Когда его губы коснулись нежнейшей плоти, Филиппа непроизвольно выгнулась и застонала. Ему на мгновение захотелось просто смотреть на нее, но он ждал Слишком долго, шесть лет. Он умел не торопиться, но сейчас он вошел в нее и начал двигаться, сначала медленно, не отрывая взгляда от лица Филиппы и видя, как наслаждение нарастает в ней. Он знал, что вскоре ритм захватит его, но раньше ему хотелось увидеть ее глаза.

– Филли! Посмотри на меня!

Веки ее медленно и неохотно приподнялись. Фиалковые глаза казались темными, взгляд их – одурманенным.

– Ты ведь позволишь мне все, что позволяла раньше? – спросил он с ласковой насмешкой. – Ты ведь знаешь, я буду любить тебя столько раз, на сколько меня хватит. И так теперь будет каждую ночь – каждую ночь, слышишь меня?

Он возобновил движения, и она со стоном выгнулась навстречу ему. Губы их с силой столкнулись и впились друг в друга, и горячие руки обвились вокруг его шеи…

– Я жажду слышать, что ты меня хочешь, Филли.

– Боже мой, я хочу тебя безумно! Слышишь, Корт, я хочу тебя!

Филиппа жадно глотала ртом воздух, не слыша прибоя за сумасшедшим грохотом сердца. Слезы счастья катились по щекам, щекоча волосы у висков. Корт перекатился на бок, увлекая ее за собой. Он был все еще глубоко внутри нее и вместо того, чтобы отстраниться, повернулся на спину. Теперь она была распростерта на его широкой груди.

Он легонько и как будто бессознательно поглаживал ее по пояснице и ягодицам. Немного погодя она ощутила, что уже способна двигаться, и приподнялась, упираясь ладонями ему в грудь. Увидеть его лицо, увидеть, так ли он счастлив в этот миг, как она…

Глаза его открылись, на губах появилась улыбка.

– Ты самая красивая женщина в мире, Филли.

– Нет, – возразила она, прислушиваясь к ощущениям, которые будили пальцы, ласкающие соски, – это ты красивее всех, Корт.

– Поцелуй меня…

Она прижалась ртом к приоткрытым губам, касаясь языком нёба. Ее распущенные волосы накрыли их живым серебристым шатром. Корт погрузил в них руки.

– А теперь ты возьми меня, милая! – приказал он сквозь стиснутые зубы. – Возьми меня, как раньше!

Филиппа откинулась назад, и ее груди до сладкой боли налились от предвкушения. Потом приподнялась, не отрывая взгляда от искаженного наслаждением лица Корта, опустилась снова – и дикая скачка началась. Они достигли пика страсти одновременно, и тесные стены пещеры поглотили двойной крик, не позволив предательскому эху раскатиться над бухтой.

Очнувшись от счастливого забытья, они побежали к воде и долго нежились в волнах. А когда они устало выбрались на берег, взгляд Филиппы упал на безобразный шрам, змеившийся по бедру Корта. Чувство, которое она испытала, было не жалостью и даже не сочувствием, а полным и безраздельным приятием. Она опустилась на колени и прижалась к вздутому рубцу губами.

Когда Эмори Фрай вышел из Дворца дожей, его уже ждали. Наметанный взгляд сыщика без труда определил, что перед ним наемные убийцы. Оба рослые и широкоплечие, с мясистыми ручищами.

– Mi scusi, signore, – сказал тот, что был смуглее и выше, и растянул губы в улыбке. – Покорнейше просим пройти с нами. Один человек желает видеть вас незамедлительно.

Он говорил по-английски с ужасающим акцентом, и его слова звучали так, словно он тщательно вызубрил их, не понимая смысла. Очень может быть, что он не знал никакого другого языка, кроме итальянского.

Фрай прикинул шансы на спасение. Возможно, его собираются прикончить за первым же углом, но если…

Очевидно, его мысли слишком ясно отразились на лице, так как второй наемник приоткрыл полу грубой куртки – немного, но вполне достаточно, чтобы стала видна резная, слоновой кости рукоятка ножа, засунутого за пояс.

– Я готов следовать за вами, джентльмены. Когда они миновали собор Святого Марко, Эмори Фрай решился оглядеть похитителей, намереваясь дорого продать свою жизнь. Тот, что шел справа, весил по меньшей мере фунтов на восемьдесят больше него. Нос у него был совершенно бесформенный – очевидно, потому, что был неоднократно сломан. Здоровяк слева имел еще более звероподобную внешность. Щека, обращенная к Фраю, была изуродована дугообразным шрамом, извивающимся от виска до угла рта. Сальные волосы, завязанные кожаным шнурком, свисали на грудь длинной тускло-черной прядью. Он был пониже своего приятеля, но казался пружиной, готовой развернуться в любую секунду.

– Не соблаговолите объяснить, куда вы меня ведете? – не выдержал Фрай, когда его повлекли в темный закоулок между двумя облупившимися зданиями.

Он давно потерял представление о направлении: узкие сырые улочки Венеции, то и дело пересекаемые каналами, представляли собой лабиринт, не затеряться в котором были способны только местные жители.

Вместо ответа мрачные спутники толкнули его в гондолу, ожидавшую в тени моста, высоко выгнувшегося над сумеречным каналом, и гондола отчалила.

Из узкого бокового канала лодка вскоре выскользнула в Гранд-канал, и у Эмори Фрая проснулась надежда, что его везут все-таки не убивать, так как это уже десять раз могло быть сделано. Мимо скользили знакомые виды, величественные строения и купола церквей. Гондола птицей пролетела мимо дворца Гримани с его массивным фасадом эпохи Ренессанса, мимо величественного здания в готическом стиле, детали которого были когда-то вызолочены, но венецианская сырость сделала их тусклыми. Вдоль Гранд-канала выстроилось более двух сотен дворцов, каждый из них – настоящая жемчужина архитектуры. Взгляд натыкался то на купол, то на шпиль, то на башенку, и все это, пусть даже несколько поблекшее, представляло нежнейшие оттенки всех цветов, там и тут перемежающиеся позолотой и лазурью. Даже рациональный Эмори Фрай забылся при виде такой красоты.

Наконец гондола скользнула к берегу и вскоре коснулась бортом крыльца одного из зданий, к которому вели несколько широких ступеней. Дворец был построен в византийском стиле, с куполами и арками, расписанными затейливой вязью, с иглой минарета и мозаичным полом. Фасад был отделан розовым мрамором и белым тесаным камнем. Вдоль всего нижнего этажа шла просторная лоджия, украшенная резьбой. Итак, подумал Фрай, молодчики, похоже, служат знатному турку. Но чем он досадил этому человеку?

Не говоря ни слова, наемники высадили его из гондолы и повели внутрь здания. Шаг их, и без того энергичный, ускорялся по мере того, как они приближались к месту назначения. Поднявшись по широкой лестнице и пройдя в конец длинного коридора, они остановились перед высокими стрельчатыми дверями, покрытыми резьбой. Высокий постучал, негромко и уважительно. Не ожидая ответа, они ввели Эмори Фрая в роскошно обставленную комнату.

У окна, глядя на внутренний дворик, стоял высокий мужчина. Он улыбнулся сыщику любезно, но холодно.

– Мистер Фрай, весьма благодарен вам за согласие посетить мой дом, – на хорошем английском сказал он.

– Буду счастлив узнать, с кем имею честь говорить.

– Доминико Флабианко, герцог Падуанский, Венецианский и Веронский. Прошу вас, садитесь. Мы побеседуем с вами о делах небезынтересных.

Он коротко кивнул своим мрачным и неразговорчивым подручным, и те поспешно покинули комнату, бесшумно прикрыв за собой двери.

Надо сказать, услышав имя Доминико Флабианко, Эмори Фрай лишь внешне остался невозмутимым. Сердце его забилось тревожно. Герцог по праву считался одним из богатейших и влиятельнейших людей Венеции. Да что там Венеции, всей Италии! Он считался опальным с того момента, как армия Бонапарта вторглась в пределы страны, но правил с той же уверенностью и спокойствием, как и прежде. Много говорилось о том, что он покровительствовал маркизе Сэндхерст, а один из осведомителей даже утверждал, что герцог предлагал прекрасной англичанке руку и сердце вскоре после того, как она овдовела.

Доминико Флабианко опустился в кресло, отделанное слоновой костью, закинул ногу на ногу, переплел длинные аристократические пальцы и принялся задумчиво изучать сыщика… во всяком случае, выражение его лица и взгляд были задумчивыми. Ему было где-то между тридцатью и сорока годами, в черных волосах не было седины, а сложения он был довольно хрупкого.