Обращаясь к арифметике скандинавов, мы встречаем здесь, как и среди всех древних народов, частое употребление некоторых священных чисел: 3, 7, 9, 4, 8[185]; но в целом арифметика их кажется нам весьма ограниченной; и если обнаруживается какой-нибудь более сложный пример, как, например, в случае 540 ворот Валгаллы, из которых плечом к плечу могли выезжать по 800 эйнхериев, его следует в лучшем случае рассматривать как остаток более древнего предания, оригинальный смысл которого утрачен. Умножая 540 на 2300, мы получаем продолжительность индийской юги; однако не является ли это совпадение чисто случайным? Трудно понять, какая связь может существовать между длительностью юги с одной стороны и числом дверей Валгаллы и эйнхериев с другой.

Каждая из религий древности объединяет не только строго религиозные элементы, такие, как вера в сверхъестественное и влияние этой веры на поступки людей, то есть все те знания, которые ныне носят название науки. Жрецы впитывали все знания. И сведения о природе, о языке, обо всей интеллектуальной сущности человека и его культуре, об истории происхождения государства и основных народах облекалось в поэтическое, нередко мифологическое облачение, распространяясь в виде песни и устных преданий, а в более поздний период письмом — среди наиболее культурной части общества, конкретных семей. Они в свою очередь распространяли среди основных народных масс то, что казалось им наиболее уместным для данного времени и места. Таков материал, дошедший до нас в виде Эдд, в том виде, как сейчас они лежат перед нами, пройдя все Средние века. И поэтому поздние интерпретаторы, вне сомнения, правы в том, что разыскивают в этих остатках не только предания о возникновении и разрушении мира, об отношении человека к Божеству, но и контуры естественных и историчных знаний, присущих Античности. В предшествующем наброске мы, конечно же, опустили все, что могло иметь историческое значение, изложив то, что может рассматриваться как чистый миф.

Эта мифологическая информация содержится в двух древних памятниках, Старшей и Младшей Эддах, называемых по предполагаемым составителям Сэмундовой Эддой и Эддой Снорри. Первая из них содержит песни более древние, чем северное христианство, которые, передаваясь первоначально в устном виде, были в итоге записаны в Средние века. По большей части они дошли до нас в виде фрагментов, и некоторые пробелы в более позднее время с большим или меньшим талантом заполнены прозаическими вставками и введениями. Другая Эдда состоит из сказаний основанных на стихах Старшей и часто заполненной ими, однако записанными и сохраненными по прошествии языческой поры отдельными учеными того времени, то тут, то там добавлявшими толкования некоторых вопросов.

Возьмем, например, вступление, содержащееся в части Прозаической Эдды или Эдды Снорри, носящей название Gylfaginning, или Видение Гюльви:

Конунг Гюльви был муж мудрый и сведущий в разных чарах. Диву давался он, сколь могущественны асы, что все в мире им покоряется. И задумался он, своей ли силой они это делают или с помощью божественных сил, которым поклоняются. Тогда пустился он в путь к Асгарду, и поехал тайно, приняв обличье старика, чтобы остаться неузнанным. Но асы дознались о том из прорицаний и предвидели его приход прежде, чем был завершен его путь. И они наслали ему видение. И вот, вступив в город, он увидел чертог такой высокий, что едва мог окинуть его взором. А крыша чертога была вся устлана позолоченными щитами.

У дверей того чертога Гюльви увидел человека, игравшего ножами, да так ловко, что в воздухе все время было по семи ножей. Этот человек первым спросил, как его звать. Он назвался Ганглери и сказал, что сбился с пути, и попросил ночлега. И еще спросил он, кто владетель того чертога. Человек ответил, что чертог тот принадлежит их конунгу. «И могу я отвести тебя к нему, и уж ты сам спроси, как его звать». И тотчас пошел человек в чертог, а Ганглери следом. И сразу же дверь за ним затворилась. Ганглери увидал там много палат и великое множество народу: иные играли, иные пировали, иные бились оружием. Он осмотрелся, и многое показалось ему диковинным. Тогда он молвил:

Он увидел три престола, один другого выше. И сидят на них три мужа. Тогда он спросил, как зовут этих знатных мужей. И приведший его отвечает, что на самом низком из престолов сидит конунг, а имя ему — Высокий. На среднем троне сидит Равновысокий, а на самом высоком — Третий. Тогда спрашивает Высокий, есть ли у него еще какое к ним дело, а еда, мол, и питье готовы для него, как и для прочих, в Палате Высокого. Ганглери сказал, что сперва он хочет спросить, не сыщется ли в доме мудрого человека. Высокий на это отвечает, что не уйти ему живым, если не окажется он мудрее.

И вот Ганглери начал спрашивать…

Следующие далее вопросы и ответы составляют то, что носит название Эдды Прозаической, Эдды Снорри, или Младшей Эдды. К ним прилагаются отрывки различных, предназначающихся для скальдов, мифологических познаний, используемых в качестве иллюстрации и руководства для применения поэтических выражений. Отсюда ясно, что наиболее важным является более старое собрание, хотя для понимания его аранжировки и полноты содержания приходится постоянно обращаться к младшему сборнику. Если мифы Старшей Эдды полны и подробны, исполнены поэзии и духа, часто темны и неясны, Младшая Эдда лишена этого недостатка, ибо мы нередко сталкиваемся там с тривиальным, едва ли не детским изложением; таким, на наш взгляд, может сделаться старинное религиозное знание, отлившееся в форму позднейших народных верований. Отсюда поэтому следует, что несколько мифов кажутся ныне скудными и безвкусными выдумками, хотя в оригинальном своем виде они предположительно могли блистать формой и содержанием. Язык обеих Эдд нередко неясен, а текст лишен прозрачности; более того, похоже, что несколько мифов утрачены[186], так что полное собрание Нордических мифов нам недоступно.

Эдды могу послужить основой для толкования Нордической мифологии, и самым достоверным из толкований станет, конечно, то, которое объясняет эти мифы в их взаимосвязи. Конечно, можно задать вопрос, являлся ли Север родным домом этих преданий, или они выросли на чужой почве? Ибо мифы могли возникнуть среди самих северных народов, и постепенно, с течением времени укорениться в среде их потомков в качестве продукта интеллектуальной или политической жизни народа; однако они могли и прийти со стороны, могли быть навязаны народам Севера при завоевании их стран, подавившим собственные идеи; или, наконец, они могли стать смесью туземных и заимствованных мотивов. Вопрос этот был исследован со всей полнотой и строгостью. О вере древней финской народности по все видимости повествует миф о трех сыновьях Форниота — Хлере (море), Логи (огне), Кари (ветре); мнение это подтверждается мифами о Торе как боге грозы и сравнением с верованиями, до сих пор бытующими в среде лапландцев. Все это, однако, представляет собой весьма несущественную часть мифологии асов и не могло сыграть существенной роли в ее развитии. С другой стороны, все указывает на то, что мифология эта родилась на юге и на востоке; туда указывают предания, сходство с мифологиями германских и даже более южных народов, а также язык. Исследование мнения, помещающего эту родину на берегах Ганга, может быть проведено двумя способами: либо путем обнаружения сходства между несколькими ее мифами и преданиями других народов, или путем сравнения общего духа обеих мифологий. Сопоставление нескольких мифов, с великой ученостью произведенное Финном Магнусеном, говорит, что между Нордической мифологией, с одной стороны, и индийской, персидской и прочими родственными системами преданий — с другой, существует много удивительных соответствий, особенно там, где речь идет о сотворении мира, переселении душ, возобновлении и так далее, в то время как с точки зрения духа они существенно различаются между собой. Восточные мифологии созерцательны, Нордическая же представляет собой чистое действие; в соответствии с первой богов можно умилостивить искуплением, в соответствии со второй — битвой. Первое является естественным следствием восточного тепла, второе — северного холода. Поэтому кажется вероятным, что самые ранние элементы Нордической мифологии были перенесены из Азии при посредстве других народов на Север, где они обрели развитие и приняли определенную форму. Дикая, гористая и величественная природа страны предоставила величественные и могучие образы, срисованные с гор и айсбергов; а активный образ жизни, который вели здесь мужчины, преобразовал ленивых и полусонных, погруженных в созерцание богов Востока в существа, мчащиеся на крыльях бури и посреди свирепой битвы собирающие к себе мужей, дабы вознаградить их в ином мире сражениями и смертью, от которой они восстают к жизни, а также излюбленными яствами жителей Севера, укрепляющими их для новых сражений. Любое более или менее пристальное рассмотрение жизни Севера, постоянной войны его жителей с природой и врагами, помогают понять, что Один, сколь бы буддийским ни был его первоначальный облик, под норвежским небом должен непременно превратиться во Всеотца; что северный человек, для которого смерть была повседневным делом, непременно должен был получить свою Валгаллу, и что само представление о счастье без битвы, о покое без бури не принадлежит нордическому миру. В конце концов, для толкования Эдд не обязательно обращаться к другим мифологиям, хотя сравнение с ними всегда окажется ценным и мифологически интересным, когда оно обнаруживает аналогии между ними и преданиями Севера.