* * *

– Не бойся, – сказал Тимур, глядя в согнутую жирную спину, обтянутую засаленным халатом. – Ответь, откуда знаешь о десятнике и о том, к кому он был приставлен?

Кривой Джафар уже слегка оправился от ужаса, когда он заметил, что в зеленых глазах эмира зажегся холодный огонь ярости. Он чуть не обмочился со страху, заранее оплакивая свою участь А ведь задумывая предложить свои услуги эмиру, не гнева ждал, но награды.

Толстый торговец пришел к шатру эмира и заявил, будто принес важные сведения. Тимур постоянно высылал вперед разведчиков, чтобы добывали сведения о противнике. Те уходили и под видом бродяг, и под видом торговцев, бегущих от следующего по пятам Тамерланова войска. Джафара приняли за шпиона, который вернулся с важным донесением.

Слушая коленопреклоненного, пыхтящего от страха толстяка, Тимур сначала вообще не понял, о чем сбивчиво толкует кривой маркитант. А тот предлагал свои услуги в качестве осведомителя – вместо некоего погибшего десятника, приставленного к иноземцу, который сам стал ун-баши; он-де, Кривой Джафар, сумел завязать с чужестранцем дружбу, да такую, что иноземец отдал ему на попечение свою рабыню-девку, из-за которой зарезал двоих – одного в крепости, другого на глазах у самого эмира два дня назад…

Тимур действительно ждал разведчика со сведениями о противнике, и потому пыхтение толстяка поначалу вызвало у него только гнев. Он уже собирался вызвать стражу, чтобы Кривого вытолкали взашей и высекли палками по пяткам, дабы впредь не смел попусту отнимать у эмира времени. Но пыхтевший скороговоркой толстяк успел, на свое счастье, выпалить о недавнем поединке, и Тимуров гнев оказался в плену любопытства: еще свеж был в памяти бой перед его шатром.

– Ун-баши Мансур сам сказал, – шумно отдуваясь, ответил Джафар и добавил: – Пьян был, зашел поболтать – вот и выболтал… Я ведь и камень разговорить могу, клянусь милосердием Всемогущего… – Он прижал толстые руки к груди и выпучился: мол, честнее меня никого не найдешь.

Джафар кривил душой, говоря, что покойник ун-баши сам ему все выболтал. Мансур хоть и любил винцо, но был крепок на голову и пьянел мало. Маркитант проведал обо всем лишь благодаря случаю. Зуб у Мансура разболелся, он и лечил его перебродившим соком виноградной лозы. Пил и пил, чтобы боль унять, – говорил, помогает. Пришел он к Джафару уже под изрядным хмельком и опять вина потребовал – больной зуб никак не желал успокаиваться. Выпил чашу, вторую, третью – и вдруг повалился на бок и заснул. И стал говорить во сне, будто рассуждал сам с собой: вот, я слежу за Гулем, как сотник велел, как эмир велел, а чужак мне по нутру. Хороший воин, таких поискать надо. Зачем следить, не понимаю… Ну, странный он человек – так что с того? Все мы странные: одному одно надо, другому – другое. А Гулю ничего не надо – тем и странен. Беда у него какая-то случилась. Беда…

– Но я никому ничего не говорил, клянусь. – Джафар истово мел бородой землю. – Ун-баши проспался и уже ничего не помнил, а я молчал, хазрат эмир. Клянусь, молчал. А потом погиб Мансур. Ну, я и подумал: кто будет за него? А Гуль, он сам стал ко мне наведываться. Девку отдал, чтобы я за ней присматривал. По дружбе, – поспешил добавить он; незачем эмиру знать, что ему Гуль платит. – Сдружился я с ним, хазрат эмир. Передо мною он не таится. Вот я и подумал, что могу быть тебе полезен. Мы в шатрандж с ним играем…

– В шатрандж? – переспросил Тимур. – Он играет в шатрандж?

– Ага, – обрадовался Джафар. – Играет. Играем мы, разговариваем. Я ведь и камень разговорить могу… – повторил он с легким нажимом, – знай, эмир, буду я тебе полезен. Вот увидишь, я всю его подноготную сумею вызнать. А вызнаю, так сразу тебе передам… Хочешь, спроси… Я уже кое-что выведал…

Тимур задумчиво слушал торопливую скороговорку обозного торговца. Новость – воин-великан играет в шахматы. Эмиру в это верилось с трудом.

Джафар не верил своему счастью. Получается-таки… Он ведь был несказанно удивлен, поняв смысл почти что бессвязных слов, вырвавшихся у уснувшего от вина Мансура. Какой смысл следить за таким нелепым чудовищем в образе человеческом, если при небывалом росте и силе ум его явно поврежден? Но Мансур умер. Почему бы и не попытать удачу, вызвавшись занять его место? Может, после этого похода перестанет Джафар таскаться в обозе за войском и поведет собственный караван с товарами… Ну, допустим, в ту благословенную страну, где золотые монеты величиною с хлебный кругляш… Если они существуют на самом деле.

Тимур при упоминании золотых монет величиной с лепешку недоверчиво взглянул на Джафара.

– Своими ушами слышал, – поспешил заверить эмира торговец. – Величиной с чурек, а толщиной с палец… Чтобы легче отыскать было, если потеряются… Не монета, а целое блюдо из золота… (Про деньги из бумаги Джафар даже не заикнулся. Зачем эмиру знать, что разум Гуля мутен, словно весенний паводок? Для Джафара в этом выгоды никакой нет. Деньги из бумаги – это же и дурак придумать не сможет! Какой вес в бумажной монете? И что Гуль толкует о неведомом счете, которым пользуются в его стране, эмиру знать не надо. О каком таком счете он ведет речь: один ишак и еще один ишак – будет три ишака, а не два?)

Тимур медленно кивнул головой, и маркитант чуть не задохнулся: вышло! Удалось-таки склонить эмира на свою сторону, убедить, что Джафар будет ему полезен, как никто другой. Сердце торговца ликовало, будущее рисовалось в самых радужных красках.

К кривому обозному торгашу Тимура расположили не только россказни о золотых монетах несуразной величины, о которых тот толковал. Вовремя появился торговец, в самый что ни на есть нужный момент. И позабавил эмира: взбрело же в башку торгаша, будто великан-чужеземец столь важная птица, что Тимуру надобно знать, даже как он дышит во сне. Но…

“Я твой воин, эмир”, – сказал после поединка угрюмый гигант, мешая тюркские слова с таджикской речью (Тимур даже не сразу его понял). Сказал, словно протягивал к эмиру незримую нить – ты и я, мы крепко-накрепко связаны. Он смотрел прямо в лицо, и эмир не увидел в его светлых глазах ни затаенного страха, ни подобострастия. Ничего. Чистый взгляд, подобный взгляду погруженного в игру двухлетнего ребенка или базарного дурачка, которому не хватает ума для притворства и лицемерия. Но гигант не дурак – он искусный боец.

А в следующие минуты грозный воин, хладнокровно зарезавший врага, превратился в посмешище, назвав себя цветком: “Здесь мое имя Гуль…”

“Он – Откровение Сильного, Милосердного…” – будто наяву зазвучал в ушах Тимура звонкий голосок внука, читающего строки Корана.

– Он и вправду умеет играть? – спросил Тамерлан.

– Шахматы ему знакомы, – кивнул Джафар.

– И каков он в игре?

– Я выигрываю чаще, – осклабился Джафар.

– А ты сам хорошо играешь?

Торговец развел руками: мол, как я могу хвалить себя?

Тимур ударил в гонг, призывая раба.

– Принеси шахматы, – велел он, а затем сказал Джафару: – Будешь играть со мной.

У Кривого единственный зрячий глаз полез из орбиты. Он будет играть в шахматы с самим эмиром!

– Будешь поддаваться – отдам палачу, – тихо предупредил Тимур маркитанта.

Джафара бросило в пот. Тамерлан чуть улыбнулся, заметив страх торговца.

– Сумеешь выиграть – награжу, – так же тихо произнес он.

Раб принес шахматную доску с уже расставленными в позицию фигурами и поставил перед эмиром на низенький столик.

Тимур поманил к себе Джафара.

– Иди ближе, не бойся. Ты первым ходишь.

Джафар подполз к доске и поднял руку – пухлые пальцы тряслись, а фигуры плыли перед глазами. Эмир не торопил торговца, давая прийти в себя. Ему нужно было узнать, насколько искусен тот в игре. Вдруг Кривой Джафар громко икнул.

– Прости… – задушенно просипел он, синея от ужаса. – Я нечаянно.

Тимур фыркнул, вновь вызвал раба и велел принести вина.

– Только не вздумай со страху пустить ветры, – с насмешкою сказал он.

Глоток вина и милостивое отношение эмира приободрили Джафара. Он сделал первый ход. Тимур хмыкнул и тотчас сделал ответный. Велел: