Вдруг раздаётся топот, от ворот несётся олень и кричит:

— Ага, Циписек, вот и я! Ещё скакну разок и напьюсь воды из фонтана!

Только выскочил он на площадь, торговки, что сидели с корзинами и узлами, как увидели оленя, зашумели, закричали, замахали на него:

— Олень! А ну, пошёл отсюда! Он нам всю морковку и капусту поест!

И все скопом стали прогонять его. Четыре человека схватили его за рога, а восемь самых сильных торговок держали за копыта.

А Циписек стоит у фонтана, зачерпывает воду ладошкой и пьёт.

— Вот, Побегунчик, ты и проиграл.

— Проиграл, — сознался олень. — Скажи бабам, чтоб отпустили меня.

Когда Циписек вернулся домой в пещеру, куропатка как раз изжарилась, и они её съели. Циписек обглодал косточку и говорит:

— А теперь попробуем повалить медведя.

Прежде чем отправиться на поединок с медведем, Циписек весь день думал, как лучше поступить.

Румцайс на всякий случай зарядил свой пистолет самым крепким прошлогодним жёлудем. Маня тоже очень беспокоилась.

— Ага, придумал, как я справлюсь с медведем! — воскликнул Циписек и ушёл.

В то время медведи в Ржаголецком лесу не водились, и Циписек долго искал, выискивал медведя по чащобам, по порубкам, да напрасно.

Повстречалась ему лесная почтарка — сойка, что носила новости в Ржаголец. Она сидела на нижней ветке дерева и грустно разглядывала мох.

— Что случилось? — спрашивает Циписек.

— Потеряла я почтарский рожок, в который всегда трубила, — ответила опечаленная сойка.

— Да вот же он лежит. — И Циписек подал ей рожок. — У меня заботы поважней твоих. Я медведя не могу найти.

— Я приведу тебе какого-никакого, — сказала сойка, затрубила в рожок и улетела.

Когда Циписек пришёл домой и рассказал об этом Мане, она так всплеснула руками, что лесные голуби в испуге разлетелись кто куда.

Сойка совсем потеряла голову. Какого ещё медведя приведёт она сюда?

Встревожился и Румцайс. Он то и дело прикладывал ухо к земле и прислушивался. В полдень донеслось до него, как в Ржаголецком лесу топают четыре огромные лапы. Потом дунул ветер, и зашевелились листочки на дубе.

— Это медведь дышит, — понял Румцайс.

Потом задрожали дубы, и на землю посыпались жёлуди.

Низко над землёй пролетела сойка и закричала:

— Сейчас сюда прибудет медведь. Я веду его из тридесятого леса.

— У тебя ума — как у твоей трубы, — рассердился Румцайс. — В тридесятом лесу живут медведи-космачи да ломаки. Что теперь делать?

Сойка так и села на ветку, а что делать — не знала.

Циписек прохаживался между деревьев и откидывал в сторонку опавшие жёлуди, чтоб не споткнуться, когда увидит медведя.

Дубы зашатались, с них посыпался зелёный лист.

Медведь — всё ближе, слышно, как он отдувается. У Циписека этим ветром чуть шляпу не сдуло.

Сойка воскликнула:

— Ой, что я, глупая, натворила!

И улетела.

— Не знаю, не знаю, Циписек, не по себе ты выбрал ношу, — покачал Румцайс головой.

А Циписек залез в кусты и притаился.

На порубку вывалился медведь. Насупленный и сердитый, куда ни ступит — корешки жалобно похрустывают, всё он топчет.

Циписек молчит, ещё глубже в кусты забился. Медведь идёт, раскачивается, озирается по порубке и, не видя никого, начинает реветь:

— Где ты там? Вот я стою, вали меня!

А Циписек из кустов тоненьким голоском:

— Вот как выбегу, задам тебе!

Медведь потёр лапой ухо.

— Что-то я плохо слышу, кто там? — ревёт он так, что на небе облачка разбегаются. — Ну, покажись, схватимся!

Обнял дуб и выдернул из земли, будто морковку.

— Ты нам тут не сори, чего щепки раскидываешь! — кричит ему из кустов Циписек. — Как выскочу, кости переломаю!

Медведь расправил плечи.

— Выходи!

Циписек выбежал из кустов. Увидел медведь, какой он маленький, и захохотал. Смеётся-заливается — лес дрожит. Хохочет, а из глаз у него от смеха слёзы в два ручья текут. А он всё смеётся и смеётся, и до того от смеха обессилел, что стал слабее белки.

Циписек подступил к нему поближе, ткнул в него пальцем и опрокинул медведя на траву.

Три дня он там пролежал, на четвёртый встал и говорит:

— Твоя взяла.

И ушёл к себе назад в тридесятый лес.

Так вот Циписек и перехитрил лису, обогнал оленя и повалил медведя. Румцайс сам отодвинул буковую щеколду, на которую запирался выход из пещеры, и сказал:

— Да, сынок, в тебе довольно уже разбойничьей хитрости и смётки. Можешь один идти в Ичин и дальше по белу свету. Но что бы ты ни делал — пусть плохим людям это будет на зло, а добрым на радость.

Собрался Румцайс зарядить свой пистолет и увидел: у него в рожке пороха всего щепотка осталась. Вытряхнул он последние крошки на заряд, а Циписеку наказал:

— Сходи в Ичин к оружейнику Геллеру за порохом. Пускай насыплет тебе самого лучшего, трижды просеянного.

Маня дала Циписеку кожаный мешочек, и он отправился в город. Идёт Циписек лесом, рвёт малину в шляпу. В лавке Геллер насыпал ему в мешочек пороху, а Циписек его жене — в миску ягод, так они и рассчитались.

Циписек торопился домой, потому что в тот день Маня готовила на обед разбойничью похлёбку, которую он очень любил. Вдруг смотрит: сидит птица, какой он ещё не видел, синие перья переливаются на ной, словно ледяные.

Окликнул он птицу:

— Ты кто?

А птица с ветки на ветку, всё дальше от Циписека, всё ближе к Праховским скалам. Циписек бежит следом и сразу не заметил даже, как подуло ветром и в скалах засвистело.

Смотрит он: стоит перед ним странная женщина. Не молодая, не старая, голова покрыта холщовым платком, сама в мучной куль одета. Держит она птицу на ладони и резким голосом, словно ветер в осоке свищет, говорит:

— Я Мелюзина, а это моя птичка, зимородок. Она показывает мне, откуда надо задувать то ли справа, то ли слева.

— А откуда вы здесь взялись?

— Где живу — не скажу, — просвистела Мелюзина. — Но тебя туда отведу.

— А я не пойду, — отказался Циписек и замахал мешочком с порохом.

Мелюзина дунула, словно в спину толкнула сильной рукой, и погнало Циписека ветром меж скал, где на камнях ни ямки, ни выступа. Пробовал он удержаться за ветки, да Мелюзина обламывала их у него под руками. Хотел он дорогу примечать, да Мелюзина подула, и глаза у него заслезились. Он кричал, звал, да Мелюзина крик ого в сторону относила. Наконец он сказал:

— Ладно, я пойду, куда ты хочешь.

Мелюзина спрятала зимородка в кошель и пошла впереди Циписека. А Циписек распорол потихонечку шов на кожаном мешочке с порохом, и через дырку порох стал сыпаться на тропку. Пороху хватило до самых скал. Когда упала последняя крупинка, Мелюзина и говорит:

— Сядешь и будешь сидеть тут в моей пещере. Я буду тебя сторожить, а там поглядим.

Циписек подстелил мешочек от пороха и сел на него. Мелюзина уселась рядом с пещерой. Да и то сказать — не столько она сидит, сколько вертится, как на флюгере, а зимородка держит на ладони, чтоб он предупредил, когда ей дуть на Циписека.

А дома Маня с Румцайсом ждали Циписека к обеду. Наконец Маня говорит:

— Неспроста Циписека нет по сю пору из Ичина.

— Пойду погляжу, где он, — сказал Румцайс и проверил, хорошо ли заряжен его пистолет крепким жёлудем.

Прошёл Румцайс по всем ржаголецким тропкам, поглядел на Ичинском тракте — нигде Циписека не видно.

Вдруг что-то хрустнуло у него под каблуком. Наклонился он видит: что-то насыпано. Понюхал и говорит:

— Да это же трижды просеянный порох от Геллера!

Ударил он ногтем о ноготь, высек искру на пороховую дорожку, порох вспыхнул. Огонек побежал по ней сперва проезжей дорогой, потом узкой тропкой через соснячок, и Румцайс поспешил следом за ним.