— Ко мне Козловский приходил, просил разрешение на строительство большого бумажного завода под Москвой, грозится, что выйдет на небывалый уровень производства бумаги, — я смотрел на огонь в камине, чувствуя, что начинаю засыпать. — В том числе и газетную бумагу обещал делать. Я разрешил, даже от налогов избавил, но часть бумаги на нужды государевы должны будут уходить по заниженным ценам, в том числе и для Юдина. Он все еще мечется по Москве, для своей придумки в виде книжного и газетного дома ищет здание?

— Ищет, и даже про станки уже печатные успел с кем-то договориться. И таких же наглых и сующих нос во все дела молодцов начал подбирать, — Петька покачал головой.

— Молодец, правда, напомни мне, чтобы я намордник у какого собачника приобрел, коей на Юдина надевать время от времени буду. Но молодец, что уж тут сказать. Так развернуться за такой короткий срок. Вот что значит, человек нашел свое призвание в жизни, — я потянулся. — Ладно, пойду-ка вздремну чуток, чтобы завтра поутру из седла не выпасть. А ты задумайся насчет конного завода, Петя, задумайся. Скоро через Пруссию поедем, там славных кобылок сможешь приобрести под стать твоему Грому. В Пруссии-то мы задержимся ненадолго, отдых коням дать не мешало бы, да и осмотримся потихоньку.

Под тихий бубнеж Петьки о несправедливости жизни я, посмеиваясь, вышел из его комнаты и направился к себе.

Когда я подошел ближе, то увидел, как из-под двери пробивается неяркий свет. Дверь запиралась только изнутри и, чисто теоретически попасть в нее мог каждый.

Рука сама легла на рукоять кинжала, который я вытащил, зажав обратным хватом, чтобы сразу в глаза не бросался, поднял повыше канделябр и лишь потом резко распахнул дверь, возле которой замер, остолбенев.

За столом сидела Лиза, перед ней были расставлены различные блюда, в которых я узнал те, что она везла с собой в качестве приданного. На блюдах лежала еда, в основном холодные копчености, которые мы взяли с собой, чтобы перекусить по дороге.

— Какого черта ты здесь делаешь? — прошипел я, убирая кинжал в ножны, и поднимая канделябр повыше, чтобы осветить всю комнату.

— Петруша? А что ты здесь делаешь? — Лизка удивленно взглянула на меня, словно это я, внезапно перепутав комнаты, собираюсь к ней вломиться. — Я думала, ты приятно проводишь время с той… хм, графиней, с которой ты так ловко отплясывал на ассамблеи.

— А ты что же ревновать удумала? — я вошел в комнату, пинком закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, разглядывая тетушку. Она была в простом «домашнем» платье, простоволосая и явно готовилась ко сну.

— Если только немного, — она слабо улыбнулась. — Но я думала, что ты заночуешь в другом месте, и отправила Ксану за горячей водой, дабы совершить омовение перед сном, поэтому дверь не заперта была.

— Так, поправь меня, если я тебя неправильно понял, — сильно растягивая слова, проговорил я. — Это моя комната? — она кивнула. — Она была мне выделена, и здесь даже мои вещи лежат, в коих я спать собирался ложиться, все правильно? — Лиза снова кивнула. — Тогда ответь уже на вопрос, что ты здесь делаешь?!

— Я есть хочу, — Елизавета насупилась, а затем снова посмотрела на стоящие перед ней блюдо, выбрала куриную ножку и принялась ее обгрызать. — На меня весь обед смотрел этот старый козел Август. Мне даже показалось, что еще немного, и он попробует меня облапить. У меня кусок в горле застревал, и я почти ничего за столом не съела. Да и комнаты мне выделили совсем недалеко от королевских покоев. Вот я и подумала, глядючи, как ты с графиней этой едва не в обнимку уходишь, что твоя комната будет сегодня свободна. Расположена она далеко от апартаментов высокой знати, и ежели я в нее проскользну незаметно, то вполне смогу спокойно остаток ночи до подъема проспать. А попробуй Август в мою опочивальню ломиться, да не найдя никого, сразу подумает, что я сладко провожу время с кем-то из сопровождения.

В это время дверь толкнули, и я вынужден был отойти в сторону, чтобы дать возможность личной служанке Елизаветы просочиться с ведром горячей воды в комнату.

— А вот это тебе зачем? — я указал на ведро.

— А это ты во всем виноват! — Лиза ткнула в меня пальцем. — Со своим дурацким указом! Мало того, что я вынуждена была все свои духи выкинуть, так еще и платья теперь женщины вынуждены шить из более легких материалов, а самые смелые уже и от фижм отказываться начали, чтобы платья чистить было удобнее, и выглаживать. А все твои нюхачи, что указом возле каждого дома трясут. Но и этого мало, теперь, я привыкла к омовениям, при-вы-кла! И теперь мне дурно становится, ежели я их пропускаю, мне даже Михайлов с плетью снится в такие ночи.

— Ну у тебя и фантазии, — пробормотал я. — Это вертеп какой-то. Я всего лишь хотел вас всех уберечь от ядов, которыми так удачно научились пользоваться, а теперь я во всем виноват оказался. У одного не стоит, и тошнит от местных барышень, второй фантазии срамные с Михайловым в заглавной роли спать не дают, а виноват в этом я. Просто отлично, — и я вышел, хлопнув дверью так, что Ксана вздрогнула, и едва воду не пролила, которую наливала в это время в таз.

Постояв посреди коридора, я поплелся обратно к Шереметьеву, комнаты которого находились как раз в тех самых уголках дворца, выделенных для знати. Практически во всех нишах, мимо которых я проходил, слышалась какая-то возня. Дворец, похоже, спать не собирался и предавался повальному греху. Если честно, то мне самому захотелось вымыться после всего увиденного и услышанного.

На мой стук в дверь снова выглянул Петькин денщик. Посторонившись, он дал мне пройти, после чего закрыл дверь, заперев ее, и побрел на свою кровать, которая была поставлена в гардеробной. Петька уже лежал в постели, но еще не спал. Раздеваться я полностью не стал, лишь стянул камзол, сапоги и снял перевязь. Оставшись в одной сорочке и штанах, я грубо ткнул удивленно смотрящего на меня Шереметьева в бок.

— Подвинься, — после этого завалился поверх одеяла и практически сразу уснул, и мне в этот момент было наплевать, кто и что может обо мне в этот момент подумать.

От замка Гогенцоллернов я вышел на Унтер дин Линден и огляделся по сторонам. Неподалеку от места, где мы сейчас стояли, раскинулся огромный парк, но мне он был в данный момент не интересен. Если информация, которую раздобыл Петька верна, то нужно пройти по улице вдоль Цойгхауза и свернуть во второй поворот. Маленькая улочка, которой даже названия еще не придумали, должна закончиться тупиком, и вот тот дом, который этот тупик образует, нам и нужен. На схеме была схематически показана дверь, значит вход в здание расположен со стороны тупика.

— Государь, разумно ли ночью ходить по городу? А коли на лихих людей нарвемся? Ежели их много будет, то я не смогу защитить тебя, — гвардейцу моей личной охраны, сопровождающей меня в этой поездке, было явно не по себе. Он вовсе не жаждал авантюрных вылазок, и, вероятно, с ужасом представлял себе ситуацию, в которой в ходе уличной стычки я случайно погибаю, а он почему-то нет. В этом случае ему нужно будет или в бега подаваться, или руки на себя накладывать — все будет безболезненнее.

— Не пори чушь, Михайло, — на улице было темно, фонарей, освещавших Берлин еще не было предусмотрено, во всяком случае здесь, где еще совсем недавно шло большое строительство большого арсенала для нужд огромной армии. — Какие лихие люди могу быть возле Цойгхауза? Ай, зараза, — я с остервенением тряхнул ногой. Теперь я прекрасно понимаю, почему европейцы все остальным видам обуви отдавали предпочтение именно ботфортам. Во всяком случае то дерьмо, в которое я только что наступил, с малой долей вероятности внутрь сапога попадет.

Весна как-то слишком уж неожиданно заявила о себе, застав нас всех врасплох. Как только мы пересекли границу Речи Посполитой, так сразу же на нас обрушилось яркое солнце, заставившее вылезти из шуб и мехов. И все бы ничего, но в то время, как мы подъехали к границам Пруссии, начали падать дороги. Кто сказал, что в Европах были хорошие дороги? Я лично хочу посмотреть этому проходимцу в глаза. Хорошо еще, что тракт окончательно превратился в практически непроходимое грязевое болото, когда мы уже подъезжали к Берлину, но та пара оставшихся миль, запомнилась мне надолго. Кареты и телеги толкали все вместе, я тоже не остался в стороне. Самое поганое наступало в тот момент, когда колеса кареты вроде бы начали выбираться на твердое покрытие, лошади, почувствовав облегчение, рвались вперед и ты со всего размаху летишь прямо мордой в самую грязную и вонючую лужу, потому что карета — это единственное, что тебя держало в вертикальном положении.