— А где мне найти Николая Ефимовича?

Весьма целеустремленная женщина с кипой бумаг, тяжело ступавшая в ужасных туфлях на платформе, даже головы не повернула.

— Третья дверь налево, — бросила она, печатая шаг и поневоле рождая ассоциации с непарнокопытными.

«Не стоит благодарности», — решил я и постучался в указанную дверь.

— Можно?

В довольно тесном кабинете, но с высоким потолком, обнаружился антикварный стол, сколоченный годах в тридцатых. Мебельный раритет был заставлен телефонами и завален папками, а за ними прятался глыбоподобный мужчина с глазами цвета увядших незабудок.

— Николай Ефимович?

— Угадали, юноша, — улыбнулся второй секретарь, выпрямляясь. — Он же Ефимыч, он же товарищ Виштальский… Но остановимся лучше на первом варианте. А вы, конечно, Михаил Гарин?

— Он же Михаил Петрович, — подхватил я, кое-как справляясь с неловкостью, — он же Миша.

Виштальский весело рассмеялся.

— Присаживайтесь, Миша, — Николай Ефимович решительно отодвинул папки, набитые бумагами. — Сима звонил мне, да я и раньше, конечно, слыхал о юном конструкторе микроЭВМ. Товарищ Данилин из обкома долго и обстоятельно вас расхваливал, а звонок Серафима лишь освежил мою память.

Я угловато, будто играя подростка, занял кресло для посетителей, и осмотрелся украдкой — обстановка кабинета многое может рассказать о своем хозяине.

М-да. С первого взгляда «раскрыть образ» у меня не вышло. Вдоль стен выстроились невысокие книжные шкафы, чьи полки гнулись от тяжких томов. Потрепанные Гегель и Плутарх со множеством закладок, истертая подшивка «Науки и религии», словарь Даля, сборник «Математическая смекалка», невзрачные брошюрки с клеймом «Для служебного пользования»…

Полное собрание сочинений основоположника покоилось с миром на отдельной этажерке. И как тут угадать пристрастия?

Широкий подоконник окна, выходившего в сквер Победы, оккупировал развесистый куст с революционным названием «декабрист», зеленой копной выхлестывавший из дубового бочонка. А стены над книжными полками окончательно запутывали кое-как наклеенными плакатами. Ближе к двери — самое узнаваемое фото Че Гевары в беретке, черное на красном — вдохновенный команданте со взглядом идеалиста. Ему бы к хиппи примкнуть, «травкой» баловаться, а не герильей…

Рядом косо висит черно-белый портрет большелобого Ильича, а дальше разметалась настоящая дацзыбао с небрежно намалеванными иероглифами. Винегрет!

— Тот плакат я с Кубы привез, — сказал Николай Ефимович, сладко ностальжируя. — «Серемос комо Че!» — девиз тамошних пионеров.

— «Будем, как Че!» — перевел я каким-то деревянным тоном.

Виштальский кивнул и облокотился на стол.

— Ну, меня вы, конечно, вычислили, — заговорил он со скользящей улыбкой. — Теперь моя очередь. Знаете, Миша, до вас тут многие комсорги сиживали. Бубнили про общественно-полезную деятельность, конечно, об историческом значении XXIV съезда задвигали… А как вы, Миша, оцениваете деятельность нашей партии?

Я не улыбнулся в ответ — размышлял над скрытыми смыслами вопроса. Проверка на разумность? Или на лояльность? И как мне реагировать? Стать в строй и с юным задором в очах скандировать: «Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»? Так это проще всего. Заучишь мантры, разрежешь тетрадку пополам, чтобы оформить дурацкий «Ленинский зачет», поскучаешь на собраниях годиков десять, отучишься в партшколе… И выйдет из тебя еще один серийный функционер. Функция.

— На «троечку», — вздохнул я, внутренне ёжась. — С минусом.

— О как! — крякнул второй секретарь. Его голубые глазки заискрились любопытством. — А что ж так-то?

— Однажды мне попалась на глаза памятка для поступающих в Московский институт иностранных языков, — неторопливо заговорил я, гадая, кто кого проверяет. — Там было четко указано, что в Инъяз принимают мужчин, проживающих в Москве — и получивших рекомендации от ЦК ВЛКСМ. Не ошибусь, если скажу, что такой же «фильтр» установлен и на входе в МГИМО. Вопрос: у парня из глубинки, мечтающего стать переводчиком-референтом или дипломатом, есть хоть малейший шанс на поступление? Ответ отрицательный.

— Да-а… — протянул Виштальский задумчиво, и стал крутить ручку в толстых пальцах. — Вы, конечно, не перечислили все основания для «неуда», но мне понятно, что осталось «за кадром»…

Я покачал головой.

— Не подумайте лишнего, Николай Ефимович. «Нерушимый блок коммунистов и беспартийных» — это наше всё, просто партии нужна ха-арошая чистка!

— Ну-у, кой-какие перемены грядут, однако… — беспокойно задвигался Виштальский. — Между нами, я склонен согласиться с вашей оценкой, Миша — социальные лифты у нас работают из рук вон, а чинить их никто даже не собирается. М-да… — он с облегчением направил разговор в иное русло: — А чем вы займетесь, как секретарь школьного комитета комсомола?

— Начну с нахальной просьбы, — заерзал уже я. — Хочу сделать подарок своему десятому «а»… — взяв паузу, тут же ляпнул: — За счет райкома! — и зажурчал: — А класс у нас очень дружный, настоящий, такой, ученический коллектив. Вон, на той неделе маршировали на перемене и скандировали: «Ди-на-мо! Ди-на-мо!»[1]

— Да-а… — сожмурился Виштальский. — Побили наши немцев, конечно! А как им Блохин зарядил… М-м… — он восхищенно покачал головой. — Весь стадион стонал от восторга!

— У меня к футболу не так, чтобы очень, — смутно выразился я, — но топал со всеми в одном строю. Еще и махал чем-то бело-синим…

«Болтаю много! — подумал недовольно. — Чего ты так волнуешься? Спокойней! Ты же не выпрашивать пришел у торгаша-бызнэсмэна, а у своего просить».

— В общем, народ в классе дюже активный, — продолжил я, упорно скатываясь в многоглаголание. — И спортом занимается, и учится на «четыре» да «пять»… Есть, правда, у нас один отстающий — Юра Сосницкий, но ничего, подтянем. На днях.

— Дальше, — мягко сказал второй секретарь, возвращая меня в колею. — Дюже интересно, какой же подарочек ждет ребятня из десятого «а»?

— Поездку в Ленинград на октябрьских! — выпалил я. — Пусть «живьем» увидят Зимний, поднимутся на борт «Авроры», посмотрят парад. Понимаете? Еда — это на день, одежда — на сезон, а впечатления — навсегда! Проблема в том, что далеко не все родители могут оплатить такую экскурсию…

— Понимаю… — затянул Николай Ефимович, легонько похлопывая по столу в ритме самбы. — Конечно, я подумаю над… э-э… подарком. Дальше.

— А дальше — наш Центр НТТМ «Искра», — угомонив нервы, я стал мерно излагать. — Сейчас в Центре шестнадцать человек — из нашей школы, из одиннадцатой, плюс пара студентов-заочников. И нам тесно! Гараж и крошечная мастерская — не развернуться. Зато планов — вагон и маленькая тележка! Например, привлечь девушек. Пока у нас только Рита Сулима занимается, из нашего класса… кстати, чемпионка района по гимнастике. Она разработала сумку на колесиках, уже оформлен патент. Европейцы, говорят, засуетились. А девчонок я планирую занять кройкой и шитьем. Но не передничков, как на уроках труда. Пусть шьют настоящие джинсы, чтобы все, как полагается.

— Ух, ты! — хмыкнул Виштальский.

— А что? — задиристо спросил я. — Джинсы — всего лишь синие штаны, изначально рабочие! Их шили для пастухов, шахтеров, моряков, докеров…

— Нет-нет, я не спорю, конечно, — поднял руки Николай Ефимович, — это и смело, и… занятно.

— Ну, вот, — подуспокоился я. — Мальчишки у нас, в основном, в машинах копаются. «Ижа» мы сделали, сейчас доводим до ума битую «Волгу» — оч-чень интересно получается. Но этого мало! Вот, хочу завести первую в СССР электронную почту. А где? В гараже?! Да там даже швейную машинку не знаешь, куда приткнуть!

— Я понял так, что пора мне готовить еще один подарочек, — холмики щек второго секретаря поднялись, смешливо ужимая морщинки в уголках глаз. — Нежилые помещения под ваш Центр. М-м?

— Зато мы сразу развернемся! — воодушевился я. — Станем городским или даже районным центром НТТМ! Пригласим рукастых и головастых старшеклассников, студентов, молодых рабочих. А цель у нас очень даже комсомольская: добиваться, чтобы всё, отмеченное штампиком «Сделано в СССР», было лучшим в мире!