Один гениальный скульптор — француз Депрэ, о котором мне придется упоминать еще не раз — высказал грандиозную мысль: изваять из скалы Пау-де-Азукар (Сахарной Головы) фигуру гиганта с лицом, обращенным к морю, с короной — крепостной стеной на голове, а в ограде этой короны-стены, согласно его плану, предполагалась неприступная крепость, между зубьями же короны должны были быть проделаны бойницы, в которые высовывали бы свои жерла страшные дальнобойные орудия.

Я видел эту модель в его мастерской.

Это нечто величественное, бесподобное, не имеющее ничего себе равного по красоте замысла.

Что можно было придумать более прекрасного и грандиозного для входа в такую большую столицу, как Рио-де-Жа-цейро?

Господин Депрэ составил подробную смету на это сооружение и уверил меня, что эта колоссальная работа могла бы обойтись сравнительно недорого.

Я от души желаю для славы и красы Бразилии, чтобы эта блестящая, гениальная мысль Депрэ не была предана забвению и осуществилась как можно скорее.

«Ла-Портенья» встала на рейд, где должна была пробыть всего несколько суток и затем идти дальше в Монтевидео.

Едва успели бросить якорь, как судно было уже окружено целой тучей лодок, лодочек и маленьких пароходиков, поддерживающих сообщение между прибывающими судами, берегом и различными пунктами островков и побережья залива. Залив этот, который я видел тридцать лет тому назад таким пустым, безжизненным, угрюмым, поражал теперь своим оживлением и лихорадочной деятельностью, кипевшей повсюду.

К нам подошел маленький пароход, на котором находилось человек семь чиновников в мундирах, расшитых золотом по всем швам. На корме парохода развевался бразильский флаг. Чиновники вошли на судно и были встречены самим командиром и офицерами судна с большим почетом.

То были таможенные чиновники и санитары.

Таможня — это золотое дно Бразилии, а потому и организация ее безупречна.

Командир провел своих гостей в кают-компанию, предложил им вина, но делал все это со сдержанной любезностью светского человека.

Все пассажиры были заняты сборами своих вещей, все торопились съезжать на берег; я один оставался в общей зале, где просматривал бразильские газеты, привезенные нам одним из агентов компании «Товарищество Грузовщиков».

Я весьма мало интересовался тем, что говорилось этими господами, но все они прекрасно говорили по-французски и держали себя сухо и холодно.

Просматривая и пробегая глазами газеты, я случайно встретил в одном из столбцов «GazettadeNoticias», одной из наиболее распространенных в Рио, извещение о моем прибытии, и — что еще более удивило меня — там сообщалось о том, будто я привез подарок императору. Это было действительно верно, но я, сколько мне помнится, никому не говорил об этом ни слова, желая сделать сюрприз его величеству.

Я положительно был поражен этим обстоятельством. Кто мог сообщить эти сведения «GazettadeNoticias»? Когда я в первый раз был в Рио, печать была еще в зачатке, теперь же она получила громадное распространение и имела своих репортеров.

Командир продолжал разговаривать с чиновниками, и я услышал свое имя, с намерением произнесенное довольно громко, чтобы мне было слышно; вслед за этим командир подошел ко мне вместе со своими гостями и сказал:

— Господа, честь имею представить вам господина Гюстава Эмара!

Последовал целый ряд любезностей и приветствий, так что я положительно не знал, что мне на них отвечать.

Я заметил, что эти бразильские таможенные чиновники относились немного бесцеремонно к командиру и в разговоре не соблюдали особой вежливости; кроме того, мне бросилось в глаза, что эти господа во все время своего разговора с командиром не снимали шляп с головы, но когда им представили меня, то они тотчас же сняли шляпы и сделались вежливы до крайности.

Командир, казалось, ничего этого не замечал, а если и заметил, то сделал вид, что не обратил на это внимания; более того, он стал еще любезнее и предупредительнее по отношению к своим гостям, приказав даже подать шампанского.

Очевидно, он принял на себя известную роль и старался быть с ними любезен, соблюдая интересы компании, потому что санитары и таможенные чиновники — это такого рода власти, которые при желании могут причинить большие неприятности и затруднения.

Эти господа выразили пожелание увезти меня с собой на берег, но я вежливо отказался.

Тогда они простились с командиром и со мной и покинули судно. Мы расстались самыми лучшими друзьями.

Когда таможенники наконец отчалили, командир вздохнул полной грудью.

Я сошел на берег в половине пятого вечера, вместе с капитаном, который желал представить меня господину Лейбе, директору отделения компании «Товарищество Грузовщиков» в Рио.

Дружески простившись с офицерами «Ла-Портеньи», я наконец расстался с судном.

Честно говоря, я сохранил весьма дурное воспоминание об улицах Рио-де-Жанейро. Улицы эти были узки, грязны, темны, плохо мощены, молчаливы и безлюдны, с плотно опущенными занавесями и жалюзи окон, за которыми слышался иногда визгливый женский смех; лавки и магазины, грязные и темные, отличались каким-то особым зловонием. Навстречу попадались лишь грязные негры и негритянки да два-три европейца, случайно заблудившихся в безлюдной пустыне этих улиц. Странные экипажи, походившие на корбильяры — старинные восьмиместные кареты, в которых перевозился штат слуг французских королей, — с вечно опущенными шторами, медленно колыхавшиеся по невозможной мостовой, заранее пугали меня.

В то время бразильские дамы были совершенными невидимками, они никогда никуда не показывались, а пешком даже среди дня ни одна женщина, уважающая себя, не решилась бы выйти на улицу; только дамы mediro—pelo — метиски — осмеливались на это, да и то очень редко.

С первых же шагов, как только я вступил на берег, вид города поразил меня. Все окна были широко раскрыты, толпы мужчин и дам, одетых по последней парижской моде, весело и свободно разгуливали по улицам.

Я положительно не узнавал Рио-де-Жанейро! Роскошные магазины, кафе и рестораны встречались на каждом шагу; комфортабельные отели, чудные богатые дома; оживленная толпа веселых и деловитых лиц, какую можно встретить только на улицах Лондона и Парижа, роскошные и элегантные экипажи, всадники на щегольских конях — все это шло, ехало, стремилось куда-то. Женщины и мужчины, дамы и кавалеры, мастеровые и монахи толпились на тротуарах, и сверх всего этого трамваи, запряженные то парой, то четверкой рослых мулов, во всю прыть мчались по улицам взад и вперед.

Трамваи эти, приобретенные у Соединенных Штатов, прекрасно устроены: за двадцать рейсов — около двадцати сантимов — можно объехать весь город из конца в конец.

Все это так удивляло меня, было так неожиданно, что я положительно не мог прийти в себя от удивления и радости при виде всех этих перемен. Мне говорили, что этой переменой в нравах и обычаях Бразилия обязана трамваям: в один прекрасный день дамы, которым уже наскучило сидеть по домам, между тем как их супруги, братья и отцы катались в трамваях, произвели переворот, овладев этими громоздкими экипажами, которые взяли приступом под носом у мужчин.

Это, должно быть, правда, потому что такого рода прием весьма согласен с духом женского характера; при этом я добавлю, что этот переворот послужил ко благу нравов и цивилизации.

В такой столице, как Рио-де-Жанейро, женщины никак не должны были оставаться вне прогресса, мало того, они должны идти впереди и подавать пример.

Улицы старого Рио узки и отвратительно мощены, но трамваи мчатся по ним во весь опор, и возницы так ловки и привычны, что несчастные случаи очень редки.

С пристани мы направились прямо к господину Лейбе, который принял меня очень радушно и сердечно. Это один из богатейших негоциантов, особенно уважаемый всеми за свою правдивость, сердечную доброту и справедливость. Человек этот несколько раз оказывал мне услуги, за которые я останусь ему всегда благодарен; он постоянно относился ко мне как добрый друг и старый приятель, и я сохранил о нем самые лучшие воспоминания.