– Я еду на встречу в «Фокс», – сообщила она. – Просто то, что у них здесь, в городе Ангелов, называется завтраком. А потом это дело начнет приносить тебе уйму денег. Я действительно не знаю, справлюсь ли со всем этим без тебя.

– Ты выколотишь из них больше денег, если меня там не будет, и тебе об этом известно, – сказал он легкомысленно.

– Возможно, – отозвалась она. – Послушай, я не хочу показаться бездушной, Томас, но, может, у тебя будет возможность устроить совещание по телефону через некоторое время? И мне нужно знать, что говорить, если спросят, когда ты сможешь подъехать для уточнения деталей. Даже если они согласятся заключить сделку, возможно, они все равно захотят встретиться с тобой лично.

Сначала Томас ничего не ответил. Потом, когда он уже открыл рот и даже издал первый звук, Франческа немедленно перебила его.

– Послушай, я знаю, что Натан для тебя на первом месте, – сказала она быстро. – И для меня тоже. Правда. Но врачи же сказали тебе, что он поправится…

– Они не опасаются, что он умрет, Фрэнки, – сказал Томас; щурясь, он потирал виски и смотрел, как старики играют в шахматы. – Это не значит, что ему лучше. Это не значит, что он не останется таким на всю жизнь, черт побери. Да что с тобой такое?

Фрэнки поперхнулась. Томас расслышал это даже по телефону.

– Я здесь работаю ради тебя, Томас. Может быть, тебе следовало бы подумать о том, чтобы хоть иногда тоже работать ради Натана. Послушай, ты хочешь, чтобы я все отменила? Поверь, у меня уйма друзей в Сан-Диего, которые будут рады провести эту неделю со мной, и я вполне могу устроить себе отпуск.

– Нет, – немедленно ответил Томас. – Прости, Франческа. Просто ты должна понять…

– Я и так понимаю. Хотя ты так и не считаешь. Но жизнь должна продолжаться, Томас. Мир не перестал крутиться, как бы тебе того ни хотелось. Серьезно, ты сейчас, возможно, нужен Натану как никогда. Я понимаю. Честное слово. Но «Фокс» хочет заключить сделку сейчас. Через день или через неделю это им может быть уже неинтересно. Такой уж это бизнес. Ты же знаешь. Здесь замешаны деньги, гарантии. И если ты перестанешь работать хотя бы ненадолго, мне не надо будет тебе напоминать, что субправа на «Обманный лес» – это все, на что ты живешь.

Все это было справедливо. Томас признавал это. Франческа не принадлежала к числу агентов-кровопийц, которые щелкают хлыстом только ради того, чтобы выжать свои комиссионные. Она была его другом и, как это ни ужасно, она была права.

До определенной степени.

– Послушай, в ближайшие несколько часов я не могу. Мне нужно отпустить Эмили, чтобы она могла помыться и переодеться. Если они захотят поговорить со мной днем, мы это устроим. Но прямо сейчас – никак. И я никуда оттуда не уеду.

– Томас.

– Прости, Фрэнки, нет. Если они хотят меня увидеть, могут приехать на Манхэттен, – решительно ответил Томас. – Я уже и так испоганил моему ребенку жизнь и здоровье своим разводом. Если они не понимают, что я сейчас нужен своему сыну, пускай катятся к черту. Я намерен быть с Натаном, когда он очнется.

– Позвони мне, если что-нибудь изменится, – только и сказала Франческа после недолгого молчания. – Я сообщу тебе, как пройдет встреча.

В трубке щелкнуло, и она отключилась. Томас сложил телефончик, сунул его в карман джинсов и снова похромал к берегу, морщась от боли в колене. На ткани проступило небольшое пятнышко крови, размером с мелкую монетку. Ладно, до свадьбы заживет. В этом сумасшедшем доме, в который превратилась его жизнь, Томас не придал какой-то ссадине особого значения.

Еще раз бросив взгляд на шахматистов – старший из них, щеголеватый латиноамериканец, явно одерживал верх, – Томас поковылял по лужайке к грунтовой дорожке, которая вела на стоянку. Хотя за последние минут двадцать он заметил поблизости только шахматистов, на стоянке было еще пять машин, не считая его собственной. Через два места стоял темно-зеленый джип «чероки-ларедо», и Томас залюбовался машиной. Когда-то он тоже хотел такую и знал, что Натан был бы от нее в восторге.

«В самый раз для тебя, дружище», – подумал он – этакое молчаливое обещание сыну. Когда Натан очнется, он купит джип им обоим.

Томас обошел джип и увидел свою «вольво». Она была обляпана птичьим дерьмом. Бело-коричнево-зеленых шлепков было не один-два, а десятки. Можно подумать, машина простояла под деревьями несколько недель, а не полчаса.

– Господи Иисусе! – воскликнул Томас и запрокинул голову, как будто умоляя небеса о помощи. Хотя это небеса так ему подгадили, подумал он. И рассмеялся. Это длилось недолго, но посмеяться было здорово. Даже над своей собственной дурацкой шуткой.

Закатив глаза и покачав головой, Томас снова вытащил ключи из кармана джинсов. Он подошел к дверце и стал открывать ее, когда на крышу машины уселась здоровенная ворона. Вполне возможно, эта птица ничем перед ним не провинилась, но Томас всецело верил в вину по ассоциации[7], в особенности там, где дело касалось таких злокозненных созданий, как собаки, коты, птицы и маленькие дети.

– Пшла, маленькая дрянь! – сказал Томас – убирайся. Кыш! Давай отсюда!

Ворона лишь недобро смотрела на него блестящими черными глазками, в которых, словно в отполированных драгоценных камнях, отражалось лицо Томаса.

Он вскинул руки, пытаясь спугнуть птицу. Напрасный труд. Тварь даже не шелохнулась. В конце концов, озадаченный дальше некуда, Томас залез в машину за дорожной картой, которую хранил в бардачке, и замахал ей на птицу. Ворона повела себя так, как будто она была Клеопатра, нежащаяся на ветерке от бешено развевающейся карты.

Томас пробуравил птицу взглядом.

– Прекрасно, – процедил он. – Ну и черт с тобой. Посмотрим, удержишься ли ты на пятидесяти пяти милях в час.

Зажав ключи в правой руке, Томас распахнул дверцу и уже почти плюхнулся на сиденье, когда ворона заговорила.

– Ты нужен ему, Наш Мальчик, – сказала она. – Ты – единственный, кто может сейчас ему помочь.

Томас на мгновение застыл. Потом обернулся и в ужасе уставился на ворону. Клюв у нее был закрыт. Она не могла ничего сказать. Никак. Наверное, у него что-то с головой.

Но как она смотрит на него своими большими черными сумасшедшими зеркальными глазами…

Чувствуя себя полным идиотом, Томас склонил голову и посмотрел на птицу. Не ворона – ворон!

– Дэйв? – выдавил он.

– Карр! – крикнул ворон и, взбив воздух широкими черными крыльями, взмыл к небу. Томас провожал его глазами, пока птица не скрылась из виду. Тогда он уселся за руль «вольво», вставил ключ в зажигание и завел машину. Двигатель взревел, и Томас снова выглянул в окно.

– Нет, – сказал он себе. – Ну уж нет.

На пути в больницу он включил радио на полную громкость, так что едва не лопались барабанные перепонки, и все равно едва слышал музыку.

Из окна в палате Натана смотреть было почти не на что. Сидя в кресле, в котором Томас провел прошлую ночь, Эмили видела окна других крыльев больничного корпуса и крышу того, что, должно быть, представляло собой вестибюль, на несколько этажей ниже. Крыша была засыпана камешками, почти как стоянка для автомобилей, – с подобной практикой Эмили не раз сталкивалась и никогда ее не понимала. Какой смысл покрывать крышу здания слоем мелких камешков? Это раздражало ее.

И смотреть на нее было скучно. Непростительный грех. Даже разглядывать автостоянку и то было бы веселее. Она хотя бы видела, как люди приходят и уходят.

Щеки Эмили внезапно залила краска вины, и она повернулась к Натану. Никаких изменений. Он лежал, такой трогательный, словно просто спит. Ох, если бы это было так! Она вспомнила Натана малышом, пушистые каштановые волосенки, которые были у него в младенчестве, то, как его живое личико становилось ангельски невинным, когда он засыпал. Чуть приоткрыв беспрестанно лепечущие губки, ужасно уморившись от усилий, которые уходили на то, чтобы быть младенцем.

вернуться

7

«Вина по ассоциации» – обвинение в соучастии в проступках и нарушениях закона, допущенных не политиком лично, а организацией, к которой он принадлежит, или лицами, с которыми он ассоциируется. Такое обвинение служит одним из методов политической борьбы, в том числе предвыборной. (Прим. ред.)