– Немного портвейна вам не повредит, друг мой, а в этом доме это вино великолепно!

Сидя напротив молодой хозяйки дома, с хрустальным бокалом в руках, полицейский расслабился и улыбнулся молодой даме, которая с тревогой смотрела на него.

– А теперь, будьте добры, мадам, повторить мне то, что вы рассказали господину Дербле.

Рассказ был коротким, ибо комиссар уже многое знал.

– Да, это самое странное свадебное путешествие, о котором мне когда-либо приходилось слышать! – вздохнул он.

Отпив глоток своего напитка, добавил:

– Несомненно, маркиз де Варенн должен ответить мне на несколько вопросов по возвращении.

– А он все еще не вернулся? – спросила Мелани.

– Мы узнаем об этом. За ним следует целая свора журналистов, не отступая ни на шаг. Думаю, однако, что вы его скоро увидите. Особенно, когда узнают о вашем возвращении.

Мелани хотела возразить, но Дербле опередил ее:

– Мадемуазель Депре-Мартель, – сказал он, как бы подчеркивая это имя, – только что приехала и не хочет, чтобы о ее появлении слишком скоро узнали. Она хочет…

– Дать себе время отдышаться и, особенно, избежать ненужной огласки. Я охотно допускаю это. Но когда я выйду на маркиза, надо, чтобы это было оправдано.

– Конечно. Лучше было бы, чтобы вы сами ему объявили, что он совсем не такой вдовец, как ему кажется. Его реакция может быть интересной.

– Я такого же мнения. Очевидно, вам придется пожить здесь в одиночестве, мадемуазель. Вам это будет не слишком тяжело?

– Нет. Здесь я у своего деда, значит, у себя. Я с сожалением хочу сказать вам, что совсем не стремлюсь увидеть свою мать. По крайней мере сейчас.

– И все-таки придется, ибо если маркиз убил ту, кого выдавал за вас, он будет искать и найдет удобную отговорку: он заявит о клевете. Он даже может, друг мой, обвинить вас в том, что вы нашли двойника его покойной супруги, чтобы сохранить за собой право управлять ее имуществом. Тогда придется обратиться к помощи матери…

– Не только она одна может подтвердить мою подлинность, – сказала Мелани. – Все слуги этого дома…

– Ваши слуги… Их свидетельство неполноценно.

– Ну тогда мой дядюшка Юбер…

– Который все еще в Египте и может вовремя не вернуться. Но скажите мне, моя дорогая! Откуда такое отношение к матери? Вы считаете ее способной отвергнуть вас?

Ответ прозвучал четко и коротко.

– Да.

– Но почему?

– Потому что она любит господина де Варенна. Она ни минуты не станет колебаться, выбирая между мной и им. Достаточно будет ему сказать, что я лишь двойник…

– Ну что ж, я готов оказать вам свою помощь… в память о моем старом друге Тимоти. Да, я хорошо знал вашего деда, – добавил он, снова улыбнувшись, – но хочу вас предупредить: с человеком, способным задумать столь коварное убийство, придется много повозиться. Если не удастся сразу предъявить ему обвинение, дело затянется. Вы не боитесь борьбы, мадемуазель?

– Не больше, чем одиночества. Я хочу лишь, чтобы наш брак был расторгнут законом и аннулирован церковью. После этого господин де Варенн может сколько угодно искать себе новую богатую наследницу.

– Если, конечно, в водах озера Комо не найдут тело и не будет доказано, что он убил женщину. Тогда он попадет в руки правосудия, и ему будет стоить большого труда избежать эшафота…

– Возвращаясь к вопросу о клевете, – сказала Мелани, – мы можем обратиться к свидетельству двух мужчин, которые спасли меня в поезде и которые, не колеблясь, присягнут в этом…

– Я нисколько не сомневаюсь, но, было бы желательно, чтобы до этого не дошло. Если о вашем приключении узнает широкая публика, скандал будет огромный, потому что, сами подумайте, вы убежали с неизвестным в ночь после свадьбы. Видите ли, в мире шалости мужчин, особенно обольстительных, вызывают улыбку. Но о женщинах судят гораздо строже, и надо подумать о вашей репутации.

– О моей репутации? – закричала Мелани, вдруг рассердившись. – О том, что скажут другие? Вы не представляете, до какой степени мне это безразлично, господин комиссар. Мой дед – и вы это хорошо знаете, поскольку были знакомы с ним – никогда не бывал в «свете», и я очень хочу походить на него в этом, как и в других случаях.

Ланжевэн нагнулся и положил по-отечески руку на ледяные руки Мелани:

– Вы очень молоды, моя дорогая, и еще не знаете, сколько зла скрывается под цветами, огнями и улыбками парижских салонов, да и вообще света. Тот человек, который вас спас, этот художник – весьма известный к тому же, – вы не желаете, я надеюсь, ему зла?

– Зла? Но что с ним может случиться?

– Он может потерять свое имя. Или того хуже: оказаться однажды утром, на рассвете, где-то в глухом месте перед лицом маркиза, вооруженного шпагой или пистолетом.

Мелани в ужасе вскрикнула. Ей возмущенно вторил Дербле:

– Не слишком сгущайте краски, комиссар! И не забывайте, что Республика запретила дуэли.

– Но она не может им помешать, если один из противников не предупредит тайно полицию, вот почему я и говорил о частной земле и лужайке в лесу или за высокими стенами. Говоря это, я совсем не собирался вас пугать, мадемуазель, а просто хотел вам напомнить, куда может привести ваше теперешнее положение. А сейчас я удаляюсь, но хочу заверить, что вы всегда можете рассчитывать на мою помощь в будущем.

Ланжевэн встал, попрощался и направился к двери, сопровождаемый Оливье. Внезапно Мелани вскочила со своего места и подбежала к нему:

– Еще минутку, прошу вас!

Голос ее дрожал от сдерживаемых слез. Воображаемая опасность, грозившая Антуану, которую только что нарисовал комиссар, настолько испугала ее, что она вдруг вспомнила о другой опасности, гораздо более реальной. Ее волнение передалось полицейскому:

– Я здесь, чтобы выслушивать вас, – сказал он мягко. – Вы что-то забыли сказать?

– Да… Да… Ужасную вещь! Вы слышали об этом иностранце… террористе по имени Азеф?

Лицо Ланжевэна посуровело, взгляд стал твердым:

– Больше, чем мне бы хотелось. Бы знаете его? Мелани покраснела, как ее шаль:

– Нет, конечно, нет! Как я могла бы? Но… я случайно слышала один разговор в поезде, что речь идет об очень опасном человеке и что… он вот уже несколько дней в Париже. Вот все, что я знаю…

– Азеф? В Париже? Черт бы его побрал!

И больше не говоря ни слова, комиссар Ланжевэн бросился к двери, резко открыл ее, чуть не сбив с ног Сомса, сбежал с лестницы, схватил свой котелок и плащ и выскочил на улицу. И лишь оттуда крикнул:

– Дербле, я забираю вашу коляску. В течение часа верну!

В кабинете, обшитом красным деревом, стояла полная тишина. Только слышалось потрескивание дров в камине. Вдруг Оливье Дербле рассмеялся.

– Вот дьявол! – проговорил он. – Очень любезно с его стороны предупредить меня… – потом, взглянув на шахматную доску из черного дерева и слоновой кости, стоящую на маленьком столике, добавил: – Боюсь, что вам придется потерпеть меня здесь еще некоторое время. Хотите, сыграем партию? Я знаю, что вы достойная противница.

Он принес столик и поставил его возле камина, куда снова вернулась Мелани, все еще дрожа от страха. Но прежде чем сесть, он наполнил два бокала и предложил ей один:

– Выпейте! Мне кажется, это вам не помешает.

Он нагнулся к ней, и огонь заиграл в хрустале и в глазах Оливье. Впервые Мелани увидела, что они совершенно голубые, лазоревые. Она улыбнулась ему в ответ, взяла свой бокал и, еще раз презрев общепринятые манеры, одним духом выпала вино. Это снова вызвало его смех.

– Как вы простодушны! Это надо дегустировать…

Партия затянулась, потому что оба играли хорошо. Иногда обменивались улыбками, но не произносили ни слова. Оливье проиграл в тот момент, когда на дворе послышался шум экипажа. Может быть, слишком быстро. Мелани показалось, что он специально поддался, потому что у него не было больше времени.

После его ухода она почувствовала себя очень одиноко. Начало дня, которое она провела в поезде, казалось ей далеким, как воспоминание детства. Это объяснялось, должно быть, тем, что последние два месяца время летело слишком быстро. Жизнь ее помчалась, как поезд в фильмах братьев Люмьер: все казалось нереальным. Может быть, потому, что изменилось освещение людей и вещей. Очаровательный принц превратился в бандита с большой дороги, в то время как Оливье Дербле, которого до сих пор она считала ужасно скучным, обернулся добрым заботливым другом.