Предисловие[1]

О знаменитом скандинаве, шведе Карле XII, Вольтер написал, что он был самым необыкновенным человеком на земле. Превосходная степень употреблена опрометчиво и связана не столько с личной убежденностью, сколько с досужей и пустопорожней полемикой. Я бы отнес слова Вольтера не к королю Карлу XII, который был всего-то завоевателем, каких много, а к одному из самых загадочных его подданных, Эмануэлю Сведенборгу.

В блестящей лекции 1845 года Эмерсон указал на Сведенборга как на образец мистика. Это наименование, данное исключительно по праву, ненароком может способствовать возникновению образа человека на обочине, человека безотчетно отворачивающегося от нужд и обстоятельств, которые мы – никогда не пойму отчего – называем реальной действительностью. Если кто напрочь на такого человека не похож, так это блистательный и добросовестный Сведенборг, побывавший в этом мире и в ином. Кто еще жил такой полной мерой, кто еще исследовал действительность с такой страстью, с такой интеллектуальной увлеченностью, с такой жаждой в ней разобраться! Кто еще так не походил на монаха, как этот прирожденный скандинав, зашедший много дальше Эйрика Рыжего.

Как Будда, Сведенборг не одобряет аскетизма, который иссушает, а может уничтожить человека. В одном из небесных пределов он увидел отшельника, издавна домогавшегося Рая и в смертной своей жизни всегда жаждавшего уединения и затворничества. И вот, достигнув цели, простак открывает, что не способен ни принять участие в беседах ангелов, ни разобраться в тонкостях устройства райской жизни.

В конце концов ему дозволили вообразить вокруг себя пустыню. Он и сейчас в ней, как это с ним было на земле, молится и умерщвляет плоть, но Рая ему не видать.

Гаспар Сведберг, его отец, был известным лютеранским епископом, в нем сочетались – редкий случай – религиозный пыл и терпимость. Эмануэль родился в Стокгольме в начале 1688 года. С детских лет он верил в Бога и любил разговаривать с часто приходившими к отцу духовными лицами. Знаменательно, что у него спасение верой – краеугольный камень реформы, провозглашенной Лютером, – предваряется спасением делами, веским доказательством таковой. Этот одинокий и незаурядный человек был многими людьми. Он не пренебрегал ремеслами, в Лондоне еще юношей выучился на переплетчика, столяра, часовщика, наладил изготовление линз и научного инструментария. Еще он рисовал карты для глобусов. А кроме того, не надо забывать, он занимался разными естественными науками, алгеброй и новой астрономией Ньютона, с которым хотел поговорить, но знакомство не состоялось. Он был практик-изобретатель. Он предвосхитил небулярную гипотезу Канта—Лапласа, спроектировал летательный, а также подводный аппарат, предназначенный для военных нужд. Ему мы обязаны способом измерения долгот и трактатом о диаметре Луны. Около 1716 года он затеял издавать в Уппсале научный журнал, который красиво назвал «Daedalus hyperboreus»[2] и издавал его двадцать лет. В 1717 году отвращение к занятиям сугубо умозрительного свойства вынудило его отказаться от предложенной королем кафедры астрономии. Во время дерзких, ставших легендарными, войн Карла XII – они превратили Вольтера, автора «Генриады», в эпического поэта – он служил военным инженером. Он разработал и создал приспособление для перемещения кораблей волоком на расстояние более четырнадцати миль. В 1734 году в Саксонии вышли три его тома «Opera philosophica et mineralia».[3] Он писал добротные латинские гекзаметры, и английская литература – Спенсер, Шекспир, Коули, Мильтон и Драйден – привлекала его силой воображения. Если бы он не посвятил себя мистике, он стал бы знаменитым ученым. Как Декарт, он хотел найти то место, в котором душа соединяется с телом. Анатомия, физика, алгебра, химия вдохновили его на множество добросовестных трудов, которые он писал, как тогда было принято, на латыни. В Голландии он обратил внимание на твердость в вере и благополучие ее жителей и приписал это тому, что там республика, ведь в королевствах, где народ привычен льстить королю, Богу тоже обычно льстят, а Творцу эта рабская черта нравиться не может. Заметим походя, что когда он путешествовал, то захаживал в школы, университеты, бедняцкие кварталы и на фабрики, был любителем музыки и особенно оперы. Он работал в Департаменте горнорудной промышленности и заседал в Сенате. Догматическому богословию он предпочел Священное Писание. Он не довольствовался латинскими версиями, изучая исходные тексты на еврейском и греческом языках. В дневнике, который он вел, он винит себя в неуемной гордыне и как-то раз, перелистывая в библиотеке одну из стоящих на полке книг, подумал, что без особых стараний мог бы написать лучше, но потом понял, что у Господа тысячи способов дойти до человеческого сердца и что бесполезных книг не бывает. Еще Плиний Младший некогда написал, что в самой скверной книге можно найти что-то хорошее; суждение это припомнил Сервантес.

Главное событие его жизни случилось в Лондоне, апрельской ночью 1745 года. Сам Сведенборг назвал его откровением. Ему предшествовали сны, молитвы, периоды неуверенности и воздержания и, что наиболее характерно, кропотливый научный и философский труд. Какой-то незнакомец молчаливо шел за ним по лондонской улице, как он выглядел, нам неизвестно, потом вдруг зашел к нему в комнату и сказал, что он Бог. Он прямо возложил на него миссию открыть впавшим в грех, неверие и заблуждения людям утраченную Иисусову веру. Он объявил ему, что дух его побывает в Раю и в Аду, сможет поговорить с демонами, ангелами и мертвыми.

Было в то время Избраннику пятьдесят семь лет, и еще в течение тридцати лет он жил жизнью провидца, протоколируя ее в увесистых сочинениях, написанных точно и ясно. В отличие от других мистиков, он чуждался метафор, экзальтации и пустых восторженных преувеличений.

Все просто. Употребление какого-то слова предполагает, что мы уже знаем, что оно означает. Если нам говорят о вкусе кофе, то это потому, что мы его уже пробовали, если речь идет о желтом цвете, это потому, что мы уже знакомы с лимоном, золотом, пшеницей и заходом солнца.

Чтобы побудить человеческую душу к невыразимому слиянию с Божеством, исламские суфии призывали на помощь чудесные аллегории, представления о розе, опьянении и чувственной любви. Сведенборг отверг все эти риторические ухищрения, потому что его интересовал не экстаз вспыхнувшей и воспарившей души, а скрупулезное описание внеземных, но точно локализованных сфер. Для того чтобы мы себе представили или, по крайней мере, начали представлять всю мелочность адских глубин, Мильтон говорит «No light but rather darkness visible».[4] Сведенборг предпочитает точность и – почему бы и не сказать об этом – время от времени впадает в многословие, как географ или исследователь, описывающий неведомые земли.

Продиктовал я эти строки и ощутил глыбой нависшее надо мной недоверие читателя. Два подозрения его питают: а не нарочно ли лгал тот, кто писал эти странные строки, а может быть, он их написал под влиянием внезапного или постепенно надвигающегося безумия? Первое неприемлемо. Если бы Эмануэль Сведенборг вознамерился нас обмануть, зачем ему было публиковать добрую часть своих творений, например двенадцать томов «Небесных тайн», анонимно, поступаясь весомостью, которую ссужает книге известное имя. Известно, что он не стремился обрести приверженцев. Подобно Эмерсону и Уолту Уитмену, он считал, что доводы никого не убеждают, а что для того чтобы быть услышанным, достаточно сказать правду. Полемики он всегда избегал. Во всех его трудах не отыщешь и одного силлогизма, но только невозмутимые и ровные утверждения. Я имею в виду, само собой, его мистические сочинения.