— Демидов у дверей мается, — как бы невзначай бросил он, ставя на тяжелый поднос серебряный кофейник. — Сказать ему чего, или пущай пока ожидает?

— Скажи, что сейчас приму. Да, приготовь сбитня и чая душистого. Сомневаюсь, что Акинфий Никитич кофеем балуется, — я кивнул Репнину, который быстро поднялся, схватил брошенное на стол письмо, тщательно сложил его, и спрятал за пазухой.

— Мне присутствовать? — деловито спросил адъютант, который по совместительству был секретарем, но скоро я его все же разгружу, а то он загнется у меня от таких нагрузок.

— Присутствуй, может поручения какие по ходу разговора всплывут, — я думал недолго, прежде, чем принять решение. Разговор с Демидовым предстоит тяжелый. Для меня, вряд ли для него. Этот колос я, конечно, могу снести, но вот вопрос, а дальше что? На заводах Демидова сейчас и еще очень долго будет вся промышленность Российской империи держаться.

Репнин занял место за соседним столиком, расположив на нем писчие принадлежности. Митька, дождавшись, когда мы примем приличный вид, вышел, груженный посудой, и практически сразу в кабинет, который мне заменял и гостиную, и столовую, и библиотеку вошел Демидов. С полминуты я смотрел на его спокойное лицо уверенного в себе человека. Богат, не скрывает богатства, но и сильно не кичится им. Я смотрел и ловил себя на мысли, что этот жесткий и прожженный делец мне нравится.

— Присаживайся, Акинфий Никитич, — я махнул на кресло за столом напротив моего. — В ногах правды нет, — дождавшись, когда он усядется, я продолжил. — И что же привело тебя так далеко, да еще и в самые морозы и метели?

Демидов без лишних слов сунул руку в карман, Репнин слегка напрягся и приподнялся на стуле. Надо же, беспокоится. Но зря. Демидов не идиот, чтобы что-то мне сделать. К тому же, Михайлов лично обыскивает посетителей, прежде чем к моему величеству пускать. Он вообще параноить любит, все простить себе не может, что тогда на охоте умудрился потерять. Акинфий Никитич покосился на привставшего адъютанта, усмехнулся краешком губ и положил на стол передо мной два бруска, с клеймом его заводов посредине.

— На Алтае нашли. Хорошие залежи, и реки золотоносные. Я уж и заводики начал закладывать под это дело.

— Вижу, — я с каким-то благоговением провел пальцем по брускам. — Но у государства на такие месторождения монополия, — я поднял на него глаза.

— Вот об этом и договариваться приехал. — Он замолчал, затем решительно продолжил. — Дозволь разработки вести. От твоего имени. Так оно лучше же для всех будет, я в состояние мелкое жулье отвадить.

— Знаю, Акинфий Никитич, что за Уралом ты власть большую имеешь, — я убрал руки и откинулся на кресло. — И на какой процент рассчитываешь?

— Пятнадцать, — я приподнял бровь. Не обделяет себя Демидов. Но, с другой стороны, в тайге один хозяин — медведь, и прав Демидов, если я сейчас выеб… хм, зарублю его начинание, то ни копейки я с тех копий не увижу, или же пол армии нужно будет посылать, чтобы уберечь от посягательств. Думай, голова, думай, что делать?

— А правду ли молвят, что деньгу свою ты чеканишь в своих подвалах? — я тянул время, ответ Демидову нужен был прямо сейчас. Иначе возникнут никому не нужные напряжения. Но я могу ставить свои условия, и он это знает. Что мне нужно прежде всего? Что?

— Брешут, государь, Петр Алексеевич, — он усмехнулся. — Про меня много чего пскудного брешут. Завидуют людишки, а кто не дает того же достичь? Работать просто надобно.

— Верно говоришь, Акинфий Никитич. Все верно, главное, работать надо рук не покладаючи, — пятнадцать процентов, черт, что делать-то? И самое главное, если даже я сейчас возьму тайм-аут, то принятие решения все равно упадет на меня. Никто мне в этом деле не поможет, никто.

Меня спас от немедленного ответа Митька, который снова просочился в комнату и принялся расставлять на столе сбитень, чайник из китайского фарфора, мед, молоко и… бублики. Где он, паразит, бублики-то взял? А почему меня ими никто не кормит? Демидов одобрительно посмотрел на стол, налил себе чая, и принялся потягивать, с куском сахара вприкуску. Я же ограничился сбитнем, который просто обожал. Некоторое время мы молчали, наслаждаясь горячими напитками. После того как чашки наши опустели, я снова откинулся в кресле и медленно проговорил.

— Хорошо, я принимаю твое предложение, Акинфий Никитич, хоть и зело грабительское оно. Но у меня есть несколько условий.

— Каких же условий, государь, Петр Алексеевич, — ждал Демидов, что условия я буду ставить, и теперь приготовился торговаться. Ну что же попробуем поторговаться.

— Во-первых, там, где заводы твои серебряные строятся, крепость поможешь заложить, — и я даже знаю, как город, который там образуется, будет называться, Барнаул это будет. — А, во-вторых, дороги, Акинфий Никитич. До-ро-ги. До Урала, по Сибири, до Алтая, в Приамурье. Нет у нас их, а ведь нужны, и как еще нужны. Треть расходов на себя берешь, и тогда пятнадцать процентов от выработки — твои.

— Хм, — Демидов задумался. Дороги — это дорого. Но необходимо, ему самому, прежде всего, необходимо. — А, давай, государь, Петр Алексеевич, на благое дело и мошну растрясти не жалко, — и он протянул мне руку. Крупная рука, обветренная, вся в подушечках мозолей. Я, не колеблясь, ударил по ней и повернулся к Репнину.

— Юрий Никитич, организуй все бумаги надлежащим образом заверенные, в коих укажи, что дозволяю я Демидовым вести разработки серебра и злата на Алтае, на поименованных условиях. И еще, уведоми Якова Вилимовича, что ежели он все еще хочет приблизить племянника своего Александра Романовича, то позволяю я ему искупить вину за шашни с Долгорукими, ежели в качестве инженера тот построит мне те дороги, о которых мы только что с Акинифием Никитичем сговорились. Дозволяю также к помощи Якова Германа обращаться. А ежели Шумахер примется чинить препятствия, то уволить того к чертовой матери, об этом особливо Блюменпроста предупреди.

Репнин быстро все записал и вышел, а я повернулся к Демидову, который смотрел на меня очень внимательно, слегка прищурившись, словно что-то вычислял про себя. Я же коротко улыбнулся и указал на стол.

— Еще чаю? — вот съем пару бубликов и к нашим восточным друзьям перейдем плавно.

У меня оставалось немного времени, чтобы настроиться на предстоящий разговор с моими востоковедами. Основной вопрос, который я хотел с ними обсудить, касался не отношений цинского Пекина с Джунарским ханством, и даже не отношений калмыков с каждым из них по отдельности. Эти отношения были всегда очень запутанными, как и все, что касалось Востока, и равно непредсказуемые. Ну Восток — дело тонкое.

Пока Митька убирал со стола остатки нашего чаепития с Демидовым, я обдумывал проблему со связью, точнее с ее отсутствием, а также то, каким образом свалить ту трудность, которую я так и не смог преодолеть при создании телеграфа на радиосигналах. Из-за которой я вынужден изгаляться с проводами, точнее с их изоляцией. А не смог я воспроизвести радиопередатчик Герца, или хотя бы какой-нибудь его аналог из того дерьма и палок, что были мне доступны. Точнее, я не сумел воссоздать катушку Румкорфа. Вот, казалось бы, я — кандидат физических наук и тут такое фиаско. А все потому, что я все эти катушки всегда воспринимал как обычные расходники. Мне в голову не приходило, что надо бы поучиться их собирать. Естественно, я знал принцип их работы, и даже из чего они состоят, но, как оказалось, знать и уметь делать — это две разные вещи. Не понимаю, каким образом, герои немногочисленных книг, что я прочитал про различные попадания, умудрялись буквально на необитаемом острове изобрести и соорудить чуть ли не синхрофазотрон. Это как смастрячить машину времени в джакузи. Или, может быть, это у меня руки не из того места растут? И вот у меня теперь моральная проблема — кому-нибудь подкинуть эту гениальную идею, чтобы товарищ опередил и Румкорфа и Герца, и, чем черт не шутить, забрал их славу себе. И я даже знаю кандидата, который может попробовать с данными вещицами повозиться. Когда там Михайло Ломоносов должен в Москву приехать?