Рука у него зажила, он свободно шевелил пальцами – рана, слава богу, была не серьёзная. Как и Михальцевич, он носил теперь кожанку, кожаную фуражку – в соответствии с типичным обликом тогдашнего советского начальства.

– А я в Париж махну, – задумчиво проговорил Михальцевич. – Женюсь на парижаночке, заведу дамскую парикмахерскую…

– Ну, удивил! Парикмахерскую… Сам будешь завивки делать? Ты лучше построй русскую баню. С массажными кабинами. А, поручик, не худо?

– Мудро, идея, – засветился Михальцевич. – Русская баня с парком и берёзовыми вениками. Только где же там найдёшь берёзовые веники…

Днепр был серый, как мокрая песчаная дорога. И небо было такое же – сплошь затянуто тучами. С ночи сеял осенний дождичек, всюду были сырость, промозглость, под ногами хлюпало. Вода в Днепре, как всегда в дождь, помутнела, поднялась, бег её ускорился.

Сапежка и Иванчиков – один из губчека, второй тоже чекист, но здешний, уездный – сидели на берегу на перевёрнутой вверх дном дырявой лодке и думали, как им переправиться на ту сторону. Лодок на этом берегу не было. Ждали, может, с той стороны кто-нибудь сюда переплывёт. Сидели, укрывшись брезентовым плащом Иванчикова, – Сапежка своего не взял, понадеялся на погоду.

День занимался как-то сонно, казалось, ещё дремал, не расчухался с ночи. И село, стоявшее напротив них на том берегу, хранило тишину, словно тоже ещё не проснулось.

– Хоть бы кто-нибудь к реке подошёл – покричали бы, – сказал Сапежка.

– Подойдут, – обнадёжил его Иванчиков. Он был совсем молод, в сереньком пиджаке с коротковатыми рукавами, в такой же серой кепке. Рыжие кудряшки выбивались из-под кепки. Такие же рыжие веснушки густо усеяли лицо. Уши смешно топырились. Про таких говорят: рыжий с ушами. Иванчикова, конечно же, так и звали в его деревне.

Дождь мелко выбивал дробь по брезенту, стекал на ноги, на Сапежкины сапоги. Иванчиков был в ботинках с обмотками.

– На паром податься – далеко. Да ещё этот паршивец дождь зарядил, – начал злиться Сапежка, и скулы на его смуглом плоском лице пришли в движение. А они начинали двигаться всегда, когда он злился. Сапежка был одет не так, как Иванчиков: кожаная куртка, галифе, хромовые сапоги.

Они уже пятый день гоняются за московскими уполномоченными, и никак их пути не пересекутся. Третьего дня чуть не застали тех в Батаевке. Там сказали, будто они поехали в Дрозды. Поспешили туда, ждали полдня, не дождались, – значит, те двинули куда-то в другое место. В Батаевке Сапежка и Иванчиков взяли письменные объяснения у председателя сельсовета и у попа. Прочитав объяснительную записку председателя, Сапежка сказал:

– Что ты тут плетёшь? Товарищ правильно говорил про диктатуру пролетариата. И про селян тоже правда была сказана. Селяне и есть мелкобуржуазный класс собственников. Кто пополняет банды – пролетарии? Нет, селяне.

А когда приехали в Бондаревку, где уполномоченные-москвичи ни у кого ничего не взяли, даже в церкви, Сапежка решил, что жалобы на товарища Сорокина не что иное, как поклёп. Он позвонил из Рогачева в Гомель, в губчека, и доложил:

– Считаю, что жалобы пишут враждебные элементы. Ни один трудовой человек от уполномоченных не пострадал. Все, что конфискуется, они протоколируют и выдают расписку на изъятое. Товарища Сорокина я лично видел в Захаричах, проверил его документы, разговаривал с ним. Его мандат подозрений у меня не вызвал. Действия были законными. Я не верю тому, что о нем пишут. Товарищам председателям Сорокин говорил, что скоро поедет в Гомель и все реквизированное сдаст.

– А с его помощником беседовали? Проверяли документы? – спросил Сапежкин начальник.

– С помощником не беседовал. Я и не видел его. Сорокин, видимо, взял его позже.

– Все же постарайтесь ещё раз встретиться, – было приказано Сапежке.

Сапежке осточертело мотаться по деревням. Он недавно женился, дома молодая жена ждёт, полмесяца уже не видел её: то за бандой Сивака гонялся, а теперь это задание – встретиться и задержать Сорокина и его помощника.

Изложив начальству своё мнение о Сорокине, Сапежка попросил разрешения приехать в Гомель, но начальство не разрешило. Отсюда и дурное настроение, злость и на начальство, и на тех, кто шлёт жалобы в губернию и в Москву, и на этот нудный, наводящий тоску дождь…

Дождь не стихал и не усиливался, осенний, затяжной, его не переждёшь под брезентом на этом голом берегу. Сидели, жались друг к дружке, молча смотрели на противоположный берег. А к лодкам, что там были причалены, никто не подходил – что людям делать на реке в такую непогодь? Сапежка не выдержал, откинул край плаща, зло сказал:

– Хватит мокнуть. Пошли на хутор, возьмём подводу и поедем к парому.

Иванчиков послушался – Сапежка старший. Он хотел опять поделиться с Сапежкой плащом, но тот отмахнулся:

– Не сахарный, не растаю.

Они и подались бы на хутор, да увидели, что к лодкам подошла женщина. Иванчиков крикнул ей, чтоб перевезла на тот берег, и помахал кепкой. Женщина что-то ответила, села в лодку и стала поспешно вычерпывать воду. Потом взмахнули, как крылья, белые весла и лодка вырвалась на быстрину. Течением её сносило вниз. Иванчиков и Сапежка пошли по берегу вслед за лодкой. Причалила та у песчаной отмели. Иванчиков подтащил её выше на сухое.

– Здравствуйте, – сказал он, протягивая женщине руку, чтобы помочь выйти из лодки. Она от помощи отказалась, удивлённо и растерянно смотрела то на Сапежку, то на Иванчикова, а потом спросила:

– Вы кто?

– А вы кто? – в свою очередь спросил у неё Сапежка. – Нам на тот берег нужно.

– Я… я из Захаричей… Живу в Гомеле.

Было видно, что она не из деревенских: плащ с капюшоном, туго повязанный кашемировый платок, городские ботинки.

– Я обозналась. Подумала: Сорокин и Булыга.

– Какой Сорокин? Какой Булыга? – Сапежка шагнул ближе к лодке и взялся руками за борт, словно боялся, что женщина вдруг отчалит и поплывёт назад.

– Комиссар из Москвы и председатель наш.

– А вы их давно видели?

– Недавно. В последний раз, когда Сивак с бандой наскочил на село.

– Сорокина хорошо запомнили? Узнали бы? Обрисуйте его внешность.

– А как же. Он у моего отца на постое был. Высокий, худой, в очках.

Это была Катерина, дочь попа Ипполита.

– Лады. Хорошо, – обрадовался Сапежка. – Я тоже его видел в ваших Захаричах. Вы нам будете очень нужны. Значит, Сорокина знаете. Ну и как по вашему мнению: может он быть грабителем и бандитом?

– Что вы! Как можно о нем такое сказать… Интеллигентный человек.

– И я так считаю. Ладно, мы с вами об этом поговорим на том берегу. Полезай в лодку, – велел он Иванчикову и сам шагнул через борт, сел на корму.

Иванчиков взял у Катерины весла, попросил её пересесть на носовую банку и погнал лодку.

– Скажите, а вы кто? – спросила все ещё смущённая Катерина.

– Мы из чека и очень хотим встретиться с Сорокиным. Не слыхали, он не должен быть в этом селе?

– В Батаевке говорили, будто бы сюда пошли. Ну и я сюда. Увидела вас, подумала – они.

Пока переправились, Катерина все и рассказала Сапежке:

– С тех пор как банда ушла из Захаричей, Булыгу и Сорокина никто не видел. Думали, убили их бандиты, так и среди убитых не нашли. А потом услыхали, что Сорокин с кем-то ещё ходит по сёлам, церкви осматривает. Я хотела их повидать. Мы тут с Булыгиной дочерью. Вместе едем: я – в Гомель, она к тётке в Берёзово.

Лицо её было мокро от дождя, и казалось, что она плачет.

Лодка тем временем приблизилась к берегу, навстречу откуда ни возьмись выбежала девушка, встала у воды, с любопытством и насторожённостью смотрела на незнакомцев.