Сотник остановил на нем ленивые глаза.

– Плохо кланяешься, – с затаенной угрозой сказал он.

Дмитрий приложил правую руку к сердцу и наклонил торс чуть ниже.

– Хорошо бьюсь… – произнес он.

На физиономии сотника, появилось задумчивое выражение. В вечерних сумерках смуглая, продубленная физиономия юз-баши, освещаемая неровным светом пламени костра, казалась маской, грубо вырезанной из темной древесины. Узкие раскосые глаза, плоские скулы и редкие, вислые усы только усиливали сходство. И так же, как деревянная маска, лицо сотника, казалось, не имело никакого выражения.

Дмитрий смотрел юз-баши прямо в лицо. Взгляд его был холоден и равнодушен. Никаких эмоций.

Юз-баши захохотал, раскачиваясь всем телом.

– Хорошо сказал, – похвалил он.

Дмитрий понял, что сотник расценил его ответ, как шутку. Шутка ему понравилась. Ну и ладно. Он тоже растянул губы в улыбке.

Юз-баши снова прищелкнул языком. Молодой нукер был тут как тут.

– Вина ему, – велел сотник.

Это была большая честь, что означало: Дмитрий угодил сотнику подарком. А на бакшиш полностью пошла последняя добыча Мансура вкупе кое с чем из его заначки.

Нукер нацедил из бурдюка объемистый кожаный кубок и подал Дмитрию. Он поднял кубок над головой и произнес по-русски:

– Ну что ж… Будь здоров, начальничек.

И залпом осушил кубок. Узкие глаза юз-баши сузились до щелок.

– Что ты сказал? – спросил он подозрительно.

Дмитрий слизнул языком оставшиеся капли вина с верхней губы. Понимал он лучше, чем говорил, но все равно и то и другое пока через пень-колоду.

– Мой язык… – пояснил он. – Ты воин… Умный… Сильный… Тебе спасибо.

– А-а… – понимающе протянул юз-баши и похвалил: – Хорошо сказал.

В принципе теперь можно было бы убираться восвояси, но сотник пока не собирался отпускать их с Арсланом, а самовольный уход непозволителен. Юз-баши наконец-то догрыз кусок и отбросил кость. Сыто рыгнул, выпил вина и теперь сидел, молча щурясь на Дмитрия.

– Я знаю, – после долгого молчания произнес сотник, – что ты убил солдата “синих”.

“А, вот почему задержка”, – подумал Дмитрий.

– Я купил пленницу, – сказал он. Дмитрий тщательно подбирал слова, стараясь не ошибиться. – Он продал. Потом напал. Зачем напал? Я убил его. Я прав.

– А свидетели есть? – спросил сотник.

Дмитрий поднял брови, услышав незнакомое слово.

– Тебя видели, Гуль? – растолковал сотник. – Кто скажет: “Гуль прав”?

Дмитрий снова кивнул – понял, мол.

– Был один “красный”, – сказал он. – Не знаю кто. Он видел.

– Хорошо, – уронил юз-баши. – Найди его. Я спрошу.

– Найду. Спроси, – сказал Дмитрий. – Он скажет.

– Родич поклялся, что убьет тебя, – сказал сотник. – Он твой кровник.

– Кровник? – переспросил Дмитрий. Незнакомое слово.

– А-а-а… – с досадою протянул юз-баши. – Родич. Много родичей. Хотят убить тебя. Понял?

– Понял, – отозвался Дмитрий, сообразив, в чем дело. Вендетта со стороны родственников. Он вдруг вспомнил, как солдат тащил девчонку, и его разобрало зло. На солдата, на его жаждущих крови родственничков. И на себя в том числе.

– Пусть, – глухо сказал он. – Убью. Всех убью. Нападут – убью.

Сотник громко расхохотался, хлопая себя по ляжкам.

– Всех убью… – повторял он весело. – Всех…

Отсмеявшись, юз-баши утер узкие глаза.

– Нападут – убьешь, – сказал он. – Не нападут – нет. Нет, – повторил он тоном приказа.

– Нет, – согласился Дмитрий.

– Хороший воин, – сказал юз-баши. – Будешь хорошим ун-баши.

– Твои слова, как мед, – ответил Дмитрий. Обычная формула вежливости.

– А где девка? – спросил сотник. – Хочу посмотреть.

Дмитрий на долю секунды замедлил с ответом. Вот этого он как раз и не предусмотрел. Сотник может и забрать пленницу, если она понравится. И ничего не останется, как просить юз-баши принять девчонку в дар. Право первой ночи или как там оно у них называется… Оставить девчонку у себя он может только силой. Черт возьми, сорвался на свою голову… Что же теперь – устраивать крошево ради этой пигалицы, резать сотника, а потом с боем пробиваться сквозь лагерь? Эх, средневековье… Может, оно и к лучшему – только от лишней обузы избавится…

– В обозе, – спокойно ответил он. – У торговца. Джафара Кривого.

За войском Тимура следовал большой обоз. Кто в нем только не ехал, чего там только не было – осадные машины и орудия, их обслуга, мастера, чьи руки могли в считанные часы навести мост через реку, кузнецы и сапожники, жены и наложницы, потомки пророка и богословы, ученые мужи и астрологи, дервиши и торговцы, даже банщики со сборными банями, И еще – пленные, ставшие отныне рабами. Шумен и непомерно велик был обоз и напоминал цыганский табор. Сотни вьючных животных – лошади, верблюды, ослы и мулы; крытые коврами и кожами повозки – богатые и простые.

* * *

Сотник Желаддин-бек был по-своему умным человеком, иначе бы не стал сотником. Не был он и трусом.

Ход его мыслей был прост: раз уж Гуль убил за пленницу солдата, значит, она того стоит. Если личико у пленницы смазливое, а тело упругое, то она согреет ему сегодняшней ночью ложе, а если окажется красавицей, то можно преподнести в подарок мин-баши[22].

Но стоило ему упомянуть о пленнице, как с белокожим чужеземцем, откликающимся на неподобающую мужчине, по мнению сотника, кличку, произошла странная перемена. Гуль по-прежнему стоял перед ним на коленях, расслабленно опустив бычьи плечи и вроде бы не шевелился и не делал ничего. Но из его непривычных, круглого разреза глаз (“Как у совы”, – думал сотник) вдруг словно ушли все соки жизни. Они стали пустыми и мертвыми, как два холодных зеленых камня. Даже еще мертвее – как зеленые глиняные чешуйки безжизненного, выжженного солнцем такыра[23].

Желаддин-бек почувствовал, как поползла по спине капля холодного пота. Если бы в зеленых глазах, которые не отрываясь смотрели на него, было хоть что-нибудь человеческое – гнев, затаенная злость, раздражение. Нет, два зеленых глаза слепо уставились в лицо. Желаддин-бек шевельнул рукой, потянувшись к кинжалу на поясе. Две зеленые и мертвенные радужки шевельнулись, будто их дернули за невидимые ниточки, и рука сотника сама собой остановилась. Он медленно отвел глаза, не в силах выдержать этого нечеловеческого, мертвого взгляда. И услышал, как Гуль говорит, где пленница.

Сотник осторожно взглянул на Гуля. Глаза воина-гиганта вновь стали обычными, человеческими, – живыми и спокойными. Но Желаддин-беку почудилось, что в их глубине еще сохранился тот пугающий, мертвенный отсвет.

Разные слухи ходили о зеленоглазом чужеземце. Говорили, будто он – бахадур из земли неверных, прослышавший о величии и славе эмира, что пришел он с края земли, пал ниц перед Тимуром и слезно умолял взять на службу, чтобы стяжать славу под победоносными знаменами Щита Ислама. Поговаривали, что он знатного происхождения и бежал со своей далекой родины от немилости правителя. Втихомолку иной раз перешептывались, что он – не человек, а дэв, вышедший из безводных песков. Что пробрался в эмирский сад со злым умыслом, но, увидев Тамерлана, рухнул без памяти на землю, очнувшись же, лишился волшебства своего и поклялся быть верным псом государя. Но эмир не пожелал держать близ себя духа зла, пусть он даже обессилел, и велел ему быть простым солдатом в своем войске. Одно было достоверно: чужеземец действительно предстал перед эмиром и сам Тимур взял его в войско. Поэтому чужеземца не просто Гулем кличут, а Тимуровым Гулем.

“Жаль Мансура, – подумал Желаддин с тоскливым сожалением. – Сумел же сдружиться с этаким чудовищем…”

Сейчас сотник вполне был готов поверить, будто чужеземец – не человек. Но и не дэв, охочий и гораздый до всяких пакостей. Нет. Желаддин-беку показалось, что сам ангел смерти Азраил только что глянул на него своим несущим смерть взором. По собственной прихоти он принял облик человека и пришел в войско, чтобы собрать добычу. И сотник Желаддин-бек может взять себе пленницу, но заплатит он за нее жизнью, ибо кто-то должен умереть – либо она, либо он.