Что ж, можно вызывать дежурного, пусть уводит гражданина Лихоносова в камеру. Потом придется собрать расширенную коллегию Архангельского ЧК, на которую стоит пригласить руководство губернии и порешать — кого стоит пустить в распыл, а кого отправить на перевоспитание куда-нибудь на Соловецкие острова, в хозобслугу при СЛОНе.

В той жизни я был «совой». Всегда предпочитал лечь попозже, а встать еще позже, а ежедневный подъем в шесть утра, чтобы попасть на службу ровно к восьми ноль-ноль, представлял для меня сплошное страдание. Здесь же, где народ предпочитал все дела делать с утра, сам того не заметил, как стал «жаворонком». Не сразу, разумеется, потому что будни начальника губчека плохо сочетаются с регулярным расписанием, но постепенно. Старался внедрить в сознание подчиненных, что следует работать по расписанию, а «авралы» на нашей службе говорят о плохой организации труда. И от начальников отделов требовал, чтобы они следили за тем, чтобы рядовые чекисты могли поспать хотя бы по пять или шесть часов в день, а один день в неделю был выходным. Усталый и невыспавшийся сотрудник ЧК — плохой работник. Отсюда, по моему мнению, и происходила половина эксцессов, включая немотивированные расстрелы, ненужные аресты и рукоприкладства. От недосыпа у сотрудника ВЧК может просто-напросто «съехать крыша». И хотя такого выражения в первой четверти двадцатого века нет, но «крыши» съезжают исправно, а их хозяева вытаскивают оружие и начинают палить направо и налево.

Но мне самому выходные не полагались, да и к чему они? Театра нет, музеи тоже закрыты. Сходить в библиотеку? Но та пока тоже закрыта, по моей милости, кстати. Пока я по страничкам не разберу каждую книгу, не успокоюсь. Понятно, не сам, к этому делу у меня ротмистр приставлен, пусть изучает.

Лучший отдых — перемена деятельности, и потому старался чередовать непосредственное руководство губчека с работой Председателя комиссии по расследованию последствий интервенции, а для отдыха продолжал заниматься «английским следом» в городе Архангельске. Впрочем, на «личную жизнь» мне хватало времени с четырех утра, когда я вставал, и до «без четверти семь», когда пора выходить на службу. Как я считал, и Галину устраивает такая жизнь. А зря, как выяснилось.

Утром моя хозяйка вдруг отстранилась от меня.

— Ты чего? — удивился я.

— Володя, нам надо поговорить.

Когда женщина начинает разговор с подобной фразы, не жди ничего хорошего.

Галина нервно принялась протирать стол, без необходимости переставляла чашки. Чувствовалось, что хочет что-то сказать, но стесняется или не знает, с чего начать. Чтобы помочь женщине, спросил:

— У нас будет ребенок?

— Да ты что?! — всплеснула она руками. — Какой ребенок в моем-то возрасте?

Хм. Сорок лет или сколько ей, сорок один, по меркам моего времени — еще не возраст. Да и в эту эпоху родить в сорок лет не считалось чем-то странным или предосудительным.

— Значит, ты завела любовника? — поинтересовался я и, судя по испуганному взгляду, понял, что угадал.

— Ну, не совсем любовника, — пробормотала Галина, садясь на стул и посмотрев мне в глаза. — У нас с ним ничего не было, только...

— Галь, не тяни, говори, как есть, — вздохнул я, украдкой посматривая на часы, стоявшие на шкафу. Время-то еще есть, а она с разговорами.

Наконец-то хозяйка решилась.

— В общем, меня зовут замуж, — сообщила Галина, зардевшись, словно девушка, получившая предложение.

Интересная новость и в чем-то даже странная. Я уже и не думал, что во время гражданской войны кто-то женится или выходит замуж. Даже и новорожденных детишек давно не видел и плача младенческого не слышал. Честно, услышав новость, даже и растерялся. Тем более, когда слышишь такое не просто от квартирной хозяйки, а от любовницы, к которой привык и на которую смотришь как на свою собственность. И на тебе! Замуж, ее, видите ли, зовут. А кто разрешал?

Но такое вслух и не скажешь, а что и сказать-то? Любовницы меня никогда не бросали, тем более что и любовниц-то я меня никогда не заводил. Как-то, в той жизни не сподобился, так может, в этой наверстываю?

— А ты сама-то как, хочешь замуж? — осторожно поинтересовался я.

— Эх, Володь, не то, чтобы сильно хочу, — вздохнула Галина. — Тут и хочется, и колется. И одна уже попривыкла, чтобы полной хозяйкой, но и одной-то жить тяжело. Дом свой, а мужика нет. Мне скоро огород вскапывать, картошку сажать. Не обижайся, ты человек хороший, но ведь тебе двадцать два, а мне сорок. Все понимаю, природа своего требует, вот ты со мной и... ну, это самое. Да что там греха таить, и я не против. Но раньше-то ты просто Володей был, обычным парнем, это куда ни шло, а теперь...

Галина замолкла, начала теребить тряпку для вытирания стола.

— А теперь чекист, — продолжил я.

— И не простой чекист, а начальник, — глухо сказала хозяйка. — Мне уже и так ни в церковь н сходить, ни на рынок. Все теребят, прошения суют, отблагодарить обещают. И домой постоянно приходят — мол, попроси квартиранта своего, замолви словечко. И ладно бы знакомые да соседи ходили, а на днях старуха пришла из Холмогор, полдня на коленках вокруг дома ползала — помоги сыночка освободить, на Соловках он!

Удивительно, но раньше Галина никогда не говорила ни о просителях, ни о прочем, но я мог бы и догадаться. И ко мне самому постоянно норовят пробиться то ходоки, то еще кто-нибудь, просившие, а то и требующие разобраться, решить, освободить. Я-то уже научился делать каменное лицо и на все просьбы отвечать — все заявления в письменном виде в канцелярию, а для приемов у меня есть специальный день — пятница, записывайтесь. Все я понимаю, дорогие товарищи, что нужно реагировать на все запросы и ходатайства, но нет у меня времени разбираться самостоятельно с каждой жалобой, хоть застрелись! И так уже три сотрудника сидят исключительно на письмах и заявлениях. Впору целую канцелярию заводить.

— А кто жених? — спросил я. — Я его знаю?

— Откуда? Жених — Егор Николаевич Андреев. Он вдовец, лет пятьдесят.

— Пятьдесят лет вдовец? — усмехнулся я.

— Это ему пятьдесят лет, балда, — прыснула Галина. — А вдовствует всего года три. Супругу покойную, Глафиру Степановну, я хорошо знала. Хорошая женщина была, но сердце у нее слабое, умерла. А Егор Николаевич механиком на буксире работает. Буксир, правда, нынче не на ходу, в ремонте, но все равно, человек он серьезный и при профессии.

— Жених завидный, — пожал я плечами. — Ты к нему собираешься переезжать или он к тебе?

— А вот тут даже и не знаю, — покачала головой хозяйка. — По его положению, лучше бы ко мне переехать. У него сын с невесткой, детей трое.

— Ну, тогда да, лучше к тебе, — кивнул я, прикидывая, куда теперь мне податься. Без крыши над головой начальника губчека не оставят, но все равно, надо что-то менять, а здесь я уже привык.

— А ты как же? — поинтересовалась хозяйка. Потом смущенно сказала: — Володь, я тебя с квартиры не гоню, оставайся, если хочешь, но сам понимаешь, теперь уже все по-другому будет. Егор Николаевич все-таки мужчина, хотя и немолодой.

— Лучше уж мне съехать, — решил я, потом спросил: — Надеюсь, ты ему про нас ничего рассказывать не станешь?

— Я, что, дура совсем? — возмутилась хозяйка. — Он мне не муж венчанный пока и не поп. Я лучше на исповедь схожу перед свадьбой, покаюсь. А у Егора Николаевича у самого рыльце в пушку. Сын-то его в плену сидел, недавно вернулся, а у жены с отцом шуры-муры.

— А как узнал? Соседи сказали? — удивился я.

— Так и рассказывать ничего не надо, — усмехнулась хозяйка. — Никаких слов не надо, оно уже само бегает... Когда уходил, двое детишек было, а стало трое.

— И как сын на это отреагировал? — поинтересовался я.

— Отреагировал? — переспросила Галина, не поняв моего вопроса.

— Ну, как он ко всему этому отнесся?

Хозяйка пожала плечами: