Я растерянно покачал головой. Эти фразы, произнесенные вслух, звучали еще хуже, чем в мыслях. Но других я не находил.

— Я долго пытался бороться с собой. Честное слово, пытался. Но больше не хочу. Да, я влюбился в тебя так сильно, что я не могу этого описать. Да, я ненавижу твоего жениха, или парня, или вообще не важно кто он там, всеми фибрами своей души. Ненавижу не за его бабки, не за его пафосную мину, не за то, что он шиковал и ходил в смокинге, пока я сидел в окопах. А только за одно — за то, что он с тобой, а я — нет. Я догадываюсь, что ты чувствуешь, когда слышишь это. Я не обманываю себя насчет того, что ты на все это ответишь. Но я не буду больше прятаться.

Лаура долго смотрела на меня, не вымолвив ни слова. Вряд ли возможно передать весь спектр оттенков и полутонов эмоций и чувств, которые пронеслись в этот момент на ее лице. Я прекрасно понимал, что этот разговор, весьма вероятно, таки действительно окажется нашим последним. Понимал, что сжёг все мосты, что дороги назад уже нет, что не получится больше спрятаться за ширмой дружбы или деловых интересов, обманом выигрывая себе минутки, которые я смогу побыть с ней.

И поэтому раньше, чем она успела наконец найти хоть одно слово, не думая ни о чем, я приблизился к ней на те два шага, что нас разделяли, и отчаянным, неловким движением, какое я не выполнял уже много лет, поцеловал ее. Лаура не отстранилась, но и не ответила. Ее губы не двинулись, остались холодны. Дыхание было тяжелым и тревожным. Взгляд оставался прежним, все таким же растерянным. Я отстранился.

— Я… э-э-э… — наконец произнесла она сбивчиво, больше не глядя на меня. — Мне нужно ехать. Мне пора. Я… давай я просто уеду, хорошо?

Последние ростки отчаянной надежды, которые еще оставались жить в моей душе до этого момента, поникли. Я убеждал себя, что заранее подготовил себя к этому неминуемому исходу, что он не сможет ранить меня или выбить из колеи, что я переживал нечто намного худшее и более болезненное. Но в тот момент понял, что эта убежденность была дерьмом собачьим.

Я просто кивнул. И молча смотрел, стоя на месте, как она торопливо ловит такси. Открывая дверцу остановившейся машины, она обернулась и бросила на меня последний долгий взгляд, но затем торопливо забралась в салон, и авто скрылось в плотном транспортном потоке. Я остался один, чувствуя себя… даже не хочу находить для этого подходящих слов.

— Алло, — ответил я на сиротливый звук вызова на моем коммуникаторе.

— Братишка, ты куда запропастился? Уехал, ик, не попрощавшись, что ли? — долетел до меня прямодушно-пьяный голос Миро. — И куда, спрашивается, подевалась наша с тобой героиня? Или?.. Ой, я чего-то не подумал. Может вы с ней?..

— Не продолжай, — взмолился я.

— Как скажешь. Так что, ты?..

— Скоро буду. Кто-то же должен помочь там убраться.

§ 13

Если бы я курил, то сейчас с наслаждением закурил бы сигарету. А так — просто молча шел по темному переулку, бессмысленно постукивая тростью по асфальту. Вряд ли есть смысл описывать, что за мысли витали в моей голове. Они продолжали течь до тех пор, пока я не услышал прямо над головой резкое противное жужжание, какое обычно издают дроны. Подняв взгляд, я прищурился, пытаясь понять, что за тень мелькает надо мной в темноте. В этот момент меня заслепил прожектор, установленный на корпусе дрона, направленный прямо мне в глаза. В задней части переулка, со стороны автобусной остановки, засветились автомобильные фары и послышался звук полицейской сирены.

— Это Сиднейское полицейское управление! Оставайтесь на месте! — услышал я голос из динамиков дрона.

Я готов был поклясться, что не двинулся. Но дрон все равно превентивно запустил мне заряд из электрошокера в живот. Я ощутил, как волна боли прокатывается по всему моему телу — и секунду спустя уже лежал на асфальте. Со звоном в ушах и качающейся картинкой перед глазами я наблюдал, как дрон продолжает кружить надо мной, словно стервятник, а сзади, со стороны автобусной остановки, звучит рев двигателей, приближается свет фар и мигающие блики полицейской мигалки.

Я едва успел отползти с дороги, прежде чем полицейские авто с ревущими сиренами пронеслись мимо в сторону «Доброй Надежды»: первый, второй, третий… Лишь четвертая или пятая по счету машина наконец затормозила. Все четыре дверцы тут же открылись, перекрыв весь переулок, и в лицо мне ударили лучи фонариков.

— SPD! Руки вверх! Так, чтобы я их видел! — заорали на меня оттуда

С трудом заставив себя подняться и опереться о стену, я послушно поднял руки.

— Я безоружен, офицер. Я ничего не сделал.

— Заткнись! Повернись лицом к стене! Лицом к стене! — кричали на меня.

Я понимал, что любое мое неверное движение могло сейчас повлечь за собой пулю. Поэтому двигался нарочито плавно.

— Спокойно, — прошептал я максимально миролюбиво. — Не нервничайте, ребята. Я правила знаю.

Но мои слова не возымели должного действия, и я получил в спину электрошоковый дротик. Второй удар током всего за пару минут оказался еще более болезненным, чем первый. Не сдержав болезненного стона, я снова повалился на асфальт, чувствуя запах гари от волос у себя на голове. Кровь в висках неслась так быстро и прерывисто, что мне казалось, будто в любую минуту может произойти кровоизлияние в мозг.

Пока я валялся почти без сознания, мои руки грубо выкрутили за спину и защелкнули на них наручники. Затем последовал укол в районе ягодицы, с которым в меня впрыснули «сыворотку пай-мальчика», и быстродействующие транквилизатор привели мое сердцебиение и нервную систему в состояние запредельного покоя. Лишь тогда мое почти уже бездыханное тело поволокли куда-то и затолкали в кузов полицейского автомобиля, предназначенного для перевозки арестантов. У меня уже не было ни физических сил, ни силы воли на то, чтобы заявлять о своих правах и что-то требовать. Оказавшись в кузове, я бессильно распластался по холодному металлическому полу.

Автозак сразу же поехал, но вскоре надолго остановился. Я нашел в себе немного сил, чтобы подняться и подлезть вдоль стены к крохотному окошку под потолком, закрытому решеткой. За окном я увидел «Добрую Надежду», которую не сразу узнал — у здания было множество полицейских автомобилей, чьи пестрые мигалки превращали тихую ночь в подобие дискотеки. Я насчитал по меньшей мере восемь легковых авто и два бронированных грузовика, на каких обычно доставляли группы захвата. Кроме «моего» автозака, тут стояли еще два, повернутые гостеприимно распахнутыми дверьми кузова к дверям бара.

Около здания копошилось полным-полно патрульных, «крысоловов» из Миграционного комиссариата, а также крепких ребят в хорошо знакомой мне полевой экипировке Сил быстрого реагирования, в бронежилетах и масках. Присутствовали и трое в гражданском, руководящих процессом. Они стояли как раз близко к моему автозаку, так что мне было легко рассмотреть их лица. В одном я узнал сержанта-детектива Моралеза, следователя по «моему» делу. Во втором, по характерному брюшку, обрюзгшей харе и лысине, легко угадывался капитан-детектив Паттерсон. Третьим был помощник прокурора Бэнкс.

В соседней ночлежке горели почти все окна. У каждого второго окна столпились люди, с интересом глядящие на реалити-шоу под окнами.

Автозак был сконструирован так, чтобы обеспечивать полную звукоизоляцию. Но мне повезло — бронированное стекло в самом углу было треснуто, вероятно, от выстрела, и герметизация нарушилась. Сквозь небольшое отверстие в стекле снаружи прекрасно проникали звуки.

— Да что вы себе позволяете?! — бушевал подвыпивший Владислав Кац, которого двое патрульных вывели из здания в наручниках. — Я адвокат! На каком вообще основании?! Кто здесь главный, черт возьми?! Ты, Паттерсон?!

— На все ваши вопросы ответим в участке. А сейчас — милости прошу, — ответил ему Паттерсон, указав в сторону второго автозака.

— Да вы что, спятили?! Это унижает мою честь и достоинство! Бэнкс, вы представитель прокурора! Вы что, просто так смотрите на это?! Я требую!.. — горланил тот с красным от волнения лицом, пока не скрылся в кузове.