– Ну давай же, дурак, дыши, – бормотал он по-русски. – Дыши, сопляк, дыши!

После третьего “продува” тело принца судорожно дернулось, а грудь поднялась. Халиль-Султан с силой втянул в себя воздух и забился в тяжелом, выворачивающем кашле.

– Мо-ло-дец! – почти простонал Дмитрий, приподнимая и поворачивая Халиль-Султана на бок.

Принца бил кашель и мучительно рвало. Дмитрий поддерживал его на весу, пока рвота и кашель не прекратились. Халиль-Султан затих. Дмитрий повернул его лицом к себе. Юноша повел мутными, ничего не понимающими глазами и потерял сознание. Дмитрий с облегчение вздохнул. Дышит. Дышит!

Он обнял Халиль-Султана за плечи, другой рукой взял юношу под колени и прижал к груди. Попытался встать, но ноги расползлись по мокрой глине. Тогда он посмотрел на сгрудившуюся вокруг толпу, не различая ни лиц, ни одежды.

– Мирза Халиль-Султан жив, – сказал он. – Возьмите его.

У него забрали бесчувственного Халиль-Султана. Помогая себе руками, Дмитрий тяжело поднялся. Голова кружилась, на лицо тоненькой струей стекала вода. Он содрал с себя мокрый тюрбан, который как-то умудрился не слететь с головы, скрутил его в жгут, выжал.

Мокрой насквозь была не только чалма: с бороды и усов капало на грудь. Дмитрию вдруг стало холодно, его затрясло в ознобе, зубы выбили краткую дробь, и он выругался. Неужто вздумал простыть после купания в теплой водичке? А надо ведь еще найти свою лошадь… Одежда липла к телу, но озноб прошел. Он вздохнул и, переступая ногами по влажной грязи, пошел вверх по пологому береговому склону.

Не все, присутствовавшие при спасении принца, поспешили за нукерами, унесшими Халиль-Султана. Зевак хватало. Дмитрий прошел сквозь толпу, и она расступалась перед ним.

Лишившихся всадников коней, которые благополучно выбрались из реки ниже по течению, трое воинов согнали вместе и привели к обрыву. Его гнедая была среди них. “Вот и хорошо, – устало подумал Дмитрий, – не придется бегать…” Он направился прямо к лошади. Гнедая тоже увидела его и, не торопясь, зашагала навстречу.

Поставив босую ногу в стремя, Дмитрий ухватился за переднюю луку и поднялся в седло. Мокрая одежда при каждом движении вздыхала и хлюпала. Он дал лошади шенкеля, рысью направив ее в сторону лагеря.

Покачиваясь в седле, Дмитрий думал, что, бултыхаясь в реке, совершенно не предполагал, чем все в конечном счете обернется. Он просто спасал утопающего, на которого случайно наткнулся. И неизвестно, что было бы, не сделай он принцу искусственного дыхания. Вряд ли Халиль-Султана откачали бы его преданные до последнего вздоха слуги… Но в результате он спас не кого-нибудь – внука самого Тамерлана.

Повинуясь внезапному импульсу, он дернул поводья, разворачивая лошадь к реке. Снова выехав на обезлюдевший обрыв, Дмитрий соскочил с седла и отпустил повод, давая гнедой свободно пастись, а сам сел на землю, скрестив под собой босые ноги, и стал глядеть на мутную гладь.

Переправа продолжалась. Кони с плеском входили в реку, всадники спешивались и плыли рядом, держась за седла. Пешие кидались в воду в обнимку с надутыми воздухом кожаными мешками.

Дмитрий вытащил из-за пояса тюрбан, бросил мокрую тряпку подле себя; расстегнул пояс с мечом и ножом, кинул рядом, а затем принялся распускать завязки на правом боку, чтобы снять чешуйчатую безрукавку. Мокрая кожа ремней скользила в пальцах. Он чертыхался сквозь зубы, упрямо дергая непослушные ремешки. Наконец он освободился от брони, стащив ее через голову, и повел плечами: хорошо.

Солнце стояло в зените – бритым теменем Дмитрий чувствовал его жар. Оглянулся на гнедую: не ушла ли? Нет. Мирно паслась шагах в десяти, пощипывала себе травку и ухом не вела, когда с переправы доносилось звонкое ржание.

Он пошевелил пальцами босых ног. Сапожки-то – тю-тю… Речка их себе подарила. Ног нет, а сапоги любит…

Дмитрий подобрал с земли комочек сухой рыжей глины и кинул в реку. За шумом переправы он не услышал всплеска, а круги на воде не успели толком разбежаться – рябь речной воды поглотила их, растворила в себе. Комка крупнее поблизости не валялось, он махнул рукой и лег, повалившись на спину.

Небо в зените отливало белесой бирюзой. Дмитрий зажмурился – солнце слепило – и окунулся в красное марево под сомкнутыми веками. Он лежал и не шевелился, слушая гомон человеческих голосов и рев животных на переправе.

“Надо же… Лежу, – подумал он. – Почти как тогда… Только не задницей к небу и в одежде…

Я вытащил из реки Халиль-Султана и откачал мальчишку. Теперь одно из двух: либо я встречусь с Тамерланом и выложу ему легенду о посланце Аллаха, либо нет. Если нет, ухожу отсюда к чертовой матери. Куда глаза глядят. Не пропаду: начальная школа была хорошей. Мог бы курсы открыть „Школа выживания во времена правления Тимура”. И патент взять.

А может, я все-таки сплю? Сплю и вижу сон и никак не могу проснуться… Но проснусь, тряхну башкой и подумаю: „Господи, и привидится же…"

Нет, не сплю. И не спал – я рубил и резал, смотрел, как льется красная, соленая кровушка, и собирал барахло. Я – холодный и расчетливый убийца. И мародер. Стал таким. Ничего не поделаешь – работа такая. Средневековая солдатская работа: рубиться часами и не думать об усталости; рубиться не до седьмого, а до сотого пота; пить допьяна и плясать полночи, празднуя победу, пока не свалишься и не заснешь; а проснувшись, не жаловаться на боль в натруженных мышцах, вновь бурлить энергией и быть готовым отмахать километры, чтобы найти нового врага и сцепиться с ним.

Да, энергией мир прошлого заряжает. Включает внутри аккумулятор, о существовании которого даже и не подозреваешь. Сейчас мне уже не кажутся сказками легенды о знаменитых бойцах прошлого, которые могли сражаться по трое суток кряду.

А если произойдет чудо? Если я вдруг снова окажусь на питерских улицах и услышу фырканье автомобилей, лязг трамваев, увижу людей, одетых совершенно иначе? И вернусь к прежней, спокойной жизни: связь, компьютеры – мирная, рутинная работа, а по вечерам, если приспичит, посидеть в клубе с девчонкой? И там вновь будет Игорь, спортивный зал и… мечи… О-ох, мать, мечи… Нет, больше я не возьму в руки ни одной железки. Даже перочинного ножа носить не буду. Ни за что… Я стал опасным человеком. Столкнусь невзначай с каким-нибудь недоумком и отправлю его в ад на одном рефлексе… А потом доказывай в суде, что данный факт смертоубийства есть тяжелое наследие прошлого… Хе-хе…

Что-то я размечтался… Мечтать же о несбыточном не стоит – плохо сказывается на голове.

А вот с игрой в берсерка пора покончить. Надоела она мне. Не по нутру.

Уйти… Да, уйти. Мир полон пока белых пятен. Можно двинуть в Америку. Там Колумбом еще и не пахнет. Доберусь до ацтеков и скажу: „Привет, мужики! Не узнали? Да это ж я, Кецалькоатль. Собственной персоной…" А что? Похож: большой, бледнокожий и бородатый. Попробую, что значит быть живым богом. Может, и понравится… Лишь бы на настоящего Кецалькоатля не наткнуться. Тогда ничего не выйдет… И у ацтеков ум за разум зайдет: надо же, сразу два Кецалькоатля!

Никогда не думал, что стану таким прожженным авантюристом. Или всегда был им в потаенных глубинах души, только не подозревал об этом? Чтобы авантюрист проклюнулся, требовалось всего-то ничего: вывернуть меня наизнанку. Что и было с успехом проделано неизвестным мне образом… Вот только кем? Или – чем? Впрочем, теперь-то какая разница?

Почему во мне проснулось желание уйти, куда глаза глядят? Почему я постоянно возвращаюсь к нему в мыслях? Не потому ли, что выздоровел?”

Дмитрий нехотя пошевелился, лениво поднял руку и махнул ею в воздухе, отгоняя от лица жужжащую мошку. Солнышко приятно грело. Он нащупал мокрую тряпку тюрбана и положил на лицо. Стало совсем хорошо. Теперь можно воспользоваться минутами затишья и поразмышлять: о себе, родном, и о перспективах на будущее.

“Долгонько же я выздоравливал, – признался он себе. – Потрясение от переноса в прошлое оказалось столь мощным, что рассудок не сразу справился, не сразу восстановил равновесие. Да и распорядился я собою не лучшим образом: из огня да в полымя.