– Послушай, можно позвонить в полицию, если хочешь, – наконец добавил Джо. – Только не увлекайся.

Слишком поздно, подумала она. Ее уже увлекло, унесло на волне безумных подозрений и обрывков опасений человека, который только что попытался покончить с собой. Натан видел кого-то на дворе у Томаса. Томас считал, что его кто-то преследует. А теперь Натан и Томас оба в больнице, и, хотя доктора отваживались строить предположения относительно первопричины их состояния, отсутствие у них каких-либо признаков выздоровления ставило в тупик даже самых знающих и самоуверенных врачей.

– Он был там, – повторила Эмили, и Джо снял трубку и начал набирать номер полиции.

И несмотря на свой непомерный, всепоглощающий страх за Натана и Томаса, Эмили против воли кольнула мимолетная тревога за другого человека. За себя.

Если где-то там бродит охотник, значит, она стала мишенью.

Натан беспокойно спал под тяжелым, пахнущим плесенью одеялом. Перед тем как наконец забыться сном, он долго плакал. Теперь он лежал на жестком матрасе, круглое детское пузико торчало между задравшейся футболкой и единственными трусиками, которые у него были. Он чуть было не решил совсем снять их и спать голышом, но одеяло было грязное и вонючее, и он побрезговал. Эх, если бы только можно было обойтись без него, но было слишком холодно, чтобы спать не укрывшись.

Его правая пятка торчала из-под одеяла, голая, круглая и все еще младенчески мягкая и розовая. Розовая, но уже начавшая бледнеть и даже, пожалуй, сереть, потому что Натан чувствовал себя неважно. Совсем неважно. Даже во сне он чихал и покашливал, в горле застрял толстый комок слизи, который все увеличивался и увеличивался.

Натану снился дом. Его последние мысли перед тем, как впасть в дрему, были о его спаленке дома. Не в папином доме, хотя там у него тоже была своя комната, которую он очень любил. Но она не была по-настоящему его комнатой. Ему снилась его комната дома и родители, когда они еще улыбались друг другу. Это было в недалеком прошлом, и Натан еще не успел забыть об этом. Он помнил эти улыбки, помнил, как вызывал их.

Натану снилось, что он тоже лежит в кровати, но не спит. Наоборот, он не желал спать и утверждал, что ничуть не боится серого волчка, которого мама расписывала в таких нудных подробностях. Она лежала рядом с ним на краю кровати, гладила его по голове и пыталась не улыбаться, чтобы Натан считал, что она серьезна. Именно этой улыбки Натан и желал и не успокоился, пока не добился своего.

В его сне папа лежал в его кровати с другой стороны, что было невозможно, ведь у него была такая маленькая кроватка. Но это же был сон. И в этом сне папа пел ему, мягко и негромко, как делал всегда, когда Натану было никак не заснуть. У папы было множество песен, но во сне Натан слышал только одну из них. «Там, за радугой», песенку, которую Дороти поет в «Волшебнике страны Оз» в скучной-прескучной черно-белой первой части[15].

Натан любил этот фильм. Особенно про летучих обезьян. Он так огорчился, когда узнал, что на самом деле летучих обезьян не существует.

Папа всегда пел ему, когда он не мог заснуть.

И когда он болел.

Натан хрипло кашлянул во сне, подавился ошметком темно-коричневой слизи, которая клокотала в горле, и сон кончился.

Натан слегка вздрогнул и проснулся. Его глаза распахнулись за миг до того, как он понял, где находится. Вонь от грязного одеяла, холодный ветер, воющий в бойницах крепости. Темные, сырые, недобрые стены вокруг. Он почувствовал, услышал и увидел все это разом и снова с трудом поверил, что все это реально. Он не должен был здесь оказаться.

Он снова закашлялся, и комок слизи из горла очутился у него во рту. Он слабо поднял голову и сплюнул его на каменный пол в углу комнаты.

Натан протяжно вздохнул и ощутил, что его лицо начинает сморщиваться. Нижняя губа задрожала, выпятилась. Глаза сузились, брови сошлись на переносице, как будто он злился. Слезы хлынули без предупреждения, выпяченная губа растянулась в стороны, и он наконец заревел от страха, ненависти и ощущения одиночества, которые копились в нем с того мига, когда он в первый раз проснулся в Обманном лесу.

Он содрогался от рыданий. На миг в памяти его всплыло молчаливое обещание, которое он дал себе самому, – обещание не плакать. Но Натану было всего пять с половиной, и он не слишком забивал себе голову подобными вещами. Он подвывал, кашлял и всхлипывал, утирал глаза и текущий нос вонючим одеялом, потому что ничего другого у него не было.

Его пробрал внезапный озноб, он задрожал под одеялом и снова закашлялся. Горло у него болело. Когда озноб прошел, он, к удивлению своему, обнаружил, что ему тепло.

Когда слезы иссякли, Натан закрыл глаза и попытался снова заснуть. Он подтянул ноги к груди так, что свернулся в комочек под одеялом. Вскоре он снова задремал. Ему было страшно, но он хотел спать.

Это был единственный способ избавиться от страха, от кашля и от Обманного леса.

Потом, в тот самый миг, когда он уже мог бы снова заснуть, до него донесся топот толстых лап и цоканье острых когтей по каменному полу его клетушки. Глаза Натана снова распахнулись, но он не смел шелохнуться. На стене он увидел мерцающий отблеск зловещего пламени в выдолбленной из тыквы голове шакала Фонаря. На месте глаз, носа и рта старины Шака на стене колыхались тени, только совершенно искаженных пропорций. Они казались еще более жуткими, чем настоящее лицо Фонаря, если такое вообще было возможно.

– Я знаю, что ты не спишь, мальчик, – сказал Фонарь трескучим, словно сухие дрова в камине, голосом.

Натан ничего не ответил. Он не хотел смотреть на чудовище. Не мог смотреть. Когда кожистые подушечки лап коснулись обнаженной кожи внизу его спины, Натан дернулся. Три острых когтя кольнули кожу, и мальчик замер. Один из них вонзился в его плоть, проколол ее, выступила кровь.

– Отстань от меня! – заорал Натан истерически, забыв свой страх. – Отстань от меня, а то мой папа тебя убьет!

И закусил губу под бешеный стук сердца, ожидая, что шакал Фонарь раздерет его когтями, убьет его. Какой-то части его было душе все равно, она была напугана так, что не пережила бы даже еще одной секунды страха.

Шелудивый тыквоголовый зверь приблизился к нему. Натан чувствовал рваное дыхание Фонаря и ощущал жар потустороннего огня на своем затылке. Он крепко-крепко зажмурился, тишина была невыносимой. Он просто хочет домой. Домой, в свою кроватку, к космическим кораблям, видеокассетам и желтому трактору, на котором он часами разъезжал по дорожке перед домом.

– Не смей не обращать на меня внимания, – прошептал шакал Фонарь, и на затылок Натану капнула густая струйка горячей слюны.

Натан подумал, что его сейчас вырвет. Вместо этого он снова закашлялся, отхаркивая темную слизь. Глаза открыть он до сих пор отказывался.

– Я пришел сюда только затем, чтобы сказать тебе, что твой отец уже в пути.

Глаза Натана резко распахнулись. Он не повернулся к Фонарю лицом, но изумленно уставился в стену. В его душе воспрянула надежда.

– На это может уйти некоторое время, – продолжал Фонарь. – Но он наконец-то здесь, в Обманном лесу. Снова с нами. Пока он делает что велено, можешь не бояться смерти, молодой мастер Натан. Это хорошо. Лесу нужен продолжатель.

Потом шакал убрался. Вместе со своим жарким дыханием и жгучей слюной. Шаги и царапанье когтей по камню удалились, и Натан услышал, как дверь за ним закрылась. Он молча ждал несколько минут, прежде чем осмелился открыть рот. Когда он сделал это, то снова закашлялся. Но когда кашель закончился, Натан позволил себе еле заметную слабую улыбку.

– Папа, пожалуйста, приходи поскорее, – прошептал он.

После этого он больше не спал.

Эмили вышла из квартиры Джо в самом начале восьмого. Она неторопливо доехала до дома, где приняла душ и без излишней спешки переоделась. Натан в больнице. Томас тоже в больнице – и ей до сих пор точно не известно, каково его состояние. Но спешить ей некуда. Сегодня у нее еще будет время заняться неприятными делами.