Сложность расследования усугублял и тот факт, что она вела его неофициально. В Салерно она знала, к кому обратиться за поддержкой. Кто чинил препятствия Аделии, тому были гарантированы неприятности от сильных мира сего. А здесь на ее стороне был только приор, да и тот страшился признаться в этом публично.

Бесполезно ворочая в голове тяжелые мысли, она наконец заснула.

Одно хорошо — ее не принуждали вставать вместе с другими. То есть ни свет ни заря. Жизнь монахов начиналась с первыми петухами. Брат Светин, отвечающий за монастырских гостей толстый коротышка, пояснил Аделии: «Приор позволил вам пропускать заутрени — чтоб вы не утомлялись с самого утра».

Позавтракала она в кухне. Ветчиной! После долгого странствия в обществе еврея и мусульманина было приятно снова вкусить свинины. Стол ломился. И сыр — у монахов свои овцы. И ароматный хлеб — местная пекарня. Также масло и молоко — коровы обители. А еще всяческие разносолы и кулебяка с угрем.

Пододвигая новые блюда и подливая молока, брат Светин приговаривал:

— Кушай, любезная, кушай. Ты на вид такая хилая! Ну, возвращается душа в тело?

— Возвращается, — смеялась Аделия.

После долгого сна и плотного завтрака ей и впрямь стало лучше: она опять закипела энергией, перестала жалеть себя и возмущаться судьбой-злодейкой, которая забросила ее к непросвещенным дикарям на неприветливый остров у черта на рогах. Беда ли работать в чужом краю! Дети везде нуждаются в опеке и защите. Национальность и вероисповедание не должны играть никакой роли. Мэри, Гарольд и Ульрик хоть и не в Салерно родились, но заслуживают полной отдачи сил, ибо дети, как общее богатство, принадлежат и ей.

Аделия ощутила небывалую решимость довести следствие до победного конца. Мир станет чище, если она избавит его от зверя, убившего Мэри, Гарольда и Ульрика! «А кто обидит одного из малых сих, верующих в Меня, тому было бы лучше, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».

Преступник еще не подозревает, что ему на шею грядет мельничный жернов в виде Аделии из Салерно, знаменитой «врачевательницы мертвых», которая использует свое искусство и опыт, дабы найти и наказать изувера!

Вернувшись в свою комнатку, салернка села переписывать заметки с доски на пергамент. По возвращении в Салерно она передаст подробный письменный отчет сицилийскому королю — и тот будет волен поступить с ним по своему усмотрению.

Перечисляя на пергаменте увиденные мерзости, Аделия опять слышала в голове детские стоны и крики о помощи. «Умоляю, помолчите! — повторяла она про себя снова и снова. — Вы мешаете помогать вам!» Однако дети не понимали и в смертном ужасе продолжали вопить.

В монастыре троица из Италии привлекала бы к себе слишком много ненужного внимания. По приказу приора им подыскали жилье в городе. Симон и Мансур уехали рано утром. В полдень за ними последовала и Аделия.

Для дела всегда важно знать обстановку, в которой живет убийца. Поэтому лекарке хотелось побыстрее ознакомиться с Кембриджем. К радостному удивлению Аделии, брат Светин, занятый устройством многочисленных пилигримов, и не думал сопровождать ее при переезде. Привычная к тому, что на родине женщины никуда не выходят из дома в одиночку — без мужчины, компаньонки или дуэньи — и всегда прикрываются вуалью, Аделия была приятно поражена свободой на оживленных улицах Кембриджа, где она нисколько не выделялась среди женщин с открытыми лицами и без сопровождающих лиц.

Тут был совсем другой мир. Только ватаги учеников из пифагорейской школы, шумные, в красных шапках, мало чем отличались от салернских школяров, тоже хулиганистых и смешливых.

В солнечном и жарком Салерно, где тень была вожделенным благом, все главные торговые улицы были прикрыты пешеходными мостками, навесами или маркизами. А тут улицы широкие, открытые небу, чтобы поймать каждый луч скупого английского солнца.

Правда, к светлым и кипящим жизнью улицам примыкали узкие переулочки с тесно составленными крытыми соломой хибарами. Но Аделия туда не совалась. Дорогу она спрашивала у прохожих. На родине ей бы это и в голову не пришло: одинокую женщину могли только оскорбить или обобрать.

Проклятием Салерно было варварское солнце. Проклятием Кембриджа — обилие воды. Создавалось ощущение, что город по недоразумению построили в огромной луже. Речушек, ручьев, ручейков и болотец было столько, что почти к любому дому или лавке приходилось проходить по мосткам. Бродящие по городу свиньи то и дело отражались в какой-нибудь луже. Лебеди, похоже, везде чувствовали себя комфортно. Утки плавали у входа в церковь. Ну и, конечно, каждый дом и дерево могли любоваться собой не в одном, так в другом водном зеркале.

Эта веселая игра отражений в другое время, может, и порадовала бы Аделию, но сейчас казалась мрачным внешним соответствием натуре города. У Кембриджа два лица — как у Януса. Ангельская мордашка оказывается в зеркале дьявольской рожей. По широким улицам с невинным видом расхаживает существо, которое и человеком грех назвать, ибо ему в охотку убить ребенка и надругаться над его трупом. Пока он не схвачен, лицо каждого здешнего жителя будет казаться ей маской, за которой скрывается волчья морда.

Опять заблудившись, Аделия в третий раз обратилась за помощью к прохожему:

— Вы не подскажете, как пройти к дому ростовщика Вениамина, что в Иисусовом переулке?

И в третий раз ей отвечали тем же вопросом:

— А на что он вам, милочка?

По университетской привычке не лезть за словом в карман, Аделию всякий раз подмывало огрызнуться: «Хочу устроить в нем дом свиданий!» Но существовал более коварный способ удовлетворить любопытство местных жителей.

— Хочу узнать, где он находится, — с простодушной усмешкой отвечала она.

В нужном переулке дом ростовщика Вениамина искать не пришлось. Напротив него Мансур забирал последнюю поклажу из повозки, которая привезла его и Симона Неаполитанского к новому жилью. Небольшая толпа зевак, в основном оборванцев, глазела на диковинного в этих краях араба. Всех интересовало, что за люди вселяются в опустелое иудейское гнездо.

Приор Жоффре решил поселить гостей из Италии в брошенном доме одного из тех, кого они прибыли защищать от несправедливых обвинений.

На возражение, что немного дальше, в пустом особняке богатея Хаима, гостям было бы уютнее и спокойнее, приор Жоффре отвечал:

— Хоть старик Вениамин был ростовщиком, горожане ненавидели его меньше, чем бедолагу Хаима, который не скрывал своего богатства, ел на золоте и серебре. Вдобавок из дома Вениамина вид на реку лучше.

Стоя посреди еврейского квартала, Аделия поняла, почему прохожие так интересовались, на что ей дом ростовщика Вениамина. После изгнания евреев их разграбленные и оскверненные дома или пустовали, или были незаконно захвачены нищими. Приличные люди это проклятое место обходили стороной.

Аделия печально вздохнула: почему в Кембридже, как и в других селениях этого острова, через которые она проезжала, евреи жили особняком? По собственной воле или их вынуждали? Сами они создавали гетто или их туда загоняли?

В еврейском квартале было много добротных домов. Однако теперь все пустовали. Каменный особняк ростовщика Вениамина выделялся среди мазанок. Массивная дверь, словно рассчитанная выдержать и таран.

На крыльцо помочь Мансуру вышла немолодая женщина. Один из зевак крикнул:

— Эй, Гилта, неверным подалась прислуживать?

— Не твое собачье дело! — огрызнулась она.

— Жидов прогнали, теперь сарацины нагрянули!

— Хрен не слаще редьки! — отозвался другой голос в толпе.

— И хорошо платят басурманы?

— Дурак, это уважаемая персона — сарацинский доктор! — встрял третий голос.

— На черта из преисподней похож их доктор!

— Однако приора нашего исцелил!

Очевидно, уже дошли рассказы о том, что случилось с настоятелем в дороге.

Наконец толпа обратила внимание на Аделию: