— Но зачем вообще нужны «оборотни», если можно просто освещать в новостях террор, который реально ведут евразийцы?! — хлопнув ладонью о стол, пьяным голосом спросил я у Джерома и в то же время у самого себя. — Скажи мне!

— Э-э-э, Димон, так они же там не дураки! — усмехнулся тот. — Они следов не оставляют! У них махина ничуть не хуже вашей работает! Так что ты, это самое…

— А я и не это… просто… — я вдруг почувствовал, что стол передо мной не стоит на месте, а слегка пошатывается. — … просто… черт… я наклюкался, кажется.

— А то. Это, парень, казачья мощь, не какая-нибудь там водичка! Тут закалка нужна! Вот меня самогон уже не берет, разве что со второго бутля! — самодовольно усмехнулся раскрасневшийся Джером, опрокинув локтем банку с соленьями. — Эх, лады. Вижу, что ты уже носом клюешь. Давай позову Ванду, она тебе покажет дорогу к палатке. Ванда! Ты там где?!

Помню как мы с Джеромом обнимались и он бормотал мне что-то о дружбе, а вот дорогу к палатке и тихий голос ведущей меня Ванды помню уже довольно смутно. Лишь тяжко завалившись на бок в темном душном помещении, я пришел в себя, вдруг осознав, что я тут не один.

§ 73

— Димитрис? — в темноте донесся сонный голос Марички. — Я думала, ты сегодня уже не придешь. С тобой все в порядке?

— Голова ходуном ходит.

— Тебе разве можно было столько пить после твоих ранений?

— Я вообще-то не пью… просто… просто я сегодня, кажется, заново родился.

Сам не заметил, как начал нести какую-то ахинею.

— Нет, серьезно! Ты просто не представляешь себе, как это. Этот день совсем не похож на другие. Я ничего такого не чувствовал уже год. А может, и много лет. Я вообще уже очень давно ничего не чувствовал.

— Это из-за того, что ты едва не погиб. После таких событий люди говорят, что рождаются заново, — попыталась объяснить мои чувства Маричка.

— Нет, нет, дело не в этом! — рассмеялся я. — Все дело в «Валькирии». Во мне ее осталось совсем мало, Маричка. Она отпустила меня. Но ее нехватка еще не настолько острая, чтобы ломка затуманивала рассудок. Это как попасть в глаз торнадо. Понимаешь, о чем я?

— Не уверена.

— Как будто оковы, сковывающие мое тело и мой разум, временно сняли. Как будто Легион решил дать мне выходной. Настоящий выходной! Но всего один. Это все ненадолго. Я понимаю, что это скоро закончится. Я знаю что будет потом. И я просто в отчаянии, Маричка. Потому что я больше не хочу, не хочу обратно! Но я просто не знаю как выбраться!

— Димитрис, ты слишком возбужден, выпил лишнего. Тебе лучше поспать, — ласково прошептала девушка, и я почувствовал, как она осторожно и нежно гладит меня по предплечью.

— Поспать? — горько усмехнулся я, мечтательно посмотрев на потолок палатки. — Ты предлагаешь мне проспать эти минуты? Ты разве не понимаешь, что это, может быть, мой последний шанс почувствовать себя человеком? Побыть собой настоящим! Понимаешь, Маричка?! А дальше… дальше будет только боль…

— Я не понимаю, о чем ты, — кажется, что-то в моем голосе ее слегка испугало. — Если ты не хочешь возвращаться к людям, которые послали тебе сюда — ты не обязан. Никто не найдет тебя здесь. Ты можешь, если хочешь, начать все заново.

— Нет, Маричка. Не могу. «Валькирия». Я не смогу жить без нее. Я уже пробовал. Я знаю, что будет. Мне нужна будет доза. Если я не приму ее — мне конец.

— Ты говоришь о наркотиках? Я знаю что такое наркотики. Я знала людей, которые принимали героин. Я слышала, что от наркотической зависимости можно избавиться. Софья, здешний врач, поможет тебе.

— Нет. Мне никто не поможет, Маричка. Зависимость от «Валькирии» во много раз сильнее, чем от героина. Дело даже не в том, что я не смогу удержаться. Воздержание просто убьет меня.

— Ты говоришь о том самом препарате, который ты вколол себе тем утром? После которого ты много часов греб, как заведенный? — приподнявшись на локте и заглянув мне в глаза, переспросила девушка, нахмурившись.

— Да. Это была предпоследняя доза. Она была нужна мне, чтобы оставаться на ногах, несмотря на отравление ядом. Последнюю дозу я принял, когда нам повстречались евразийцы. «Валькирия» дала мне сил, чтобы одолеть их. Она делает человека намного более сильным и ловким, нечувствительным к боли, бесстрашным и бесчувственным. Но его прием нельзя прекращать. Я много месяцев потратил, чтобы уменьшить свою дозу. Но слезть с него совсем — наверное, невозможно.

— Господи. Зачем же ты начал его принимать?

— У меня не было выбора. Никто у меня не спрашивал.

— Какой кошмар. Теперь я понимаю, почему ты не хочешь возвращаться к этим людям. И ты не должен, Димитрис. Мы придумаем, как помочь тебе!

— Ты очень добрая, Маричка, — горько усмехнулся я.

— Перестань! Я серьезно.

— Я тоже. Мне очень повезло, что я встретил тебя.

— Это мне повезло. Если бы не ты, я бы погибла.

— Если бы не я, твоя жизнь даже не оказалась бы в опасности.

Закусив губу, я в сердцах пробормотал:

— Все это так гадко, Маричка! Мне так дерьмово от того, что все это действительно работает! Ведь Джером ненавидит евразийцев и не хочет сотрудничать с ними именно благодаря этому! Как и десятки других людей вроде него! То, что мы делали, что Чхон заставлял нас делать — все это действительно помогает победить евразийцев в войне!

— Значит, ты считаешь, что это было правильно?

— Ни черта это не было правильно! Такие вещи не могут быть правильными! Просто не могут! Какими бы не были оправдания, какими бы не были результаты! Они не могут быть правильными просто потому, что иначе мы все вообще не достойны называться «людьми»!

Я почувствовал, как кулаки непроизвольно сжимаются, а на глаза невольно наворачиваются слезы. Маричка продолжала нежно поглаживать меня по руке.

— Я столько всего натворил, Маричка, — тихо прошептал я. — Господи, если ты есть, пожалуйста, прости меня. Простите меня все. Все, кто больше не ходит по земле, не говорит, не дышит из-за меня. Все те, кого я даже не помню!

— Димитрис, пожалуйста, успокойся…

— Я убивал детей, Маричка, — проскрежетал я сквозь зубы, не в силах сдержать слезы отчаяния и ненависти к себе. — Я убивал ни в чем не повинных детей.

— Нет. Ты не мог.

— Я сделал это. Тогда, в пустыне. Я убил одного человека вместе со всей его семьёй.

— Нет! — решительно возразила Маричка. — Ты уже говорил это. Тогда, ночью, в бреду. Но это неправда. Это был не ты. Ты бы никогда этого не сделал. Ты — хороший. Ты похож на свою маму.

— Не говори так. Я совсем на нее не похож!

— Похож, Димитрис. Очень похож, — ласково шептала она.

— Зачем ты осталась со мной, Маричка? Кто я тебе такой?

Она не ответила, лишь продолжала тихо гладить меня по руке.

— Я не хочу засыпать. Давай просто поговорим о чем-то, хорошо?

— Да, конечно.

— Тебе нужно лечиться, ты знаешь? Софья сказала мне.

— Она дала мне отвар, он замечательно помог.

— Нет-нет, тебе нужно настоящее лечение. Тебе нужно в настоящую больницу, где есть оборудование. Ты ведь сама знаешь это, правда?

— Не беспокойся обо мне. Кто я для тебя?

— Не говори так.

— Ты же говорил так только что о себе.

Какое-то время мы лежали молча, в темноте, слушая дыхание друг друга. Дыхание Марички было тревожным, прерывистым, в нем чувствовались хрипы. Не знаю, почему, но даже сейчас, на грани пропасти, которая вот-вот грозит мне самому, мне было совершенно не все равно, что будет с ней.

— И правда, кто мы друг другу? — задумчиво прошептал я. — Если бы мы не встретились совершенно случайно, если бы мне приказали отправиться в какую-то другую деревню, то мы бы никогда не встретились, не вспоминали бы друг о друге.

— Ты веришь, что все в этом мире происходит случайно?

— Да, наверное. А ты веришь в судьбу?

— Наверное. Мне хочется верить. В Бога, в судьбу. А иначе зачем все это?

— Что — «это»?