– Боже правый, что я наделал? – спросил Томас.

– Ты выбираешь, – ответил генерал. – Ты выбираешь свою жизнь, своего сына и свою кровь.

Теперь покрытое арахисовым маслом лицо казалось невыразимо печальным.

– К каким бы ужасам это ни привело, Ти-Джей, ты выбрал правильно. Я сделал неверный выбор, но сейчас я здесь, чтобы исправить ошибки прошлого.

С этими словами генерал бросился следом за Брауни с обнаженным мечом.

Томас последовал его примеру с луком в руке, хотя и без отцовской уверенности. Он смирился с мыслью, что ему не удастся спасти ничего из того, во что превратился Обманный лес. Если он сможет спасти хотя бы Натана, этого будет довольно.

Скалоголовый стоял на пороге крепости, где свет факелов играл на стенах, уже посветлевших в лучах зари. Стены были влажные и серые, и места маловато для настоящего сражения, но Скалоголового это не волновало.

Он будет драться там, где ему приказал повелитель. Шакал Фонарь дал ему особые указания. Тот, кто первым переступит порог, должен умереть, причем мучительно, для острастки прочих. Из расселины в его черепе полыхало зловонное зеленое пламя. В каждой руке он держал по грубо сработанной пике: к длинному древку были примотаны острые, как бритвы, кинжалы. Он оттачивал владение этим оружием многие годы.

Делать людям больно – единственное, что хорошо ему удавалось. Но в Обманном лесу ему никогда не позволяли убивать. До тех пор, пока шакал Фонарь не взял его к себе.

Он завертел пики перед собой, словно они были какие-то убийственные часовые стрелки, готовый исполнить приказание повелителя вопреки всем своим дурным предчувствиям. Он был готов убивать.

Обезумевший гризли ворвался в крепость со стремительностью и разрушительной силой лавины. Его рев сотряс стены; Брауни приподнялся на задних лапах и поднял правую переднюю, только когти блеснули в свете факелов.

Когти устремились вниз, раздирая беззащитную грудь Скалоголового. Тот резко, пронзительно вскрикнул. Он отшатнулся и с силой, которую придал ему страх, с глухим хрустом вогнал одну из своих пик в грудь медведя.

Это даже не приостановило Брауни.

Гризли протянул обе лапы и схватил Скалогодового, вскинул его над головой и взревел так громко, что больше уже Скалоголовый ничего не слышал.

Слабея, он взмахнул второй пикой и всадил ее медведю в спину. Брауни пошатнулся, поник и едва не грохнулся. Скалоголовый почти выпал у него из рук. Но он удержал его. Гризли крепко прижал Скалоголового к себе, взмахнул правой лапой и погрузил ее в зеленый огонь, горящий в расселине его головы. Когти Брауни зацепили край обнаженного черепа, и в тот самый миг, когда Скалоголовый почуял запах паленого медвежьего меха, раздался тошнотворный треск и оглушительный хруст.

Брауни оторвал Скалоголовому всю левую часть лица.

Ничто, кроме зеленого огня, не вырвалось наружу, если не считать клуба вонючего дыма.

Медведь пошатнулся. Упал. Его кровь, точно масло, растеклась по сырому каменному полу.

Хихикнув, как непослушный ребенок, Скалоголовый заплакал и захрипел. Подняв голову, он единственным уцелевшим глазом увидел, как генерал Арахисовое Масло вошел в крепость вместе с Мальчиком, и, протиснувшись мимо них, бросился в лес. Пламя на месте недостающей части головы пылало высоко, как никогда.

Смычок слетел по лестнице и завернул в коридор, и музыка его крыльев отражала его настроение. Она звенела, как бешеная, неистовая песнь каллиопы[17], играемая на три четверти.

Дневной свет обрисовывал на пороге силуэт генерала Арахисовое Масло. За ним Смычок различил нижние ветви кого-то из лесных стражей – скорее всего, капитана Толстосука, – который охранял вход в крепость.

Потом он увидел Томаса, стоящего на коленях рядом с генералом. У громадного, неподвижного, истекающего кровью тела самого лучшего во всем мире друга Смычка. Руки Томаса были в крови гризли, а сам он был холоден и молчалив. Оцепенел.

Смычок не оцепенел, хотя молил об этой напасти.

– Брауни! – вскрикнул он, и музыка его крыльев, несмотря на бешеный темп, превратилась в погребальную песнь.

Миг спустя он затрепыхал крылышками и уселся на пол рядом с гризли. Глаза у него были закрыты, но он дышал. Поверхностно, да, но дыхание есть дыхание.

– Мы должны вытащить его отсюда, – сказал Смычок.

– Как только найдем Натана, – ответил Томас.

Драконьи крылышки задрожали, звук их теперь куда больше походил на звон бьющегося стекла, чем на музыку. Из ноздрей вырвались крошечные язычки пламени. На мгновение его охватило желание накричать на Томаса, обвинить его во всем, что произошло. Но потом он взглянул на истекающего кровью гризли, на остекленевшие, полуприкрытые глаза его друзей и подумал о том, что сказал бы Брауни.

Вина лежала на всех и ни на ком. Больше всех на шакале Фонаре и тех, кого он склонил на свою сторону. И все же на них нельзя было возложить всю ответственность за то, что произошло здесь. Иногда, подумал Смычок, гроза налетает, не считаясь с тем, нужен земле дождь или нет.

Он посмотрел на Томаса.

– Ладно, – сказал он. – Мы выручим Натана, но потом вы сами по себе. Если Брауни умрет, не знаю, захочу ли я спасать то, что останется от Обманного леса.

По лицу Томаса промелькнуло выражение боли и горя, но он только кивнул.

– Я вернусь, – шепнул дракон своему тяжелораненому другу.

С этими словами он устроился на плече у генерала Арахисовое Масло, и они все втроем двинулись дальше.

Они поднимались по массивным каменным ступеням винтовой лестницы, которая, похоже, была сердцем крепости, а эхо бродило вокруг них между гулкими стенами. Томас диву давался, что Фонарь не подтянул на подмогу больше сил. Он-то ожидал десятки воинов, согнанных со всех концов Обманного леса. Но, с другой стороны, лес всегда был населен более чем скудно, и Томас за все те годы, что был его довольно нерадивым попечителем, не сделал ничего, чтобы изменить положение.

Его дыхание эхом металось по лестничному колодцу.

Он оглянулся на отца, думая, что тот, может быть, что-то скажет. Быть может, было у него какое-то знание или что-то личное, чем нужно было поделиться. Но потом он увидел, как генерал движется, ту ухватку, с которой солдат до мозга костей подходил к делу ведения войны. И понял, что вот этот самый миг, сражение бок о бок, и есть наивысшая близость, которая когда-либо существовала между ними. Наивысшая близость, которая когда-либо может между ними быть.

Лестница вывела их на верхний этаж, в огромный зал с окнами по кругу, выходящими на лес, и горы, и реку Вверх в том месте, где она низвергалась в ничто. Отсюда шакал Фонарь мог видеть все, что происходило вокруг его крепости.

В дальнем конце зала виднелась высокая арка, а за ней – еще одна лестница, ведущая выше.

– Это не та лестница, по которой я поднимался в прошлый раз, – тихо сказал Смычок. – Когда я летал по крепости, я слышал, как кричал Натан, но все двери на том этаже были заперты. Правда, мы еще не добрались до того этажа. Нужно еще подняться.

Они двинулись через зал, Томас оглядывался по сторонам, ожидая увидеть в окнах какой-нибудь признак нападения. Лишь когда они отошли на несколько футов, он оглянулся назад, на лестницу, и увидел в сыром колодце адское рыжее зарево. Услышал цоканье когтей по каменным плитам.

И шакал Фонарь ворвался в зал. Его тыквенное лицо озарял огонь из прорезей глаз и рта, искрящихся жутким ликованием. Шакалье тело, гибкое и поджарое, преградило путь к арке, ведущей на лестницу.

Следом за ним в зал вошел Боб Долгозуб. Раны, которые нанесла ему в схватке Королева леса, еще не зажили, но, казалось, это лишь сделало его еще опаснее.

– Тебе никогда до него не добраться, – прошептал старина Шак; и пламя его разума ярко пылало. – Только если я позволю. А я не позволю, пока ты не исправишь все то зло, которое причинил, и не сделаешь меня королем Обманного леса.