С точки зрения самой интерпретации толкователей Эдд можно разделить на две секты: первая несет нам иллюстрацию того, что сами предки думали об этих мифах, другая показывает то, что можно думать о них. Первая позволяет установить смысл конкретной поэмы, вторая пытается обнаружить то, что можно домыслить, полагаясь на нее. Последнюю мы немедленно отринем; ибо как бы прекрасны и возвышенны ни были ее построения и какое бы поэтическое применение ни могли они найти, тем не менее они не приведут нас к древности, а напротив, удалят нас от нее, вопреки тому, что мы стремимся, насколько это возможно, познакомиться с ней во всей ее чистоте. Когда этим мифам, например, придается не только связь с историей Севера, но и универсальное историческое значение; когда мы поэтому находим в нордической мифологии образное свидетельство великих эпох в истории мира, а в нескольких мифах разных народов особые проявления их судеб по мере течения времени, очевидно, что это не правда, а выдумка. Хотя подобные идеи в эддической науке могут иметь собственное поэтическое значение, хотя они способны в приемлемой манере оживить воображение и предоставить ему запас новых образов, тем не менее нельзя безнаказанно пренебрегать правильным пониманием. Если такие идеи принимают облик серьезных интерпретаций, Они распадаются в ничто, не имея под собой прочного основания. Беллетристика имеет право на свободу выдумки, но у исследования есть свои ограничения.

Сколь широко ни отличались бы друг от друга мнения толкователей Эдд и сколь обманчивыми они ни бывали бы даже по отношению к себе самим, их можно, в общем, отнести к трем классам — историческому, физическому и этическому: к историческому, поскольку мифологии всех народов и начальные этапы их истории неизменно вступают в контакт, переплетаются на своих границах и вторгаются на территорию друг друга; к физическому, поскольку вся мифология имеет собственную природу и проявления; к этическому, поскольку законы поведения всего рода людского представляют собой конечную цель всех религий.

Наиболее определенным среди этих классов является историческое толкование. Поскольку мифология охватывает не только жизнь с физической и этической стороны, но также и создание и разрушение мира, начало и конец времен или вечность, мы обретаем ее во многих элементах, не принадлежащих истории как таковой, и все попытки внести мифологию за ограду истории естественным образом оказываются неудачными. Такой способ толкования может быть поэтому отнесен в лучшем случае к области естественных существ — богов. Он подразделяется на два направления. Можно предположить, что богами считались или подлинно существовавшие люди, или что на земле действовали сверхчеловеческие по возможностям существа. Первое из этих направлений также внутренне подразделяется: обожествленные личности можно считать или лжецами и обманщиками, или благодетелями человечества.

Боги, Один и его друзья, были обманщиками, волшебниками и чародеями (trollmen); они отводили глаза людям своим искусством и потому заставляли верить тому, что считали выгодным для себя; религия возникла среди людей не как необходимость, но как лживая выдумка жрецов — таким было мнение средневекового христианства о древней мифологии. Все язычество счит лось плодом усилий дьявола, который через своих служителей, языческих жрецов, увеличивал царство лжи на земле; первые среди людей были великанами, обладающими сверхчеловеческими размерами и силой, после них явились другие, меньшие ростом, но· более мудрые, превзошедшие своих предшественников волшебством и заслужившие потому репутацию богов; что потомки их стали смесью тех и других, не достигая ни роста великанов, ни мудрости богов, хотя ослепленные люди поклонялись им в таком качестве, — так считали во времена Саксона Грамматика, выдвинувшего упомянутую точку зрения и видевшего в Одине существо, добившееся божественных почестей во всей Европе; после того как Один учредил свою резиденцию в Упсале, его вместе со спутниками стали считать божественными созданиями[182]. К первому классу существ естественно принадлежал Имир и его отпрыски, инеистые великаны; ко второму Один вместе с его родней; к третьему жрецы богов, путем обмана распространявшие доктрины своих предшественников и возвысившие их в сан богов.

Нетрудно понять, что подобные мнения находили своих сторонников в Средние века, однако чрезвычайно удивительно то, что у них находятся защитники и в наше время, уверяющие, что объявленная жрецом мнимая воля богов, отождествленная с божественными существами, способна удовлетворить любого человека, что одни лишь жреческое искусство и обман сформировали весь круг религиозных представлений, необходимых каждому народу и являющихся одним из самых ранних проявлений размышлений человека о себе и о мире.

Более вероятным является представление о том, что мифы порождены не обманом, а реальными историческими событиями; что почитание Одина и его родственников и товарищей на Севере имело причиной иммиграцию жреческой касты; что авторитет жреца устанавливался самим народом на основе авторитета божества, которому служил жрец; что его цивилизаторские старания и усилия, свидетельства высших познаний и проницательности, после смерти этого человека обрели мифическое одеяние; и что таким образом была сформирована последовательность мифов, созданная отчасти благодаря учению, отчасти благодаря событиям, элементы которой ныне с трудом поддаются разделению. Таково было мнение Снорри и других древних авторов, считавших богов кастой жрецов, пришедшей из Азии, даже из Трои; Один и его сыновья были земными царями и священниками; Один скончался в Швеции, наследником его стал Ньёрд; а после смерти его сына Фрейра, жертвоприношениями руководила Фрейя, единственная из богов, еще остававшаяся в живых. Подобное обожествление человеческих личностей имеет свои примеры в истории; в Греции мы находим много исторических персонажей, которых возвели в сверхчеловеческое достоинство восхищение их блестящими качествами и порожденные ими же вымыслы. С этой точкой зрения сопряжен историко-географический способ толкования, в соответствии с которым идеи, связанные с мифическими существами, переносятся на реальные, происходившие на Севере события, и мифические сказания о войне между богами и великанами, о скитаниях богов по земле представляются как воспоминания о подлинной войне между людьми и о распространении религии Асов из ее средоточия в Швеции на соседние страны. Таким представлением о древнем учении пользовались старинные авторы и столь видный историк, как Снорри, и теперь его можно считать достоянием истории. Однако мы не сомневаемся в том, что читатель уже успел понять, что такая точка зрения является частной, что она не исчерпывает содержания всех мифов и в лучшем случае охватывает лишь немногие, и то лишь косвенно; ибо, вообще, не предоставляет нам первоначального смысла мифов, но лишь доносит до нас свидетельства их позднейшего употребления. Проиллюстрируем это примером. Обитателям Севера был известен истинный расположенный в Норвегии Альфхейм, и они распространяли свои представления об альвах, существах чистых и возвышенных, на население этого региона, отличавшееся от соседей более высоким уровнем цивилизации, но тем не менее в данном случае не отказывались от своей веры в альвов как в сверхъестественные существа, стоявшие на высшей ступени по отношению к прочим живым созданиям.

Все существа Нордической мифологии, утверждает Моне, можно рассматривать как персонифицированные идеи, или, иными словами, эта мифология содержит философические воззрения на природу и жизнь. В данном случае физическое и этическое толкования соединяют свои предметы; ибо природа и жизнь находятся в состоянии постоянного взаимного обмена, восприятие которого не могло остаться незамеченным даже самыми ранними наблюдателями. Физический способ интерпретации имеет тогда своим предметом указание на эти силы природы и естественные феномены, которые персонифицированы в мифах, и на соответствие между мифологическими представлениями и действием естественных сил. Подобному образу толкования следовали многие развивавшие его интерпретаторы, и в целом ни одна из предлагавшихся систем в некоторых своих частях не получила такого развития. Более того, он является столь естественным для Нордической мифологии, что применение его кажется почти неизбежным; поскольку не только сами древние авторы подчас открыто заявляли, что конкретный миф служит объяснением естественного феномена, такого, например, как радуга, землетрясение и прочее, но что сами мифы такие, как посвященный волку Фенриру, Змею Мидгарда и другим созданиям, содержат столь очевидное описание природной силы, что в значении их сложно ошибиться. Посему в случае каждого неясного мифа можно посоветовать в первую очередь удостовериться, относится ли он к природным, и только потом предпринимать попытки истолковать его каким-либо другим образом. Однако поскольку такой способ объяснения является самым простым и естественным и в наибольшей степени согласуется с представлениями древности, отсюда далека не следует, что его можно применять во всех случаях, или что он всегда дает правильные результаты. Суть толкования может быть схвачена верно при ошибках в некоторых частностях. Правильная идея может быть применена неверно. Однако ошибочной может оказаться и сама идея, если не обнаруживается реального соответствия между мифом и природным явлением, к которому он прилагается, если сходство, буде таковое найдется, навязано толкованием, а не возникает из него самого. Сему можно привести пару примеров, к которым читатель легко добавит другие. Интерпретация оказывается ошибочной, если основывается лишь на поэтическом строе мышления. Например, Один посылает валькирий забирать павших в сражениях героев: они парят над сражающимися ратями, они ходят по полю брани, забирают павших в свои объятия и уносят на небесных конях в Валгаллу. Здесь мы видим всего лишь прекрасное поэтическое выражение идеи о том, что Всеотец Один решает исход сражения, что его воля определяет, кому суждено погибнуть в бою, и что подобный образ смерти, когда герой попадает в его обитель, является благословением, в то время как толкуя валькирий как яркие воздушные явления, огненные шары и тому подобное, что, кстати, не может объяснить их присутствия на каждом поле сражения, мы нарушаем всю поэтическую красоту, относя к физическому то, что имеет чисто воображаемую природу. Когда путешествие Скирнира толкуется следующим образом: Фрейр представляет собой солнце, Герд — северное сияние, ее отец Гюмир — замерзший океан, и что от любви Фрейра и Герд рождается весна или лето, объяснение это изобилует многочисленными поэтическими ассоциациями, впрочем, вполне случайными, ибо отсутствует основной момент сходства, так как Герд в качестве северного сияния не может согреть землю, что ей всегда суждено оставаться бесплодной и жить с инеистым великаном, и плодотворящие объятия Фрейра — которые не могут не принести плода, кем бы ни был Фрейр, поскольку все происходит в процветшем весеннем лесу, — не производят никакого воздействия на олицетворяющее северное сияние создание, остающееся бесплодным. Посему толкование следует перенести на плодоносную способность земли, освещенной летним солнцем, отвергнув избранное сперва направление. Здесь идея, на самом деле образующая основу поэмы, должна толковаться как земля, оплодотворяемая Фрейром; однако, отодвинутая в сторону прочими моментами сходства, она почти теряется за другой идеей— красотой северного сияния.