Томас уставился на медбрата. Тот в ответ уставился на него.

– Вы их видели? – спросил Томас и немедленно сообразил, как по-идиотски, должно быть, прозвучал его вопрос.

– Откуда они взялись? – спросил медбрат.

Томас вспомнил, как пчелы выползали из открытого рта Натана, и покачал головой, запрещая этой мысли даже закрасться в его голову.

– Не знаю, – сказал он. Миг спустя он сам поверил в собственную ложь и принялся ломать голову над тем, кто же это мог запустить пчел в палату.

Преследователь? Он твердо решил с утра первым же делом позвонить детективу Сарбекеру. Но сейчас он был слишком ошарашен, чтобы говорить с кем-нибудь.

– Послушайте, я ночую в палате сына, – сказал он. – Но после всего этого мне очень нужен глоток свежего воздуха. Я схожу прогуляюсь у входа, а потом вернусь. Можно?

– Только предупредите охранника, когда будете выходить, – сказал медбрат, который теперь стоял у двери в палату Натана и оглядывал ее. – Если у него возникнут какие-нибудь вопросы, скажите, пусть позвонит Ла Марре, и я приду за вами.

– Спасибо, – сказал Томас и, бросив взгляд на безмятежную фигурку сына, стремительно бросился к лифту. Ему нужно на воздух. За спиной у него Ла Марре что-то бормотал себе под нос. Что-то о пчелах.

На улице светили звезды, легкий ветерок холодил лицо и гулял в кронах деревьях, и Томас попытался отделаться от жуткого ощущения под ложечкой.

Ничего не вышло. Он был как никогда убежден, что кто-то преследует его, и Натана тоже. Даже сейчас ему самому может угрожать опасность. И все же он куда больше беспокоился о сыне. Врачи ничего не обнаружили, но Томас намеревался запросить стороннее мнение о результатах токсикологического исследования. Должен быть какой-то яд, какая-то причина запаха в палате.

Пчелы точно появились не по волшебству, уж в этом он был уверен.

На улице, когда от свежего воздуха голова у него немного прояснилась, он задался вопросом не вызваны ли его собственные сегодняшние причудливые галлюцинации какими-либо химическими причинами. Возможно, его тоже каким-то образом отравили. В таком случае ему тоже следует немедленно сделать анализ крови. У Томаса с самого детства бывали приступы. Последний случился много лет назад, но в аптечке у него всегда хранился флакончик с фенобарбиталом – на всякий случай.

При одной мысли о новом приступе столько лет спустя, пчелы сразу были позабыты. Когда они случались, это было ужасно. Передернувшись, Томас мысленно сделал себе заметку сдать кровь на анализ.

Какой-то яд. Чем дольше он обдумывал такую возможность, шагая по заросшему травой пригорку перед больницей с засунутыми в карманы джинсов руками, тем увереннее приходил к выводу, что это должно быть так. Это был единственный ответ, который имел хоть какой-то смысл. Единственный рациональный ответ.

Мальчишкой Томас любил Шерлока Холмса и всегда безоговорочно верил в одно из известнейших изречений великого сыщика Холмс полагал, что, когда все невозможное исключено, то, что осталось, сколь бы невероятным оно ни казалось, и есть правда.

Итак, решил Томас в ту ночь, вдыхая свежий воздух в надежде прочистить организм, настало время исключить невозможное.

Утром он поговорит с докторами, а вот с полицейскими тянуть до утра он не намерен. Нет, он позвонит Уолту Сарбекеру, как только вернется назад.

Он зашагал обратно к больнице. Его предупредили, чтобы он входил через приемный покой, поскольку главный вестибюль на ночь закрывается. Томас перешел с лужайки на асфальтированную стоянку и направился к массивной автоматической двери приемного покоя. Обстановка казалась чересчур спокойной, даже для ночи вторника. Где же «скорые»?

И потому, что он подумал о «скорых», первая его мысль о пронзительном ритмичном звуке была – сирена.

Но это была не сирена. Это был звук, который, как ему показалось, он слышал в воскресенье вечером за окном комнаты Натана. Теперь он услышал его снова как будто кто-то обольстительно играл на скрипке под нежный перезвон китайских колокольчиков.

Томас остановился как вкопанный. Помотал головой, прошептал «нет» и заплакал.

Этого просто не может быть. Он так хорошо разложил все по полочкам всего секунду назад. Это просто невозможно.

Томас медленно поднял глаза к небу; ветерок шелестел листвой деревьев неподалеку. Но над головой у него деревьев не было. Одни звезды да небо – и парящий над стоянкой маленький зеленый дракон с оранжевым брюшком и крылышками, которые на лету издавали волшебную музыку.

Смычок сделал два круга в вышине над стоянкой. В воображении Томаса его крылья ни разу не звучали так волшебно.

ГЛАВА 9

Когда Томас подъехал к дому, который когда-то делил с Эмили и Натаном, в небе пророкотал гром. С грохотом, как будто ночь раздирали пополам, гроза разбушевалась не на шутку, обрушив на Тарритаун плотную стену проливного дождя. «Дворники» на Томасовом «вольво» уже который месяц требовали замены, но он каждый раз благополучно забывал о них, как только снова выглядывало солнце.

Теперь он пожалел об этом. Сквозь лобовое стекло он с трудом различал даже то, что свет его фар расщепляется и отражается от сплошной завесы дождя. Свернув на подъем к Таппан-хилл, он наехал на поребрик и едва не врезался в синий пузатый почтовый ящик.

Год назад его жизнь была настолько приближенной к идеальной, насколько вообще можно было на это надеяться: прекрасный дом, замечательная жена, чудесный малыш, играющий во дворе, и стремительно развивающаяся карьера на творческом, но при этом жестоком поприще, которое сокрушало большинство тех, кто отваживался вступить на него. Он был нарасхват. Журнал «Тайм» назвал его «Милном нового тысячелетия».

Неделю назад ему еще позавидовал бы почти любой из тех, кого он знал. В разводе, да, но с бывшей женой хорошие отношения, с сыном видится, киношники и телевизионщики наперебой предлагают сделки, и он даже может позволить себе роскошь подумывать о том, чтобы почить на лаврах.

Это все, разумеется, внешне. В душе Томас всегда оставался Томасом. Тем же мальчишкой, которого перетаскивали с одной базы на другую, когда его отец в очередной раз получал новое назначение. Когда его сын Натан завел себе воображаемого друга, Томасу это не показалось слишком странным. Дичок был порождением буйной фантазии, и Томас вполне это одобрял.

Какая-то его часть навсегда останется тем маленьким мальчиком, чьи лучшие друзья были обретены в библиотеках и в комиксах, купленных в ближайшем магазинчике за четвертак, а также на экране старенького черно-белого телевизора «Моторола», который они возили за собой с одного края света на другой.

Ти-Джей Рэнделл. Томас Рэнделл. Томми звала его мать, и ее одну он никогда не поправлял. В душе он испытывал все ту же неуверенность, все ту же боязнь, то же изумление, которые испытывал двадцать лет назад.

Именно эти струны и затронула в нем Эмили, став частью той чистой любви, которая до сих пор жила в глубине его души. Но лишь Натан обосновался там навечно. С самого своего первого вздоха, с той секунды, когда Томас впервые взял сына на руки, Натан единовластно занял это место в сердце Томаса.

В сущности, Натан стал его сердцем, он стал всем, что делало Томаса Томасом.

Теперь, когда Натан лежал в коме и будущее было мрачным и неопределенным, у Томаса появилось ощущение, как будто он заблудился. Все разваливалось, все, что он знал о жизни, во что верил и что считал незыблемым. Происходили вещи, которых он был не в силах постичь. Разумеется, это его сознание играет с ним злую шутку. Это единственно возможное объяснение.

Но все было таким реальным. Таким реальным, какими в детстве были друзья, которых он соткал из вымышленного материала, а эти эпизоды, галлюцинации, называй как угодно, они были еще более реальными.

Ему необходима помощь. Он отдавал себе в этом отчет. Но сейчас слишком поздно, и единственная доступная помощь – это единственная живая душа, которая сможет его понять, хотя бы отчасти.