— Ну и на кой ляд ты ему это сказал?! — напустилась она на своего партнера.

— А на такой ляд, что тебе пора перестать вести себя так, будто это не так! Речь идет о нашем с тобой будущем мальце, Рина! Которого мы с тобой, черт возьми, хотели! И никто из нас не будет подвергать его риску. Ясно?! — сурово отчитал ее мужчина.

Рина упрямо и раздосадовано покачала головой.

— Конечно же, об этом и речи быть не может, — наконец сумел я выдавить из себя первые слова.

— Алекс, тебе нужен кто-то, кто прикроет твою спину! И кто это будет?! Я не доверяю всем этим педерастам из твоего «носка»! — раздраженно заявила она.

— У меня все схвачено, сестренка, — заверил ее я.

— Не звезди. Ты в полном дерьме, и сам не знаешь, что будет дальше.

— Ну ладно, ты права. Все запутано и дерьмово, — признал я, вспомнив подробности вчерашнего разговора с Анной Миллер. — Но это — мои проблемы. И я справлюсь. А твоя задача сейчас — сделать так, чтобы ты когда-нибудь смогла рассказать обо всем этом… м-м-м… дочери?

— Не угадал. Это пацан, — покачала она головой, как-то раз присмирев, но недовольно пробурчала: — Мне это не нравится, мужики! Не нравится, что вы говорите со мной как с каким-то чертовым ходячим инкубатором! Я всего лишь на третьем месяце. И я не расклеюсь, если…

— Да хватит уже! — устало закатил глаза к потолку Грубер.

Рина в ответ обреченно вздохнула, и на том прекратила свои пререкания.

— Куда вы отправитесь? — спросил я.

— Прежде всего попробуем выбраться из этого сумасшедшего города. Один Бог знает, сколько на это уйдет времени. Потом, — Грубер на некоторое время задумался, и изрек: — Думаю, будет лучше, если ты не будешь этого знать, парень.

— Ты прав, — согласно кивнул я.

— Эй, мы тут не прощаемся с тобой, ясно?! — вмешалась Рина, нахмурившись и предостерегающе ткнув мне пальцем в грудь. — Давай безо всех этих соплей! И без того, чтобы ты, мать твою, снова запропастился куда-то на туеву хучу лет! Ясно?!

Я неопределенно пожал плечами.

— Чертов пастор Ричардс говорил, что если малого покрестить, то у него появятся охренительные суперспособности. Я в этом ни хрена не уверена. Но думаю, что это не повредит. Тем более, что Грубер, упрямая ослина, считает, что все это действительно охренеть как важно, потому что так его учила его мамаша-католичка. Так что я сделаю это. А ты — будешь его крестным отцом.

Мои глаза поползли на лоб.

— Я такой же католик, как и ты.

— Плевать! Это произойдет через полгода. И я не принимаю никаких оправданий!

Я молча обнял ее — почти так же крепко, как раньше, но уже с мыслью о том, что где-то в глубинах ее живота, прикрытого стальным прессом, прямо сейчас зарождается новая жизнь. Сам не знаю, как на глаза в этот момент не навернулись слезы.

— Не давай ей попадать в неприятности, — напутствовал я Грубера. — Она это умеет слишком хорошо.

— Слыхал и о тебе то же самое. Так что и себя береги, — гаркнул он, по-медвежьи крепко пожимая мне руку. — А теперь давайте, поднимаем задницы. Нам давно пора ехать!

§ 21

Будущее редко казалось мне таким туманным, как в тот день, 25-го сентября 2095-го года — день, когда мой мир в очередной раз сошел с орбиты. Я покидал бар последним. Перед глазами все еще стояла морда Мишки, который непонимающе глядел на меня через заднее стекло бусика Миро, царапаясь передними лапами в дверь и жалобно поскуливая. Я попрощался с ним бодро, приподнятым голосом, пытаясь убедить, что мы расстаемся ненадолго. Но он был слишком умным, чтобы поверить в это. «Прости, дружище», — подумал я.

Мне понадобилось пару часов, чтобы как следует запечатать здание: закрыть все окна и двери, покормить на прощание дворняжку Боба, выключить электричество, перекрыть воду, повесить табличку «Бар не работает».

«Добрая Надежда» смотрела на меня практически так же осуждающе, как Мишка: своими потертыми стенами, ржавыми закрытыми ролетами, грустно потухшей вывеской. Неказистое местечко. Его не за что было любить — ни за его вид, ни за предназначение. Я был уверен, что никогда не привяжусь к нему. Но теперь вынужден был признаться себе, что ошибался.

Это был маленький клочок земли и убогое строение, которые принадлежали мне — лишь они одни в этом мире, и мой маленький таунхаус. Я провел здесь очень много дней на протяжении прошедшего года. Иногда даже спал здесь, на втором этаже. И, сам того не заметив, вложил в эту дыру частичку своей души. Это было место, где мы с Миро зарабатывали гроши, как умели, цапались за него со шпаной и наркодилерами, пытались придать ему хоть какое-то убогое подобие уюта. Это было место, где был создан и где собирался наш клуб. События, случившиеся здесь, навсегда сделали его чем-то особенным. И не было смысла делать вид, что это не так.

— Что ж, спасибо тебе за все, — с несвойственной мне сентиментальностью прошептал я постройке, закидывая за плечи рюкзак и опершись на трость.

Часы показывали 11:20 утра. Пора было выдвигаться в путь.

Проходя по унылому закоулку между двумя бетонными заборами, носящими на себе следы уличной живописи, в сторону автобусной остановки, я обратил внимание, что в поле моего зрения в небе видны не меньше трех полицейских конвертопланов. В другой ситуации я решил бы, что они здесь не из-за меня. Но этим днем их было в небе великое множество.

Можно было не сомневаться, что этот день войдет в анналы истории. Еще никогда, даже в памятном январе 83-го, когда по городу прокатились самые массовые в истории протесты нелегалов, Гигаполис не испытывал такого коллапса. Крупнейшая на планете агломерация с населением в сорок пять миллионов человек, с самой сложной и продвинутой в мире транспортной инфраструктурой, которую внезапно охватила всеобщая паника — картина воистину библейских масштабов.

Я окунулся в этот хаос сразу же, как вышел к автобусной остановке, убедившись, что дорога, обычна полупустая, превратилась в сплошную пробку, которая не было ни конца, ни края. Пробка тянулась по всей подъездной дороге, ведущей к автомагистрали, и, как я видел отсюда, по автомагистрали тоже. Многие авто были битком набиты людьми и сумками. Самые нервные водители все еще остервенело сигналили и переругивались, высовываясь из окон, будто эти склоки могли хоть что-то изменить. Те, что смирились с неизбежным, уже повыходили из машин и беспокойно вглядывались вдаль, пытаясь осознать масштабы трагедии.

— Обалдеть! Дед рассказывал, что такое в 56-ом было, — услышал я обрывок речи одного из группы людей, спрятавшихся от солнца под навесом автобусной остановки, увенчанной неутешительной надписью «Временный перерыв в работе общественного транспорта. Приносим свои извинения за неудобства».

— Говорят, метро тоже не работает…

— Со связью какие-то проблемы. Уже десять минут не могу матери дозвониться!

— Сеть, наверное, перегружена.

— Психи! Чёртовы психи! Они нас всех хотят взорвать к чертям, вы понимаете?!

— Да закройся ты. Не нагнетай!

— А ты кто такой, чтобы мне указывать?!

Вокруг не было видно ни одного полицейского. Немудрено — в ситуации, когда весь город охвачен одним тотальным ЧП, они просто не могли быть везде одновременно, даже если поднять на ноги каждого курсанта (а так, я не сомневаюсь, и было сделано). Я не мог даже приблизительно представить себе, что за аврал сейчас вообще творится в SPD. Но не сомневался, что каждый сиднейский полицейский нескоро забудет этот день, если Сидней вообще его переживет.

Городские дроны, которых, как я полагал, подняли этим днем в небо всех до единого, методично летали над пробками и толпами, воспроизводя умиротворяюще-успокоительные сообщения властей. Однако призывы разойтись по домам не находили отклика в сердцах, охваченных паникой.

Я не обращал особого внимания на происходящее вокруг. С рюкзаком за плечами я шагал вдоль дороги по направлению к городу, разминаясь с непрекращающимся ручьем пешеходов, которые целыми семьями спешили в обратную сторону, перегоняя намертво застывшие в пробке авто.