— Ушла с ним? — догадался я, досадливо цокнув языком.

— Ага, — кивнул он. — И не она одна. Гад голосистый десяток людей с собой сманил. Она даже не попрощалась. Записку какую-то паршивую оставила. Желаю тебе, мол, удачи, и все дела — холодно, сухо. Ох, и злым же я был, Димон! Намеревался пойти за ними вслед и порешить ублюдка. Хорошо что Серый меня тогда удержал. Ушла она своей дорогой, и славно. Рано или поздно это бы случилось.

— Сочувствую. Я знаю, как ты к ней относился, — осторожно вставил я.

— Да брось! Эта рана давно зажила, — отмахнулся Джером. — Ты, Димка, не думай, что я был слепым. Я всегда знал, что Мей нравился ты. Да-да, не отпирайся. Ей всегда нравились люди твоего склада, и поэтому нам с ней просто не суждено было стать парой. Жаль только что она под китайца легла, а не под нормального парня вроде тебя. А так мне похер. Я уже давно вышел из нежного подросткового возраста. И вполне удовлетворен тем, что имею. Катьку мою видал? Другой такой бабы в станице нет, все мне завидуют.

— Да, хороша! — согласился я, хотя оценить это мне было сейчас сложно.

— А то! Своенравная, правда, как дикая лошадь, но уж я-то знаю, как ее укротить. Ей крепкая мужская рука нужна, тогда становится послушной, — похвастал Джером. — А твоя тоже ничего. Не мой тип, честно говоря — грустная больно да чахлая. Но какое-то тихое очарование в ней есть. И виден глубоко в глазах огонек. Ох не так просто она, как кажется!

— Да вовсе она мне не девушка. Я встретил ее пару дней назад, так же неожиданно, как тебя. Ты, кстати, можешь ее помнить. Это Маричка, любимая воспитанница моей мамы, из центра Хаберна в Олтенице. Она у меня дома не раз бывала.

— Как же, как же, помню. И вот что я тебе скажу: она как тогда на тебя смотрела, так и сейчас. Девки на тебя всегда падкими были. Раньше-то, правда, ты красавцем был, а теперь, извини уж, не знаю, что они в тебе находят, с такой-то рожей. Но кто их баб, разберет?

С этими словами было выпито еще по одной чарке.

— Чего ты там еще хотел узнать? Ярик, который Литвинюк, говнюком оказался. Сбежал еще в первые дни, когда понял, что его воевать заставят. Ссыкло он был редкое. Даже и знать не хочу, где он сейчас. А Кларисса, противная такая была девка, мрачная, мы с ней не сильно ладили, так она до конца жизни тут прожила. В нее даже здешний парень влюбился, в жёны взять захотел. Но больно уж она хворой да кволой была, таким у нас тут тяжко. Что-то там у нее сделалось с сердцем, и померла, бедняжка, еще до того, как Мей ушла. Не думал, что стану по ней скучать — а нет да и вспоминаю добрым словом. Больше я никого из наших не видел, и ни о ком ничего не слыхал.

— Я слыхал.

— Ух-ты! О ком же?

— О Боре Ковале.

— О Борьке, правда? И как он?

— Умер. Давно уже, — вздохнул я. — Та же история, что с твоей Клер. Сам помнишь, как у него было со здоровьем. Жил он в небольшом селении, Наш Замок. Огородничеством занимался, как его отец. Хорошую по себе память оставил.

— Ну так помянем.

Отерев губу после очередной чарки самогона, раскрасневшийся от хмеля Джером чертыхнулся и проворчал:

— Что-то у нас невеселые какие-то посиделки получаются, Димон — не встреча старых друзей, а тризна, блин, какая-то! Что не тост, то за упокой!

— Такое уж у нас выдалось несчастливое поколение. А в школе, я помню, мы еще планировали, что каждый год будем устраивать встречи выпускников.

— Ага. Ну хватит тогда о прошлом, раз у нас там одно расстройство да покойники. Расскажи-ка лучше как тебя сюда занесло. Беляк мне пересказал что от тебя слышал. Но я хочу своими ушами услышать. Я когда увидел тебя, Димка, на видео, на том, с Олимпиады, то решил, что тебе или в большой спорт дорога, или в большую политику. В принципе, я от тебя чего-то подобного и ожидал. Так представь же себе мое офигение когда я тебя тут увидел — седого, помятого и со шрамом на роже!

Я ждал и боялся этого поворота с самого начала разговора. Запоздало сообразил, что смог бы лучше ответить на сложные вопросы до того, как принял в себя столько самогона. Но отступать было некуда. Вопрос был теперь лишь в том, как многое я рискну рассказать.

— Ну, знаешь, в сравнении с тем, что пережили вы здесь, я все это время был, считай, что в раю, — начал я неспешно. — Тебе, правда, в этом раю вряд ли понравилось бы. Слишком много правил. Меня особо не спрашивали, чего я хочу. Отдали в закрытую школу-интернат с очень строгими порядками. Зубреж, муштра, спорт. Я во всем был первым, ты же меня знаешь. Но чувствовал себя как в тюрьме. Оттарабанил там два года, чуть не свихнулся. Потом определили в полицейскую академию. Там было уже посвободнее. Втянулся, привык. По окончанию мне предстояло отработать пятилетний контракт в полиции. Один папин товарищ присматривал за мной по возможности, но, ясное дело, настоящей семьи это не заменит. В остальном жаловаться не приходилось: ел досыта, жил в экологически чистых условиях, имел все, что желал. Ты, Джером, даже не представляешь себе, каково это — жить там. Это даже не похоже на то, как было у нас в Генераторном. Это… это как будто человечество уже шагнуло в XXII веке, в космическую эру, а не скатилось назад в Средневековье.

Во время этого краткого пересказа своей жизни я вдруг необыкновенно ясно увидел ее панораму сам — наверное, впервые с того самого дня, как из меня вытрясли душу на Грей-Айленд. Кажется, только в этот момент из тумана в моей голове всплыло ясное осознание себя как Димитриса Войцеховского, человека с именем и с историей, ставшего безмолвным и бесчувственным «номером триста двадцать четыре» не по своей воле и, может быть, не безвозвратно.

— Да, да, слыхал уже про твой XXII век. Вот смотрю на тебя и как-то не очень туда хочется, — хмыкнул Джером. — Что с девахой твоей австралийской, кстати, сталось, с той рыженькой? Как там её?..

— Дженет? Встречались четыре года, потом разбежались. Давно ее не видел.

— Это все славно, братишка. Одного не могу понять — как тебя угораздила из этого рая, где ты, если послушать, как сыр в масле катался, снова угодить сюда, да еще и в таком разобранном виде? Тоска по родине заела? Долг патриотический позвал?

Я какое-то время всерьез колебался между честным и удобным ответом. Выбрал честный.

— Слишком хорошего ты обо мне мнения, — горько усмехнулся я. — Оказаться здесь меня вынудили обстоятельства. Только и всего.

— Обстоятельства? — поднял брови атаман.

— Да. Целый ворох херовейших обстоятельств.

— Хм. Ты вроде не из тех людей, кто ищет на свою голову проблем, как я. Разве что из-за своей болезненной честности и наивности можешь нажить неприятностей.

— Тут скорее невезение. А может, это все было вовсе и не случайностью, а чьим-то очень паскудным замыслом, — вспомнив обрывки прошлогоднего разговора с Риной, проговорил я задумчиво. — Так или иначе, выбор у меня был невелик.

— И что же в итоге? Ты теперь в каком-то тайном спецназе Содружества?

— Я вообще никто и звать меня никак. Я нигде не работаю, никто давно обо мне ничего не слышал. И к силовым структурам Содружеству я не имею никакого отношения, с какой стороны не копай, — саркастично усмехнувшись, изрек я.

— Ах, у вас так дела делаются? Капитально, — понимающе хмыкнул Джером. — Знаешь, а это радует.

— Радует? — изумился я.

— Ага. Потому что со стороны кажется что у вас там вообще нихера не делается. Мы, думаешь, не следим здесь за новостями? Думаешь, не видим, что творят евразийцы? Да они со дня на день объявят все эти земли своей территорией, и у нас не спросят! От Альянса уже остались рожки да ножки, они его изнутри сожрали, без войны одолели. Одна надежда, казалось бы, на ваше Содружество. Но куда там! Тошно смотреть, как ваши политиканы, оставшись без своего вождя, трясутся от страха перед комуняками. До чего же они немощны, от них так и разит страхом и беспомощностью! Операция «Холодная решительность». Ха! Я не знал плакать мне, ругаться или смеяться, слушая старуху, которая там теперь пытается командовать.