Ее трясло, и она то и дело поворачивалась в постели, завидуя спящим. Буря неистовствовала по-прежнему, и до ее встревоженного слуха доходили самые необыкновенные звуки, еще более пугающие, чем завывание ветра. В какую-то минуту ей показалось, что зашевелился даже полог ее кровати, в другую — что кто-то, пытаясь войти к ней в комнату, возится с дверным замком. Из галереи доносилось глухое бормотанье, и не раз ее кровь леденела в жилах при звуках отдаленных стонов. Проходил час за часом, и измученная Кэтрин услышала, как все часы в доме пробили три, прежде чем буря затихла сама она незаметно для себя погрузилась в глубокий сон.

Стук распахиваемых служанкой в восемь часов утра оконных ставен был первым звуком осознанным Кэтрин при пробуждении. Открыв глаза, — при том, что она не понимала, как ей удалось их закрыть, — она увидела самую радостную картину. В камине уже горел огонь а на смену бурной ночи пришло солнечное утро. С первыми же проблесками мысли она вспомнила о рукописи. И сразу после ухода служанки, спрыгнув с постели, она поспешно собрала все разбросанные при падении свертка бумажные листки и юркнула обратно, чтобы прочесть их с удобством, лежа под одеялом. Она не могла, оказывается, рассчитывать, что рукопись будет столь обширной, как другие подобные рукописи, от содержания которых ей приходилось содрогаться при чтении романов. Сверток состоял только из небольших разрозненных листков и был далеко не тяжелым — значительно более легким, чем ей представлялось накануне.

Жадным взглядом впилась она в одну из страниц. То, что она увидела, ее ошеломило. Могло ли это быть на самом деле или чувства ее обманывали? Перед ней был всего лишь написанный современными корявыми буквами перечень белья! Если можно было верить глазам, она держала в руках счет от прачки! Она посмотрела на другой листок и нашла в нем те же предметы с небольшой перестановкой. Третий, четвертый, пятый не открыли ничего нового. В каждом из них значились рубашки, чулки, галстуки, жилетки. Еще два листка, исписанных той же рукой, содержали столь же незначительные статьи, как-то: пудру для париков, шнурки для ботинок и пуговицы для штанов, а самый большой листок, в который были завернуты все остальные, судя по первой корявой строке: «За примочки гнедой кобыле», был счетом от коновала. Вот чем оказался бумажный сверток (по-видимому, очутившийся там, где его нашла Кэтрин, из-за небрежности прислуги), который вызвал у нее такую игру воображения и столько страхов, наполовину лишив ее ночного отдыха! Она чувствовала себя совершенно уничтоженной. Неужели она не научилась уму-разуму после происшествия с сундуком? Видневшийся ей краешек сундука служил как бы вещественным доказательством ее вины. Беспочвенность ее недавних догадок была теперь совершенно очевидной. Предположить, что в такой обжитой, современной комнате могли сохраниться никем не замеченные бумаги, написанные Бог весть сколько поколений тому назад?! Или что ей довелось первой отпереть шкаф, ключ от которого находился у всех на виду?! Как ей могла прийти в голову такая нелепость? Не дай Бог, чтобы о ее глупости проведал когда-нибудь Генри! Правда, в некоторой мере он был сам виноват в случившемся — если бы шкаф не напомнил ей так сильно его рассказ об ожидающих ее приключениях, он бы не вызвал у нее любопытства. Ее успокаивало только это. Стремясь поскорее отделаться от ненавистных доказательств своей глупости — дурацких разбросанных по кровати листков бумаги, — она вскочила с постели свернула листки в такой же, как раньше, сверток и сунула его на прежнее место в шкаф, горя желанием, чтобы никакие неблагоприятные обстоятельства не заставили его снова перед ней появиться, вызвав у нее презрение к собственной персоне.

Почему замки раньше отперлись с таким трудом, оставалось, однако, загадкой — сейчас она справилась с ними беспрепятственно. В этом все же заключалось нечто таинственное — она допустила на минуту столь лестное для себя предположение. Однако мысль о том, что шкаф вообще не был заперт и что она сначала сама его заперла, пришла ей в голову достаточно быстро и еще раз вызвала краску на ее лице.

Она поспешила покинуть спальню, в которой собственные ее поступки вызывали у нее такие неприятные переживания, и направилась прямо в комнату для завтрака, показанную ей мисс Тилни еще с вечера. Там находился один Генри. Выразив надежду, что ее не потревожила ночная буря, и лукаво намекнув при этом на особенность приютившего их крова, он немало смутил Кэтрин своим приветствием. Ей ни в коем случае не хотелось бы, чтобы он догадался о ее слабости. И все же, не способная к прямому обману, она была вынуждена признать, что ветер какое-то время мешал ей уснуть.

— Но после бурной ночи наступило такое восхитительное утро! — добавила она, стремясь возможно скорее переменить тему разговора. — Буря и бессонница ничего не значат, если они миновали. Что за прелестные гиацинты! Я полюбила их только недавно.

— И как же вы к этому пришли? Случайно или путем умозаключений?

— Этому научила меня ваша сестра — не понимаю сама, каким образом. Миссис Аллен много лет старалась меня заставить их полюбить. Но у нее ничего не выходило — пока я их не увидела на Мильсом-стрит. Обычно я к цветам равнодушна.

— А теперь вы любите гиацинты? Как это хорошо. Вы приобрели новый источник радости, а человеку надо радоваться как можно больше. Кстати, дамам вообще полезно любить цветы — это может лишний раз побудить их отправиться на прогулку. И хотя гиацинт — растение комнатное, кто знает, если у вас родилась любовь к цветам, не распространится ли она и на розы?

— Но мне вовсе не нужно особого повода, чтобы выбраться на прогулку. Возможность двигаться, дышать свежим воздухом — этого для меня достаточно. В хорошую погоду я провожу на воздухе больше половины времени, — мама говорит даже, что меня трудно загнать домой.

— Я рад все же, что вы полюбили гиацинты Хорошо уже, что вы научились что-то любить Способность молодой леди воспринимать уроки — дар Божий. А как вам понравились воспитательные приемы моей сестры?

Кэтрин избежала смущения при ответе на этот вопрос благодаря появлению генерала. Сдобренное улыбками приветствие хозяина дома свидетельствовало о его хорошем настроении. Однако его легкий намек на то, что она, как и он, предпочитает рано вставать, не очень способствовал ее душевному спокойствию.

Когда все сели за стол, она не могла не обратить внимание на красоту сервиза для завтрака. К счастью, сервиз был куплен генералом. Довольный тем, что она одобрила его выбор, генерал признал сервиз простым и милым, выразив мнение, что отечественную промышленность следует поощрять и что, как он полагает, чай, поданный в стаффордской глине, на его невзыскательный вкус, ничуть не хуже чая, поданного в глине из Севра или Дрездена. Сервиз, правда, немного устарел — ему уже не меньше двух лет. С тех пор производство ушло вперед. Когда он в последний раз был в столице, он видел несколько прелестных образчиков. И не будь он начисто лишен тщеславия этого рода, он бы соблазнился и заказал себе новый. Однако, как он надеется, в недалеком будущем ему представится случай приобрести еще один сервиз — хоть и не для себя самого.

Из всех сидевших за столом единственным человеком, который его не понял, была Кэтрин.

Вскоре после завтрака Генри попрощался и уехал в Вудстон, где его на два-три дня должны были задержать дела. Все собрались в холле, чтобы посмотреть, как он садится на лошадь, и, вернувшись в комнату для завтрака, Кэтрин подошла к окну, надеясь взглянуть на него еще раз.

— Немалое испытание для твердости Генри, — заметил генерал, обращаясь к дочери. — Вудстон покажется ему сегодня довольно мрачным.

— Это красивое место? — спросила Кэтрин.

— Как ты полагаешь, Элинор? Ну-ка, поделись своим мнением. Говоря о природе, одна леди лучше представляет себе взгляды другой, — так же, как говоря о мужчинах. На мой непредвзятый вкус у этого места есть свои преимущества. Представьте себе дом с окнами на юго-восток, среди зеленых лужаек и с прекрасным, выходящим на ту же сторону садом. И вокруг всего этого — ограда, которую я выстроил для сына лет десять тому назад. Это дом для семьи, мисс Морланд. И поскольку земли в этих местах принадлежат главным образом мне, можете поверить, я достаточно позаботился, чтобы он был таким, как требуется. Если бы средства к существованию Генри давал лишь этот приход, мой сын и в этом случае был бы вполне обеспечен. Кажется странным, не правда ли, что, имея лишь одного младшего сына, я счел необходимым дать ему профессию? Случаются минуты, когда все мы предпочли бы, чтобы его не обременяли никакие дела. Но хотя мне, наверно, не удастся убедить в этом подобных вам молодых леди, ваш отец, я уверен, согласился бы со мной, что каждый молодой человек должен иметь какое-то занятие. Дело тут не в деньгах, деньги ни при чем, суть — в занятии. Даже Фредерик, мой старший сын, которому в наследство достанется столько земельной собственности, сколько едва ли находится в руках другого частного лица во всем нашем графстве, даже у него, как вы знаете, есть профессия.