Германия, последнее крупное европейское государство, которое было объединено, стало страной не в результате народного движения, а потому, что князья различных немецких княжеств объявили об образовании государства в 1871 году вслед за инициативой Пруссии, нанесшей им военное поражение за пять лет до этого. В Германии, в отличие от других крупных европейских государств, национализм и демократия развивались врозь, часто вступая в конфликт друг с другом, – отметины этого имели место на протяжении большей части столетия. В итоге германский национализм носил некий абстрактный, эмоциональный и романтический характер.
Всего важнее то, что ему недоставало чувства меры. А это превратило стратегические проблемы, вызванные географическим расположением Германии в центре Европы, в постоянный источник нестабильности на континенте. До объединения в 1871 году разделение Германии на десятки маленьких государств на протяжении двух столетий позволяло ее соседям оспаривать европейский баланс сил на немецкой территории. После объединения Германия перешла к другой крайности, стремясь найти безопасность против всех своих соседей одновременно. Но если Германия была достаточно сильна, чтобы нанести поражение всем своим соседям, когда они выступали единым союзом, то она была со всей очевидностью настолько сильна, что могла сокрушить их поодиночке. Таким образом, попытки Германии избежать своего стратегического предназначения приводили к самому страшному для нее кошмару: коалиции всех соседних государств против нее. Столетиями Германия была либо слишком слаба, либо слишком сильна, чтобы сохранять мир в Европе.
В итоге эта проблема была решена только дважды в истории Германии: Отто фон Бисмарком в первые десятилетия объединенной Германии в XIX веке и после Второй мировой войны Конрадом Аденауэром и его преемниками на посту канцлера Федеративной Республики. Бисмарк сделал ставку на безопасность посредством дипломатической гибкости. Он старался организовать отношения между европейскими государствами таким образом, чтобы у Германии было всегда больше вариантов, чем у любого возможного противника, тем самым не допуская создания враждебных ей коалиций. Такое проявление изобретательности оказалось слишком тонким и сложным для его преемников, которые дипломатическое мастерство заменили гонкой вооружений и скатились к Первой мировой войне, начав излишне играть мускулами.
Аденауэр и его преемники унаследовали потерпевшую поражение, разделенную и опустошенную Германию, чье пристрастие к авантюрам в одиночку истощилось в ходе двух войн. Они уяснили, что прошлое поведение Германии вызвало так много недоверия, чтоб позволить себе стиль Бисмарка в виде тонких комбинаций, и что тенденция к немецкому романтизму возобладает над чувством меры, на котором строилась дипломатия в стиле Бисмарка. В любом случае национальная дипломатия была поставлена в рамки реалий оккупации союзническими войсками.
Поскольку разделение Германии в результате холодной войны протянулось на десятки лет, Федеративная Республика подчеркивала свои приоритеты как приверженность атлантизму, так и свою европейскую принадлежность. Она искала безопасность от советского военного давления, поддерживая американское лидерство в атлантическом альянсе, и она стремилась добиться легитимности перед лицом восточногерманского советского сателлита, приняв политическое лидерство Франции в вопросе европейской интеграции. Заняв подчиненное положение по отношению к Соединенным Штатам в рамках НАТО и к Франции внутри Европы, Федеративная Республика вышла через несколько десятков лет после своего безоговорочного поражения как сильнейшая военная и экономическая держава в Европе и как ключевой строительный блок атлантической солидарности.
На ранних стадиях холодной войны имело место сильное сопротивление курсу Аденауэра. Выражалось оно больше всего в Социал-демократической партии, героически сопротивлявшейся нацистам и имевшей в своих рядах достойных восхищения людей в немецкой политике. В первые дни существования Федеративной Республики ее руководители выступали за то, что превратилось в национальную политику в нейтралистской оболочке, – в конкретных терминах то, что они предлагали, означало отказ от западных военных связей в обмен на воссоединение.
К 1970-м годам СДПГ (как сокращенно называли эту партию) согласилась на интеграцию Германии с Западом. Два выдающихся социал-демократических канцлера, Вилли Брандт и Гельмут Шмидт, закрепили атлантические и европейские связи Германии, хотя и со все большей охотой изучали варианты дипломатических контактов с коммунистическим Востоком, будучи поддержанными Соединенными Штатами, вначале слегка колеблясь, а позже со всей убежденностью. «Восточная политика» Брандта в переговорах с Москвой привела к официальному признанию раздела Германии и заложила основы для четырехстороннего соглашения по Берлину, которое в 1971 году положило конец угрозе этому городу. Долгосрочный интерес в восточном варианте Германии как пути к объединению и иной подход к военной стратегии со стороны рядовых членов СДПГ привели к уходу канцлера Шмидта, когда в 1982 году он готовился выполнить решение НАТО о размещении американских ракет среднего радиуса действия на немецкой земле.
В 1998 году – после пребывания в оппозиции в течение 16 лет – СДПГ пришла к власти в Германии в коалиции с так называемыми «зелеными» (партией защиты окружающей среды), чья платформа исторически была враждебна атлантическому альянсу. Находясь у власти, ни одна из этих партий не подчеркивала вопросы, которые были свойственны им, когда они были в оппозиции, – частично благодаря тому факту, что мир после окончания холодной войны преодолел многие из спорных вопросов 1980-х годов.
Неизбежно и независимо от того, какая партия находится у власти, новый международный союз гораздо больше внимания стал уделять национальным интересам Германии. Когда с крахом Советского Союза уменьшились (а со временем и исчезли) страхи военного нападения с Востока и когда в 1990 году объединение привело к уничтожению советского сателлита Восточной Германии, политический баланс внутри Европы и НАТО существенно изменился. Готовность Германии принимать подчиненное положение в НАТО, как в Европе, стала меньшей. По мере усиления темпов восстановления России вновь возродилось традиционное искушение установления особых отношений с Россией.
Существует вероятность появления трех основных течений по мере уменьшения зависимости Германии от Соединенных Штатов в вопросе о безопасности и от Франции – в вопросе о законности своего существования:
• Чрезмерная самоуверенность станет проявляться как в рамках атлантического альянса, так и в европейских институтах. Постепенно Германия с успехом будет стараться заполучить для себя роль в рамках Европы, которую, как настаивает Франция, должна играть Европа внутри атлантического альянса.
• Германия будет всегда стараться сдерживаться и не рисковать своими связями с Соединенными Штатами, чем это предусматривается французскими предписаниями для атлантических отношений. В каком-то смысле существуют некоторые лимитации относительно реализации французской риторики.
• По мере роста сравнительной роли и мощи Германии и восстановления России возродится соблазн российско-германского сближения, основанного на бисмарковской традиции, гласящей, что обе страны процветали, когда они были близки, и испытывали трудности, когда находились в конфликте.
Эти тенденции не ограничиваются только правящими партиями. Более молодое поколение немцев не прошло через послевоенную травму – не говоря уже о травме нацизма, – но бывшая коммунистическая треть Германии не принимала участия в накоплении демократического опыта вплоть до последнего десятилетия ХХ века. Отсюда есть вероятность появления нового типа национализма, не в плане военной агрессивности, а в смысле противящегося дискриминации, основанной на прошлом, которого большинство немцев никогда не знало, и настаивающего на политическом влиянии для Германии соразмерно с ее экономическим и военным потенциалом.
