— Ты пытался отговорить его от этой затеи? — понимающе спросил я и вздохнул. — Как жаль, что тебе этого не удалось! Может быть, тогда бы он сейчас был с нами.

— Я приводил Володе много аргументов, но он не желал слушать меня. Помню, он говорил так: «Ты находишься в десяти тысячах милях отсюда, Роберт, и никогда тут не бывал. А я прожил энное количество непростых лет в сотне километров от границы с ЮНР. Ты не убедишь меня, что знаешь правду лучше».

Я задумчиво покачал головой. Да, это было похоже на папу. Я помню, как идея создания Альянса захватила его разум. Он искренне верил в то, что это к лучшему. И я тоже так считал. Или, по крайней мере, думал, что считал. Послушный ребенок, чаще всего, идет на поводу у родителей, перенимает их убеждения и считает их слова непреложной истиной. Об этом нам рассказывали на уроках психологии.

В моей памяти всплыли воспоминания из жизни в Генераторном, когда я был еще подростком. Помню, как папа однажды в сердцах высказывал маме о том, что «они просто не понимают» и еще кое-какие нелестные слова о своих бывших друзьях из Содружества наций. Быть может, это было как раз после очередной папиной беседы с Робертом.

— Вы ссорились из-за этого с папой? — поинтересовался я.

— Нет-нет, я бы не назвал это ссорами, — заверил меня полковник. — Мы не позволяли различиям во взглядах повлиять на наши дружеские отношения. Володя — дипломат по натуре, очень рассудительный человек. Некоторые люди не способны общаться ни с кем, кроме своих единомышленников. Твой отец не из таких.

— Как тебе удавалось общаться с папой после создания Альянса? — полюбопытствовал я. — В смысле, ты ведь военный. Начальство тебе не запрещало?

— Вовсе нет. Мы ведь не были в состоянии войны с Альянсом. Наше руководство не одобряло их политику, но это не означает разрыва всех контактов, тем более личных. Твой папа пользовался глубоким уважением и у меня, и у других людей, которые знали его, здесь, в Содружестве, и мы не намерены были прекращать с ним общение.

— О чем было это общение?

— Что? — не поняв, улыбнулся Роберт.

— Я хочу сказать, что ты ведь не просто общался с папой о футболе или кинофильмах, да?

— Ну, мы говорили о многих вещах, всех и не упомнишь, — уклончиво ответил полковник. — Конечно, чаще о делах насущных, чем на философские темы. Мне было важно знать, что Володя знает или думает по некоторым вопросам. А ему было интересно мое мнение. Понимаешь, мы с твоим папой не относимся к любителям праздной болтовни. Служебные дела всегда занимали большую часть наших мыслей. Но это не помеха взаимному уважению и доверию.

— Роберт, почему все-таки ты взялся за то, чтобы помочь мне? Зачем принял на себя столько хлопот?

— Я ведь уже говорил тебе.

— Да. Но я все-таки не до конца это понимаю, — признался я. — Ты не был с моим папой так уж близок, верно? Я не хочу сказать, что не верю, будто ты уважаешь и ценишь его. Но все-таки у вас были скорее деловые контакты, нежели дружеские, как я понимаю. Ты можешь испытывать симпатию к человеку, с которым ты работаешь, иметь с ним общие интересы. Но взять под опеку его сына, потратить столько сил и энергии на обустройство его судьбы — это выглядит как нечто чрезмерное для таких отношений.

— Ты так считаешь? — слегка улыбнулся Роберт.

— Пожалуйста, не принимай все это за неблагодарность! Я просто пытаюсь понять, что движет тобой.

— Ты рассуждаешь абсолютно логично, Димитрис, — окинув меня дружелюбным взглядом, сказал полковник. — Приятно видеть, как позитивно повлияло на тебя твое образование, несмотря на, скажем так, некоторые неприятные моменты.

Я вежливо кивнул, терпеливо дожидаясь ответа на свой вопрос. Несмотря на мою неподдельную благодарность Роберту за временное освобождение из стен «Вознесения» (в которые, правда, он же меня и запроторил) я не был готов довериться ему.

Родители пытались воспитать из меня честного и доброго человека. Я провел прекрасное детство среди людей, которым мог доверять. Да, я слышал немало лжи, и не всегда мог отличить ее от правды. Но все же рядом всегда были те, чье слово я не ставил под сомнение. Мама и папа.

Но таких людей больше не будет в моей жизни. С того момента, как я покинул дом, я сам ответственен за свою жизнь. Вокруг всегда будет множество людей, и у каждого найдутся для меня слова. Но каждый будет произносить их с какой-то целью, и редко когда целью будет мое благо.

Поэтому приходится оставить доверчивость и прямоту в прошлом. Надо учиться мыслить критично, самому строить свою картину мира. Мы живем среди бесчисленных слоев откровенной лжи, мистификаций, полуправд и недомолвок, среди которых непросто выискать зернышко истины. Велик соблазн даже не пытаться. Но поддавшись ему, ты превратишься в жвачное животное перед телевизором — это один из немногих вопросов, в которых я солидарен с Джеромом Лайонеллом.

В интернате меня учили другому: подчинению, послушанию, благоговению перед непререкаемыми авторитетами. Мне и самому хотелось иметь перед глазами ясную картину мира. Может быть, кто-то комфортно чувствовал себя в королевстве кривых зеркал и легко отличал оттенки серого, а мне хотелось видеть черное и белое. Из меня, наверное, вышел в большей степени боксер, нежели интеллектуал. Но я должен найти в себе силы возвыситься над этим.

— Дима, это твое дело, но вряд ли тебе стоит искать какой-то подвох в моих действиях, — наконец ответил Роберт. — Твой отец оказал мне множество услуг. Да, в основном они касались службы, но все же это были услуги, за которые с меня полагалось что-то в ответ. И в качестве такой ответной услуги я дал Володе слово, что устрою твою судьбу здесь, в Австралии. Я не пытаюсь корчить из себя старомодного британского джентльмена, но я офицер, и у меня есть понятия о чести. Если я дал слово, то я его держу.

— Мне это понятно, Роберт, — кивнул я.

— Это не все, Дима, — покачал головой Ленц. — После того, как я познакомился с тобой — это стало для меня чем-то личным. Дело уже не только в том, что я пообещал что-то твоему отцу. Я чувствую себя ответственным за твою судьбу. Почему? Да просто потому, что так подсказало мне сердце! Или ты считаешь такой подход недостаточно расчетливым?

— Нет, Роберт, я вовсе не… — смутился я.

— Я немец по национальности, Дима, но это не значит, что я всегда холоден и расчетлив. Я живой человек, не лишенный эмоций. У меня самого есть сын. Я знаю, что именно так устроен мир: молодые люди должны иметь рядом старших, которые помогают им стать на ноги. Ты показался мне хорошим парнем, Дима. Я был в состоянии помочь тебе. И я посчитал возможным это сделать.

— Понимаю, — я смущенно опустил глаза. — Прости, если я обидел тебя своими словами.

— Тебе не за что извиняться. Я понимаю, что нельзя завоевать доверие просто сказав «Ты можешь мне доверять». Время расставит все на свои места.

Я с благодарностью кивнул Роберту, все еще не до конца разобравшись в себе и не понимая, верю ли я ему или нет. Пожалуй, внести ясность действительно способно лишь время. Роберт мне не родственник и не друг. Он имел какие-то совместные интересы с моим отцом, но друзьями они не были. Взявшись помочь мне, он всего лишь отдавал старый долг. Правда ли, что в процессе он проникся ко мне личной симпатией? Может быть, и да. В словах Роберта я не чувствовал лжи, но он казался мне умным человеком, который хорошо себя контролирует, а значит, его неискренность может не лежать на поверхности.

Должно быть, «Вознесение» развило во мне паранойю.

— Дима, я вижу, что тебя многое гложет. Ты можешь задать мне любой вопрос, я тебе отвечу, и это останется между нами, — молвил полковник, твердо глядя мне в глаза.

— Что же, по-вашему, на самом деле произошло в Европе? — выпалил я.

Роберт вздохнул и откинулся на спинку кресла, задумчиво наморщив лоб. Кажется, вопрос оказался не таким простым, как он ожидал.

— Об этом можно написать учебник или краткое эссе, но если автор будет пытаться сохранять нейтральность — в этом произведении будет так много знаков вопросов, слов «если», «или» и «может быть» — что чтиво получится неинтересным. Реальные причины и следствия имеют мало общего с тем, что пишут в газетах. Наш мир — это огромная паутина интересов, в которой очень много пауков дергают за ниточки, стараясь притянуть к себе муху пожирней…