Старик прошел, шатаясь, к последнему стульчаку, снял грязнющий пиджак, его качнуло, он врезался боком в стенку, выпрямился и стащил с огромной лохматой головы давно поникшую шляпу. Потом бродяга снял штаны и одним махом приземлился на стульчак. Эхо могучего взрыва потрясло уборную.

— О Господи, — прошептал Симеоне. — Повезло же нам с этой газовой атакой!

Мгновенно комната задохнулась зловонием.

— Боже ты мой, — произнес Ранатти, — тут запахи как в нужнике.

— А ты что, думал, сидишь в цветочном магазине? — спросил Симеоне.

— Эта работа просто унизительна, — буркнул Рой и пошел к двери, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Смотри-ка, у старого негодяя столько патронов, что хватит продержаться целую неделю, — сказал громко Симеоне.

Рой снова заглянул в уборную и увидел, что бродяга все еще сидит, притулившись к боковой стене, но теперь уже звучно храпит, а из-под дырявой майки его торчит увесистый моток туалетной бумаги.

— Эй, — позвал Симеоне. — Просыпайся, старый барахольщик. Вставай!

Бродяга шевельнулся, пару раз мигнул, но тут же опять закрыл глаза.

— Эй, он еще не успел крепко заснуть, — сказал Ранатти. — Эй! Старина!

Проснись! Поднимай свою задницу и убирайся вон!

На этот раз бродяга вздрогнул, хмыкнул и, тряхнув головой, поднял веки.

— Ты, старая сволочь и мразь, ну-ка, катись отсюда к дьяволу! — закричал Симеоне.

— Кто это сказал? — спросил бродяга, склонившись вперед на стульчаке и пытаясь быстро оглядеть перегородку.

— Я сказал, Господь, — откликнулся Ранатти. — Убирайся к дьяволу!

— Ишь какой выискался, — сказал бродяга. — Ладно, обожди минутку.

Пока он с трудом влезал в свои штаны, Рой услышал шаги. В уборной появился бледный и нервный мужчина с залысиной на лбу и в темных очках с зелеными стеклами.

— Голубь, — шепнул Ранатти Рою в ухо.

Мужчина заглянул в каждую из ячеек и, увидев в последней только бродягу, явно не представлявшего для него интереса, подошел к писсуару в дальнем конце комнаты.

Бродяга не стал застегивать ремень на пряжку, а попросту обвязал его вокруг талии. Он водрузил свою поникшую шляпу на место, поднял сверток.

Затем заметил у писсуара человека и опять положил сверток на пол.

— Здорово, Боже, — сказал он.

— Простите, не понял? — произнес мужчина, по-прежнему не отходя от писсуара.

— Разве ты не Боже? — спросил бродяга. — Разве ты не говорил, чтоб я убирался отсюда к дьяволу? Оно, может, я выгляжу и не очень, да только ни один сукин сын не скажет мне, чтобы я вынес свой зад из общественного нужника, слышишь, сучье отродье?

Пока тот в ужасе застегивал молнию на брюках, бродяга не спеша согнулся над свертком. Мужчина помчался, оскальзываясь, по мокрому полу уборной к двери. Бродяга швырнул в него пустой бутылкой. Разбившись о дверной косяк, она осыпала мужчину осколками. Бродяга заковылял к выходу и поглядел вслед спасавшемуся бегством врагу, потом вернулся за своим свертком и положил его себе на плечо. Шатаясь, но с торжествующей беззубой ухмылкой на устах, он вышел вон.

— Иногда на этой работе удается удружить людям, — сказал Симеоне, закуривая сигарету.

Рой предпочел бы, чтобы он не делал этого в душном и темном сарае.

Прошло еще минут пять, и снова послышались шаги. Высокий мускулистый мужчина лет тридцати вошел в туалет и направился к раковине, неторопливо и не оглядываясь по сторонам причесал вьющиеся каштановые волосы, тщательно исследовал широкий воротник зеленой спортивной рубашки, поверх которой был надет легкий свитер лимонного цвета, сидевший на нем ладно, как влитой.

Потом прошелся мимо ячеек, не забывая заглядывать внутрь каждой из них, после чего оказался у того писсуара, где до него уже стоял другой, расстегнул молнию на брюках, но мочиться не стал. В темноте Ранатти кивнул Рою, но тот отказывался верить, что и этот тоже голубой. Мужчина так и стоял перед писсуаром, время от времени вытягивая шею к двери и вслушиваясь в звуки снаружи. Дважды Рою померещилось, что кто-то вот-вот явится на порог; зная теперь, чего ждет этот человек, зная наверняка, Рой решил, что вовсе не желает наблюдать за тем, что произойдет позже, когда сюда войдет еще один. Его и без того уже мутит, а по шее бегут мурашки. Он всегда полагал, что все педики женоподобны, а значит, легкоузнаваемы, и потому встретить здесь нормального с виду мужчину было для него потрясением. Его тошнило.

Вошел какой-то старичок. Рой не замечал его до тех пор, пока тот не пересек порог и не направился легкой походкой к первому писсуару. Было ему, пожалуй, не меньше семидесяти. Одет он был очень опрятно: синий костюм-тройка с неподбитыми плечами, синий галстук, повязанный поверх голубой сорочки. Седые волосы со стальным отливом аккуратно уложены. Рукой с тонкими прожилками вен он нервно снял невидимую соринку с безупречного пиджака. Потом взглянул на высокого мужчину у дальнего писсуара и улыбнулся. Свет заиграл на серебряной булавке в его воротнике, и на Роя нахлынула волна отвращения, мощнее прежней, способная, казалось, вывернуть наизнанку кишки, а старик, не отрывая рук от паха, захромал вдоль писсуаров и остановился только тогда, когда вплотную приблизился к Высокому. Он тихо рассмеялся, Высокий рассмеялся ему в ответ и сказал:

— Ты слишком стар.

Рой недоверчиво зашептал Ранатти:

— Он ведь и вправду старик! Бог ты мой, он же старик!

— Какая, к черту, разница! — сухо ответил тот. — Голуби тоже стареют, представь себе.

Вторично получив отпор, старик отступил. В дверях остановился, но в конце концов убрался в полном унынии.

— Ничего в действительности непристойного он не совершил, — шепнул Симеоне Рою. — Просто стоял рядом с тем у писсуара. Никакого прикосновения, ничего подобного. Даже толком им и не потряс. Для ареста недостаточно.

Будь оно все проклято, подумал Рой, он уж довольно нагляделся. Едва он надумал присоединиться к Гэнту — чистая прохладная трава, бодрящий воздух!

— как вдруг, услышав голоса и шарканье ног, решил дождаться и посмотреть, кто — или что? — войдет в уборную. Какой-то мужчина произнес что-то на быстром испанском, ему ответил детский голос. Из всего разговора Рой разобрал только «Si, Papa» <да, папа (исп.)>. Потом послышались удаляющиеся мужские шаги, а вслед за этим — детская болтовня все на том же испанском. Подпрыгивая, в комнату вбежал мальчишка лет шести и, не глядя на Высокого, заскочил в туалет. Повернувшись спиной к наблюдателям, скинул на пол свои короткие штанишки, обнажил пухлую коричневую попку и, мурлыча детскую песенку, помочился в унитаз. На мгновение Рой улыбнулся, но тут же вспомнил о Высоком. Он увидел, как рука мужчины неистово мелькает в области промежности, как тот делает шаг от писсуара и мастурбирует, стоя лицом к ребенку, но тут же, стоило пронзительному детскому смеху растерзать тишину за стенами, поспешно возвращается назад. Мальчишка напялил шорты и, все так же напевая, выбежал из уборной. Рой услышал, как он закричал: «Карлос! Карлос!», и какой-то ребенок отозвался из глубины парка. Мальчишка так и не увидел Высокого, стоявшего теперь на прежнем месте и издающего хрюкающие звуки под неистовое мелькание руки.

— Видал? Все-таки не зря мы делаем свое дело, — зло усмехнулся Симеоне.

— Пошли брать этого ублюдка.

Едва они втроем вырвались из сарая, Симеоне свистнул, и Гэнт бегом выскочил из-под раскачивавшихся на ветру вязов. Сквозь толстую мглу Рой углядел отца и трех детишек, бредущих по траве с хозяйственными сумками в руках. Они почти уже выбрались из парка.

Рукой, не выпускавшей значка, Симеоне распахнул дверь в уборную.

Взглянув на четверых полицейских, мужчина неуклюже вцепился в молнию на штанах.

— Мальчиков любишь? — осклабился Симеоне. — Бьюсь об заклад, у тебя имеются собственные малявки, небось пристают к тебе на прогулке: «Папочка, купи нам жвачку». Хочешь пари, Россо? — сказал он и обернулся к Ранатти.

— В чем дело? — спросил мужчина, лицо его побелело, челюсть задергалась.