Огненная дорожка привела его в скалы, где в маленькой пещере на кожаном мешочке сидел Циписек. Перед пещерой восседала Мелюзина.

— Нехорошо ты поступила, увела моего сыночка Циписека, — упрекнул её Румцайс.

— Если одно я сделала нехорошо, другое сделаю лучше, — сказала Мелюзина резким голосом и, не спеша поднявшись, дунула под крылья зимородку.

Птица вспорхнула с ладони и стала носиться между скалами. Мелюзина хотела отвести глаза Румцайсу от Циписека. Глядит Румцайс на зимородка, тот мелькает, из тени в тень перелетает.

Тут Циписек крикнул:

— Берегись, Румцайс!

А Мелюзина платком машет, и у Румцайса в ушах только ветер свистит. Надвинул он сосновую шляпу пониже на глаза и крикнул Мелюзине:

— Зови свою птицу назад, не то я в неё пальну.

— Не пальнёшь! — Мелюзина надула щёки и замахала подолом.

Румцайсу расчесало ветром бороду, будто острой гребёнкой. Направил он пистолет на зимородка, но прицелиться не смог — пистолет у пего в руке ходуном ходил.

— А сейчас я ещё лучше сделаю, — свистнула Мелюзина.

Зимородок подсказывал ей, с какой стороны дуть на Румцайса, а она знай пробирает его студёным ветром до костей. Он уж и рук не чует, еле пистолет держит.

— А что я теперь сделаю! — злобно просвистела Мелюзина и, схватив Циписека, поднялась с ним в воздух. И понесла. Зимородок указывал ей дорогу.

— Ах, чёрт побори! — выругался Румцайс, чтоб хоть немного согреться.

Мелюзина с Циписеком поднялись вслед за зимородком уже чуть ли не под самые облака.

Тут появилась Маня с горшком разбойничьей похлебки. Она протянула Румцайсу горилок со словами:

— Я знала, что тебе всего нужнее сейчас.

Румцайс отхлебнул разбойничьей похлёбки и сразу согрелся, весь холод из него вышел. Он прицелился. Грохнул выстрел, и в скалах прокатилось эхо. Жёлудь пронёсся под самым зимородком.

Зимородок подпрыгнул, перевернулся и показал Мелюзине неверный путь. Она ударилась со всего размаха о скалу и выронила Циписека, а Маня внизу подхватила его в фартук.

Румцайс продул пистолет от дыма, чтобы в нём было чисто, и говорит:

— Дай, Маня, Циписеку похлёбки, он небось тоже сильно озяб.

Когда в окрестностях Ичина стали поспевать каштаны, Румцайс сказал Мане:

— Приберись в погребе, я пойду натрясу каштанов, чтобы было чем подкармливать зимой лесное зверьё.

Румцайс подсаживал на дерево Циписека, тот проверял, достаточно ли каштаны спелые, затем Румцайс тряс дерево. Вместе с Циписеком они собирали каштаны и относили в пещеру, где каштаны раскатывались во все стороны, и Маня, спотыкаясь, сердилась:

— Кабы это не для голодных зверей, повымела бы я все их метлой.

В эту пору возвращался домой возчик Шейтрочек из Либерца. Он отвозил туда плуги да косы и назад ехал порожняком. Добрый конь его Булочка бежал рысцой, и Шейтрочек мыслями был уже дома, и думалось ему о всяких домашних делах:

«Канаву для стока воды во дворе надо бы бревном заложить, а то мелковата она, после дождей весь двор заливает».

Телега ею как раз катила в направлении села Бондарева, и вдруг Шейтрочек прямо ахнул:

— Ах ты, господи, я как накликал — вон бревно валяется!

И в самом деле на обочине в канаве лежало бревно. Толстое и просмолённое, словно обгоревшее стропило.

— Лучшего бревна мне и не надо, — залюбовался им Шейтрочек. Прокопчённое дерево не отсыреет от воды.

Взвалил он бревно на телегу и поехал дальше. Удивительно только ему было — чего это его мерин Булочка, всегда такой смирный, словно перцу нюхнул: фыркает, головой трясёт и еле тянет.

«Видать, из-за мух или пить хочет», — сказал про себя Шейтрочек, а поскольку ему самому тоже пить захотелось, он остановился перед трактиром, который назывался «Под Гамбургом».

Воткнул он кнут за сиденье, под колесо подложил поленце и крикнул трактирщику:

— Налей-ка мне, хозяин, кружку пивка, да полную!

Телега с бревном остались на дороге, а сам он вошёл в трактир.

Пыл полдень, жара. На ичинской площади и на улицах — ни души. Шейтрочек выпил за одно колесо, за второе, за третье, а там и за четвёртое — «чтоб не скрипели», расплатился и вышел.

Вышел он на порог и остановился будто вкопанный: лошадь на месте, телега тоже, а бревна как не бывало. Ни на телеге, ни под телегой ни поблизости не видать.

«С каких пор стали в Ичине красть горелые брёвна?» — подумал Шейтрочек и решил поискать его. Прошёл он под башенными воротами на базарную площадь. Видит: на площади бургомистр Гумпал злится, криком исходит. На крик из ратуши повыскакивали заседатели управы.

— Кто бросил бревно на площади? Чтоб его сейчас, же убрали! — надрывается бургомистр. — Базарная площадь — моя гордость, и я не позволю заваливать её грязными дровами!

Заседатели головой качают и перешёптываются.

— Кто же бросил тут этакое бревнище?

Подошёл и возчик Шейтрочек.

— Это моё, я везу его из самого Бондарева, — говорит. — Но кто ж это приволок его сюда, от трактира на площадь, хотел бы я знать!

— Если оно твоё, позаботься, чтоб его тут больше не было! Очистить площадь! — распорядился бургомистр, собираясь вернуться в ратушу.

Но тут один из заседателей говорит:

— Бревно-то живое, что ли, переместилось, оно же не там лежало!

Кто-то поинтересовался, уж не перегрелся ли заседатель на солнышке или, может, лишку хватил за обедом?

Но тут заседатель воскликнул:

— Бревно ещё передвинулось!

Это заметили и остальные. Мало того. С чёрного бревна осыпались пепел и труха, и вот перед ними во всей красе лежал семиглавый дракон. Хребет у него был опалён; летая, он, видимо, распалился сверх меры, вот и обуглился.

А дракон повернул все семь голов на бургомистра и заседателей и смотрит. Они задрожали и убежали под арку галереи. Бургомистр ещё успел крикнуть на бегу возчику:

— Ну, Шейтрочек, хорош подарочек ты нам преподнёс! Притащил змея в Ичин!

Дракон на Шейтрочека-то ноль внимания, нацелился на ратушу, разъярился, мечет то жар, то холод. И как закричит — словно оркестр из семи ржавых тромбонов:

— Первым делом наведаюсь к Румцайсу, мне с ним надо рассчитаться! А вернусь в город — выдам и вам на орехи!

Крикнул и принюхивается: в какой стороне Ржаголец?

Шейтрочек не стал дожидаться, бегом к трактиру, на телегу, чмокнул Булочке и погнал к Ржагольцу. Меж деревьями пространство узкое, но Шейтрочек ловко проехал, подкатил к пещере и крикнул:

— Румцайс, на тебя дракон идёт!

Румцайс вышел из пещеры и спокойно спросил:

— Откуда, с какой стороны?

— От Ичина! — не своим голосом закричал Шейтрочек.

— Да не кричи ты так, — успокоил его Румцайс. — Аккурат Циписек просыпается, как бы ты его не напугал со сна.

Стал Шейтрочек примеряться, где б ему удобнее встать с кнутом, чтоб встретить дракона, а Румцайс говорит:

— В лесу с кнутом не развернёшься. Поезжай лучше на вырубку, я сам постараюсь управиться.

Ещё не стих стук колёс, громыхавших на корнях, а дракон был уже тут как тут. Спланировал на крыльях, жаром от него так и пышет. Листья на деревьях тут же увяли.

Румцайс стал обмахиваться рукой, чтоб не так жарко было.

Дракон спустился и завопил:

— Я пришёл к тебе в гости, Румцайс!

— Чем же тебя угостить, уж и не знаю, — задумчиво проговорил Румцайс.

— Я сам выберу, чем закусить! — проревел дракон, разинув все семь своих пастей и нацелился на Румцайса.

Видит Румцайс, как в семи его глотках разгораются искры — того и гляди, пламя взметнётся. Отступил он чуточку и говорит:

— Да не лезь ты так близко ко мне. Я нашёл для тебя кое-что и повкуснее!

Подал он знак Мане и Циписеку, и они стали подносить ему каштаны из погреба, что был в углу пещеры. Маня в платке приносила, а Циписек шляпой — на добавку, и Румцайс всё, что они подавали, сыпал дракону в глотки.