— Ты честолюбивая девушка.

— А что это такое?

— У тебя много сил и желания преуспеть.

— Это еще ничего не значит.

— Выходит, ты займешься ботаникой?

— Я буду изучать английский и испанский, — ответила она. — А лет через четыре могу стать учительницей или переводчицей, и даже раньше, если здорово натружусь, и буду тогда работать в суде. Ботаника — это так, мечета… Можешь ты меня представлять образованной женщиной?

— Я не могу представить тебя женщиной вообще, — сказал он, разглядывая ее молодое спелое тело. — Для меня ты всего только маленькая голубка.

— Ах, Серхио, — засмеялась она, — ты понабрал такие вещи из книжек. Мы еще не были друзьями, и я следила за тобой, когда прислуживала тебе и твоему companero, другому полицейскому. Ты вечно таскал книжки в кармане твоего френча и читал во время еды. В настоящей жизни нет места для маленьких голубок. Ты должен быть сильный и очень страшно работать. Но, несмотря на это, мне нравится слышать тебя говорящим, что я голубка.

— Тебе всего девятнадцать, — сказал он.

— Мексиканская девушка становится женщиной гораздо раньше. Я женщина, Серхио.

И снова они ехали молча, и Серж испытывал глубокое наслаждение, наслаждаясь ее наслаждением от мелькавших мимо виноградников, городков, которые сам он едва замечал.

Увидев озеро, Мариана была поражена именно так, как он и ожидал. Он взял напрокат моторную лодку и в течение целого часа показывал ей особняки Эрроухеда. Он знал, что при виде такой роскоши она потеряет дар речи.

— Но их так много! — воскликнула она. — Должно быть, здесь так много богатых.

— Их много, — сказал он. — И мне никогда не стать одним из них.

— Но ведь это не важно, — сказала она и, пока он выводил лодку из глубины, чуть придвинулась к нему. Яркое солнце, отражаясь от поверхности воды, било ему в глаза. Он надел солнечные очки, и она стала похожа на изваяние из темной бронзы, ветер играл ее темно-каштановыми волосами, на расстояние локтя отбрасывая их назад и обнажая тонкую впадинку на шее.

Когда они покончили с ленчем, было уже четыре часа. Солнце по-прежнему пекло, согревая каменистый холмик у дальнего берега, обнаруженный Сержем когда-то в компании с другой, той, что любила пикники и обожала заниматься любовью на свежем воздухе.

— Я думал, ты прихватила с собой что-нибудь из мексиканской кухни, — сказал Серж, расправляясь с пятым кусочком нежнейшего цыпленка и запивая его клубничной газировкой, охладившейся в пластмассовом ведерке со льдом на дне хозяйственной сумки.

— Я слыхала, американцы берут с собой на пик-ник polio frito <жареный цыпленок (исп.)>, — засмеялась она. — Мне сказали, все американцы на то и рассчитывают.

— Вкуснятина, — вздохнул он, думая о том, что давненько не пил клубничной содовой. В который раз он подивился тому, что клубника является любимым лакомством мексиканцев, так что у любого радушного хозяина в восточном Лос-Анджелесе всегда найдется лишняя коробка с клубничным пломбиром или фруктовым мороженым.

— Сеньора Розалес желала, чтобы я захватила с собой для тебя chicharrones <свиные шкварки (исп.)> с пивом, но я не захватила, потому что думала, тебе лучше понравится другое.

— Я в восторге от твоего ленча, Мариана, — улыбнулся он, уж и не помня, когда в последний раз едал такие сочные и хрустящие свиные шкварки. Ему пришло в голову, что chicharrones с пивом он не пробовал ни разу в жизни: когда их готовила мать, он был еще слишком мал для пива. Ему вдруг ужасно захотелось съесть несколько chicharrones и выпить стаканчик студеного пивка. Человеку вечно чего-то недостает, запретный плод сладок, подумал он, наблюдая за собиравшей утварь Марианой. Бумажные тарелки аккуратно сложены в запасную сумку. Через несколько минут никто и не поймет, что здесь кто-то обедал. На все мастерица, размышлял он, а в этом красном платье и черных сандалиях смотрится просто ослепительно. У нее красивые пальчики на ногах и восхитительные ступни, смуглые и гладкие, как и все ее тело. Что-то остро кольнуло в его груди, когда он вспомнил обо «всем ее теле» и об обете воздержания, данном им той самой личности, уважать которую сейчас он расположен был менее всего.

Покончив с уборкой, она присела рядом с ним, подтянула кверху колени, сложила на них руки, а подбородок пристроила на руки.

— Знаешь, что я скажу? — спросила она, не отрывая глаз от воды.

— Что же?

— Я никогда не видела озера. Ни здесь, ни в Мексике. Только в кино…

Это мое первое озеро, которое я вижу по-настоящему.

— Оно тебе нравится? — спросил он, чувствуя, как влажнеют его ладони.

Вновь что-то кольнуло в груди, и пересохли губы.

— Ты дарил мне прекрасный день, Серхио, — сказала она, посмотрев на него. В голосе послышались глухие нотки.

— Значит, получила удовольствие?

— Да, точено.

— Не «точено», а «точно», — засмеялся он.

— Точ-че-но, — улыбнулась она.

— Нет, не так. Т-о-ч-н-о.

Он коснулся пальцами ее подбородка и легонько потянул. Внезапно все ее лицо придвинулось к нему.

— Точно, — сказал он, пальцы его дрожали. — Я ведь обещал, что научу тебя говорить это слово.

— Точно, — сказала она.

— У тебя получилось.

— Точно, Серхио, да, ох, да, да, — задышала она.

— Улетай, голубка, — сказал он, не узнав глухого голоса, сделавшегося вдруг совсем чужим. — Пожалуйста, улетай, — повторил он, все еще держа ее за плечи, словно опасаясь, что она последует его совету.

— Да, Серхио, да.

— Ты делаешь ошибку, маленькая голубка, — прошептал он, но ее губы уже коснулись его щеки.

— Я говорю да, Серхио. Ради тебя — да. Para ti <ради тебя (исп.)>, да, да…

Люси была привлекательна, не более того, но глаза… От ее проворных глаз ничего не укрывалось, стоило с ней заговорить, как они буквально пожирали тебя, и, странное дело, от этого ты не чувствовал никакой неловкости или неудобства. Наоборот, охотно уступал им, быть жертвой тебе даже нравилось. Вот именно, нравилось. Гус оторвал взгляд от дороги и внимательно осмотрел длинные ноги, скрещенные лодыжки, прозрачные чулки матового оттенка, вытканные будто из самого воздуха. Пока Гус курсировал по району, она сидела расслабившись, курила и следила за улицей — вроде бы вела себя так же точно, как и любой напарник-мужчина. Но работа с ней была чем-то совершенно особенным. Кое с кем из полицейских-женщин разница эта практически не ощущалась, не считая того, конечно, что приходилось быть осторожнее обычного и не встревать в истории, могущие представлять для партнерши хоть малейшую опасность. Ну а если вдруг избежать риска не удается, за ее безопасность отвечаешь ты, «мужская половина» бригады: и в полицейской форме баба остается всего только бабой.

Да, с некоторыми из них он чувствовал себя все равно как с мужиками.

Иное дело — с Люси. Эти карие глаза с тонкими морщинками в уголках; почему мне нравится безропотно отдаваться им на съедение? — гадал Гус. Обычно он будто ссыхался под ее строгим тяжелым взглядом.

— Думаешь прижиться на нашей работе? — спросил Гус, сворачивая на Главную улицу и размышляя о том, что прогулка по трущобам наверняка ее впечатлит. С большинством полицейского бабья так оно и бывает.

— Мне она нравится, Гус, — сказала та. — Прелесть, что за работа. Тем более здесь, в подразделении по делам несовершеннолетних. Вряд ли с ней сравнится, к примеру, работа в женской тюрьме.

— И я так считаю. Не могу представить себе, как ты шпыняешь тамошних буйволиц.

— Я тоже, — лицо ее исказила гримаса, — но рано или поздно, пожалуй, получу туда назначение.

— Может, и нет, — сказал Гус. — Ты и для нас ценный кадр, сама ведь знаешь. А если учесть, что ты всего несколько недель как из академии, я бы сказал, кадр ты просто незаурядный. Тебя могут отсюда и не отпустить.

— О да, конечно, без меня здесь никак не справиться, — засмеялась она.