Фрида посмотрела на часы и принялась считать по пальцам.

– Еще слишком рано, чтобы звонить. – Она вздохнула, как бы сожалея о результате своих подсчетов, но вместе с тем переносила это с мужеством.

Звонить в Гонконг всегда было или слишком рано, или слишком поздно. Рут начала сомневаться в том, существует ли дневное время в этом отдаленном месте. В последний месяц, ожидая приезда Ричарда, Рут начала сомневаться в существовании всех остальных мест, кроме того, где она жила. Ей казалось невероятным, что ровно в это время Ричард может находиться где-нибудь еще, живя и ожидая встречи с ней.

Снова принимаясь за окна, Фрида сказала:

– Джефф доволен тем, сколько вы мне заплатите, да. – Это не было вопросом.

Когда она терла оконные стекла, плоть на ее руках тряслась, и оконные стекла тоже тряслись. Она так срослась с домом, что взаимная тряска казалась чем-то вроде разговора. Рут это успокаивало.

Теперь, после того как она сказала Джеффри, Ричард непременно приедет. Рут прислушалась к своему сердцу. Оно хотело выпрыгнуть из груди, но потом возвращалось на место. Трудности представились сами собой. В доме было нестерпимо жарко, ночью могли появиться птицы и почти наверняка несвойственные этому сезону насекомые. Кошки блевали на пол и кровати, а их мех, казалось, прорастал из всех углов. Впервые за много месяцев Рут обратила внимание на сад. Казалось, он уменьшился в размерах. Гарри много возился в саду, защищая его от песка и соли, карабкаясь по лестницам и ползая на коленях по траве в мягких зеленных наколенниках, делавших его похожим на престарелого роллера. Если бы он увидел сад сейчас, он бы ужаснулся. Посаженные им кусты и живая изгородь местами исчезли вовсе, напоминая Рут незаконченную раскраску. Гортензии выглядели так, словно их объели гигантские гусеницы. Обломанные ветви плюмерии валялись на траве, а вытертый дерн напоминал линялый бархат. Почва под поредевшей травой исчезла: ее просто сдуло ветром. Теперь там был песок, и песка было больше, чем газона. Несколько деревьев стояли в боевом порядке напротив моря, и единственными цветущими растениями были дикие травы, окружавшие дом с трех сторон.

– Он примет его таким, как есть, – сказала Фрида, заметив смятение, с которым Рут обозревала сад сквозь мыльные стекла столовой.

– Да, – согласилась Рут.

– Сад одичал. Вы сами говорили, что так вам больше нравится.

– Да, – сказала Рут.

– Зато внутри будет чистое золото.

Фрида с особой щепетильностью блюла репутацию дома. В конце концов, здесь была затронута ее собственная репутация. Поэтому в ожидании Ричарда она затеяла уборку в каждом углу. Прежде Рут никогда не наблюдала в ней такого рвения. Отвергнув любую помощь, Фрида отправила Рут в столовую, чтобы та «не вертелась под ногами».

Пока Фрида убиралась, Рут рассказывала ей о Ричарде. Говоря о нем, она меньше нервничала. Возможно, она рассказала каждую историю не один раз. Как он подарил ей на день рождения зеленое сари и как был смущен, когда она его надела. Тогда он впервые попробовал кумкват и гонялся за ней по всему дому, чтобы накормить и ее. На Рождество он сделал для нее кукольный театр из ящика для чая, потому что она была помощницей учительницы в классической школе для девочек. И еще был Королевский бал.

– Мне сшили бледно-голубое платье из китайского шелка, – сказала она между прочим, словно заказывать шелковые платья было для нее привычным делом.

Рут умолчала о том, что Ричард поцеловал ее на балу и что с тех пор она испытывает несокрушимую благодарность к королеве, чья темная царственная голова время от времени показывалась среди танцующих людей. Она была недавно коронована и не намного старше Рут. Королева! И Ричард! И все в одну ночь. Голубой шелк оттенял светлые волосы Рут. Танцевавший с ней Ричард спросил, не устала ли она, и, положив руку ей на талию, повел сквозь толпу, не объясняя куда. Он привел ее в коридор и целовал ее там среди стоявших в кадках пальм, пока их не спугнул Эндрю Карсон. Эндрю Карсон, потенциальный коммунист, убийца поцелуев! Поцелуй не был невинным. Рут сохранила платье для своих будущих дочерей и не имела представления, где оно сейчас.

Фрида поощряла эти воспоминания тем, что не высказывала возражений, но и не проявляла интереса. В этот четверг она задержалась с уборкой и готовкой, и в первый раз они обедали вместе. Фрида приготовила стир-фрай, положила на тарелку Рут горку риса и принялась за собственные овощи.

– По-прежнему на диете? – спросила Рут.

Фрида спокойно кивнула.

– Быть может, вы не обратили внимания, – сказала она, – но моя талия уменьшилась на дюйм.

Было непривычно сидеть за обеденным столом вместе с Фридой, занятой своей едой. Она немного съела, потом еще немного и поднялась, чтобы убрать со стола.

– Не торопитесь, – сказала она, собирая тарелки, но Рут отодвинула рис от себя:

– Не могу, я слишком нервничаю.

– С чего вам нервничать? – спросила Фрида, уже пустившая воду в раковину с посудой. Вода плескалась между кастрюлями, тарелками и руками Фриды.

– У меня есть повод для беспокойства, – сказала Рут.

– Какой?

– Меня волнуют гости.

– К нам приедет всего один гость.

– Почему у меня так чешется голова? – Рут протянула руку к волосам, но не решилась чесаться при Фриде. – Я просто с ума схожу.

Фрида стряхнула с рук мыльную пену и спросила:

– Когда вы мыли голову в последний раз?

Рут расплакалась. Раньше она никогда не плакала при Фриде, и это было ужасно. Но, несмотря на это, Рут продолжала плакать, отчасти потому, что испугалась, что забыла вымыть голову и, несмотря на зуд, не вспомнила. Ночью она испугалась, решив, что у нее завелись вши или другие паразиты или что она придумала себе этот зуд и сходит с ума. Она проснулась, не избавившись от этих страхов, и дергала себя за волосы, чтобы не чесаться, а теперь Фрида напомнила ей, что так бывает, когда волосы долго не моют. Фрида явно не одобряла слез Рут. Однако подобное неодобрение обычно предшествовало акту жертвенной помощи со стороны Фриды, и Рут утешала мысль об этом содействии.

– Хотите, я помою вам голову? – спросила Фрида.

И Рут ответила, глотая слезы:

– Я мою ее каждый вечер.

– Я знаю.

– Я очень внимательно к этому отношусь.

– Я бы поняла, если бы вы ее не мыли, любовь моя. От вас бы пахло, – сказала Фрида так доброжелательно, что Рут стыдливо закрыла лицо руками.

Ее скальп был в бешенстве. С тех пор как она в последний раз мыла голову, прошли недели. Фрида вынула пробку из раковины. Вытерла руки чайным полотенцем, засучила рукава рубашки и пригладила себе волосы.

– Не беспокойтесь, – сказала Фрида. – Мы ее вымоем. Вам будет приятно. Как в парикмахерской.

– Ох, дорогая, – сказала Рут, чувствуя, что погружается в приятную, хотя и несколько наигранную беспомощность. Ей не терпелось ощутить на себе всеобъемлющую заботу Фридиных милосердных рук. – Я не слишком многого хочу?

– Я здесь именно для этого.

Поначалу Фрида хотела вымыть Рут голову в раковине. Рут понравилась эта идея. Она объяснила, что именно так ей мыли голову в детстве. Она описала их ванную на Фиджи, с узкой и мелкой ванной (отец мог сидеть в ней только на корточках, поливая себе спину из маленького ведерка). Ее мать повесила на окна прозрачные зеленые занавески в качестве защиты от посторонних глаз, а также потому, что, как и большинство ее знакомых женщин, полагала, что зеленый цвет несет прохладу.