Тимур усмехнулся в усы. Вот так-так… Дерзкие речи солдата его не коробили, эмир любил правду.

– За что он убил твоего родича?

– Они повздорили из-за пленницы, – сказал Музафар-бахадур. – Я не выгораживаю родича, он поплатился за собственную глупость.

– Расскажи, – потребовал Тимур. Выслушав солдата, он спросил:

– А ты искусный мечник? Или в поединке с ним ищешь смерти?

– Аллах поможет мне отомстить, – скрипнув зубами, ответил Музафар-бахадур. – Я убью его.

Тимур молчал и, поглаживая бороду, размышлял. Так вот кто этот ун-баши со странным прозвищем! Он незаметно улыбнулся, припомнив уродливый вид чужака: вот уж кто не похож на прекрасную девушку, чей облик принимает злобная нечисть, жаждущая погубить путника в дороге. Солдатские языки постарались…

Он может отказать солдату, но ничто не помешает обиженному подобрать во время боя вражеское копье или стрелу и всадить их тайком в спину ненавистного убийцы. Тимур почувствовал, что в нем вновь проснулся интерес к чужаку, желание взглянуть на него. И вот настырный проситель. Кровник. Пусть все решит Аллах…

– Ты сразишься с ним в поединке, – сказал Тимур. – Но только – когда я позволю. Я его взял – на мне и ответ. Иди.

– Да будет на то твоя воля, – покорно согласился Музафар-бахадур.

Как и был на четвереньках, он задом попятился к выходу из шатра эмира.

Лишь только он исчез за дверями, Тимур распорядился:

– Сотника ко мне.

Он не сказал, какого сотника. И так было ясно.

* * *

Следующие три дня сны Дмитрия вообще не посещали. Он поднимался бодрым и свежим, как никогда.

Забот у него прибавилось. Орда Тамерлана откочевала от взятой крепости, от смрада начавших разлагаться трупов, от заразы, которую несло разложение мертвецов. Войско и следующий за ним обоз шли в течение трех дней, останавливаясь лишь на ночь, а поутру продолжая продвигаться вперед. Отряды конных разведчиков рыскали по округе и возвращались, отягощенные добычей и провиантом. Поднимающиеся к небу клубы черного дыма показывали, в какой стороне находилось селение, куда наведался отряд. Их хватало – широких и черных дымных столбов, стоящих в неподвижном и знойном воздухе.

На третьи сутки лагерь разбили в зеленой долине, на пологом берегу прозрачной речушки. А утром по лагерю разнесся приказ: остановка.

Удивительного в длительном привале не было ничего: Тамерлан мог остановиться на несколько дней, когда ему заблагорассудится. Чаще всего длительные стоянки сопровождались пирами: в центре лагеря, где была ставка Тимура, жгли огромные костры и звучала музыка. Но и простые воины не глотали слюну, глядя, как пируют начальники. По всему лагерю раскатывали бочки с вином, резали скот.

Пир всегда начинался в главной ставке – Тамерлан лично распределял пиршественные блюда. Повара и разносчики яств взмокали: одни от жара огня” Другие – носясь по лагерю. Каждый десяток получал огромный поднос из выделанной кожи, на котором громоздились куски жареного мяса – конины и баранины, – политые соусом, а сверху – только что испеченный хлеб. Получалось, что каждый простой воин принимал угощение из рук самого Тимура, и крепкие солдатские глотки ревели эмиру здравицы: пусть живет он вечно, Победоносный Щит Ислама, защитник правой веры, и пусть ведет их в новые походы.

В такие дни трезвыми оставались только часовые на постах и крупные конные подразделения, несущие охрану за рвом, которым окружался лагерь.

Рытье рва вокруг стана было первым признаком продолжительной задержки и пира.

* * *

За Дмитрием пришли двое из личной гвардии Тимура. Кроме кривых сабель на левом боку гвардейцы-сансыз носили еще секиры и палицы.

А у него была очередная тренировка. Четверо солдат его же десятка наседали на Дмитрия с деревянными мечами. Он тоже работал деревяшкой и кулачным щитом, который только вчера купил у оружейника – тот прямо при нем подогнал щит под руку. Вдруг четверка разом опустила потешные мечи. Дмитрий обернулся.

Один из гвардейцев махнул ему палицей:

– Идем с нами. Ты предстанешь перед эмиром.

Дмитрий отбросил деревяшку и почесал грудь. Жарко. Рубаха взмокла от пота. Снять бы, да солнце до волдырей опалит шкуру. Хреново в южных широтах иметь боящуюся солнца кожу.

– Оденься, – велел тот же воин. – Мы подождем.

– Арслан, – окликнул Дмитрий.

– Ай, – отозвался тот.

– Польешь мне, – распорядился Дмитрий. – Пошли.

– Ага, – улыбнулся Арслан.

Моясь под струей воды, которую Арслан лил из кожаного ведра с веревочной ручкой, Дмитрий гадал, с чего бы за ним явились двое из гвардии самого Хромца. Чем ему удалось привлечь внимание Тимура? Рановато… Или сотник решил поделиться с Тамерланом своими переживаниями? Вряд ли… Тогда что? Может, совершенное им из-за девочки убийство? Он убил своего же товарища по войску, что совсем не одобрялось. Убийцу, если он виновен, после обязательного суда ждало публичное наказание. Как и вора, например. Для того в лагере существовали специальные отряды полиции, которым вменялось в обязанность следить за порядком и пресекать любые конфликты на корню. Непонятным оставалось одно: почему за ним пришли только три дня спустя? И пришли гвардейцы, а не полицейские – это можно было расценивать, как оказанную честь.

Дмитрий натянул мундир и прицепил к поясу меч, потом посмотрел на новоприобретенный щит – и повесил его на пояс рядом с ножом.

Гвардейцы, последовавшие за ним к палатке, переглянулись, увидев на плече значок десятника.

– Ты ун-баши? – спросил тот же воин, видимо, старший.

– Я ун-баши, – ответил Дмитрий.

Он шел за гвардейцами через весь лагерь, сопровождаемый любопытными взглядами, и ловил обрывки разговоров: гадали, зачем его повели к эмиру – наказать или наградить? Иные горячие головы начали даже биться об заклад.

Шатер Тамерлана, который Дмитрий видел уже не первый раз, напоминал скорее цирк-шапито, что каждое лето раскидывался у станции метро “Автово”, но уж никак не походную палатку. Высоко над остроконечной матерчатой крышей поднимался штандарт с изображением льва на фоне лучистого солнца. У шатра имелось несколько входов, и все они закрывались не пологом, а самыми настоящими дверьми, сделанными из дерева и покрытыми резьбой и росписью.

К шатру вела главная улица лагеря, широкая а прямая как стрела.

Следуя за гвардейцами, Дмитрий не смотрел по сторонам, а глядел себе под ноги, в уме отыскивая решение шарады, подкинутой Тамерланом. Вот она, встреча, которой он так ждал, но хотелось бы, чтобы она произошла попозже: он еще не готов. Да и повод, возможно, был не самый приятный – можно ожидать худшего, поскольку он все-таки совершил убийство.

Дмитрий не считал себя виновным. Он защищался. Но язык он знает плохо, не говоря уж об обычаях и прочих разных тонкостях в отношениях местного люда. Он вполне мог совершить ошибку и убить не того, кого следовало, и теперь серьезно влип.

Однако его не вяжут и не отбирают оружия. И гвардейцы… Они как бы идут и в плюс, и в минус. Зачем Тамерлану лично разбираться в уголовном преступлении, совершенном простым воином, когда вокруг полно народу, который может сделать это вместо него?

Слишком много было лакун, чтобы ясно представить ситуацию, в центре которой он оказался. В конце концов он решил, что происходит одно из двух: либо действительно что-то серьезное, либо у Тамерлана выдалось свободное время и эмир изволит проявлять любопытство.

“Ладно, будем действовать по обстоятельствам, – решил Дмитрий. – Какими бы дерьмовыми ни оказались они при самом худшем раскладе, я приложу все усилия, чтобы выпутаться”.

* * *

Двое обнаженных по пояс борцов схватились на утоптанной квадратной площадке перед шатром эмира. Вцепившись в широкие пояса друг дружки, они с громким пыхтением топтались и кружились, напрягали мускулы под лоснящейся от масла кожей, стараясь оторвать противника от земли. Наконец один изловчился и швырнул соперника через бедро. Проигравший с досады ударил кулаком по земле, а победитель в подпрыгивающем петушином танце заплясал вокруг поверженного соперника.