— Он говорил о чем-нибудь еще? — спросил Бурмсер.

— В полдень у него была назначена встреча. Где, он не сказал. А я не спрашивал.

— И больше вы ни о чем не говорили?

— Он похвалил мое виски, а я предложил ему катиться к чертовой матери. Теперь все. Абсолютно все.

— После того как Падильо прибыл на вокзал Франкфурта, — заговорил Хэтчер, — он выпил кружку пива. Позвонил по телефону. Поехал в отель «Савиньи» и снял номер. Поднялся в него, пробыл там восемь минут, затем спустился в бар. Подсел за столик к двум американским туристам. Было это в восемь пятнадцать. В половине девятого он извинился и отправился в мужской туалет, оставив на столе портсигар и зажигалку. Из туалета он не выходил, и больше его не видели.

— Значит, он исчез, — констатировал я. — Так что я должен делать? Чего вы от меня хотите?

Бурмсер затушил окурок в пепельнице. Нахмурился, его загорелый лоб прорезали четыре глубокие морщины.

— Маас играет в этом деле ключевую роль, — пояснил он. — Во-первых, потому, что только он, за исключением нас, знал, что Падильо должен улететь тем рейсом. Во-вторых, потому, что Падильо не улетел. — Помолчав, он продолжил: — Если Маас знает, что поручили Падильо на этот раз, мы должны отозвать его назад. Все равно выполнить задание Падильо не удастся. Он раскрыт.

— Как я понимаю, вы хотите, чтобы он вернулся.

— Да, мистер Маккоркл. Мы очень хотим, чтобы он вернулся.

— И вы думаете, Маас знает, что произошло?

— Мы думаем, что ему известно куда больше, чем нам.

— Хорошо, если Маас объявится, я попрошу его сначала позвонить вам, а уж потом лейтенанту Венцелю. А если Падильо даст о себе знать, я скажу ему, что вы интересуетесь его самочувствием.

Их физиономии вытянулись.

— Если кто-то из них свяжется с вами, пожалуйста, сообщите об этом нам, — выдавил из себя Хэтчер.

— Я позвоню вам в посольство.

Теперь на их лицах проступило нескрываемое раздражение.

— В посольство не надо, мистер Маккоркл, — отчеканил Хэтчер. — Позвоните вот по этому номеру, — он вырвал из записной книжки листок, написал несколько цифр, протянул листок мне.

— Я выучу номер, а листок сожгу, — пообещал я.

Бурмсер чуть улыбнулся. Они поднялись и вышли из кабинета.

Я допил кофе, закурил, размышляя над причинами, побудившими двух высокопоставленных агентов столь внезапно открыться мне. За долгие годы существования нашего заведения никто из них не удосужился даже представиться. А вот теперь они ввели меня в свой круг, я вошел в состав команды, задача которой — раскрыть загадку исчезновения американского агента. Маккоркл, с виду невинный владелец гриль-бара, а на самом деле — резидент шпионской сети, щупальца которой протянулись от Антверпена до Стамбула.

А более всего мне не нравилось, что меня держат за дурака. Маас видел во мне шофера да квартиросъемщика, у которого можно переночевать. Бурмсер и Хэтчер не считали нужным поделиться какой-либо информацией. Хорошенькая история. Да еще это загадочное исчезновение компаньона, отправившегося в Берлин, с капсулой цианистого калия, замурованной в коренном зубе, и гибким метательным ножом, вшитым в ширинку.

Я выдвинул ящик, достал банковскую ведомость за прошлый месяц. В сумме, значившейся на нашем счету, недоставало одного, пожалуй, даже двух нулей, и я убрал ведомость обратно. С такими деньгами я не мог вернуться в Штаты, не мог отойти от дел. Конечно, их хватило бы на два-три года в Париже, Нью-Йорке или Майами. Номер в хорошем отеле, обеды в дорогих ресторанах, одежда из лучших магазинов, выпивки хоть залейся. Но не более того. Я вдавил окурок в пепельницу и вернулся в бар.

Зал уже заполнялся народом. Репортеры оккупировали стойку, изгоняя похмелье пивом, виски, джином. В основном англичане, разбавленные редкими американцами, немцами, французами. На ленч они обычно собирались в клубе американского посольства, где цены были пониже, но иногда радовали своим присутствием и нас. Ежедневно, к полудню, они все сбивались вместе и отсутствующего тут же обзывали сукиным сыном, поскольку он задумал раскопать что-то особенное.

Никто из них не перетруждал себя. Во-первых, все они состояли в штате и не умирали с голоду. Во-вторых, самое тривиальное убийство в Чикаго или, для Англии, в Манчестере превращало обстоятельный отчет о шансах социал-демократов на ближайших выборах в ФРГ в три абзаца колонки «Новости мира». Они многое знали, но в статьях не чурались вымысла и догадок и не делились с коллегами полученной информацией, предварительно не заслав ее в номер.

Я дал сигнал Карлу угостить всех за счет заведения. Поздоровался с некоторыми, ответил на несколько вопросов, касающихся вчерашней стрельбы, сказал, что понятия не имею, политическое это убийство или нет. Спрашивали они и о Падильо. В деловой поездке, коротко отвечал я.

От стойки я прошел к столикам, перекинулся парой слов с Хорстом, нашим метрдотелем, строгим, но справедливым предводителем официантов и поваров. Пожал еще несколько рук. Замкнув круг, вернулся к стойке.

Я заметил Фредль, едва она вошла в дверь, и поспешил ей навстречу.

— Привет, Мак. Извини, что задержалась.

— Хочешь присоединиться к своим друзьям за стойкой?

Она глянула на репортеров и покачала головой.

— Не сегодня. Благодарю.

— Я оставил для нас столик в углу.

Мы сели, заказали коктейли и еду, после чего Фредль одарила меня холодным взглядом.

— Что ты затеял?

— О чем ты? — искренне удивился я.

— Утром мне позвонили от лица Майка. Из Берлина. Некий Уитерби.

Я отпил из бокала, всмотрелся в кончик сигареты.

— И что?

— Попросил передать тебе, что дело — швах. Это первое. Во-вторых, сказал, что один Майк не справится и ему нужна рождественская помощь, причем как можно скорее. В-третьих, он хочет, чтобы ты остановился в берлинском «Хилтоне». Там он сам тебя найдет. Если не в номере, то в баре.

— Это все?

— Все. Мне показалось, что он очень спешил. О, и еще. Он полагает, что в салуне и в твоей квартире установлены подслушивающие устройства. И Кук Бейкер знает, кому тебе следует позвонить, чтобы избавиться от них.

Я кивнул.

— Займусь этим после ленча. Как насчет коньяка? — Я дал сигнал Хорсту. Хорошо все-таки иметь собственный ресторан. Обслуживают на высшем уровне.

— Что все это значит, черт побери? — пожелала знать Фредль.

Я пожал плечами.

— Полагаю, это уже не секрет. Падильо и я подумываем о том, чтобы открыть еще один салун в Берлине. Много туристов. Еще больше военных. В последнюю поездку туда я нашел подходящее местечко. Но, похоже, у Майка что-то не сложилось. Поэтому он и просит меня приехать.

— При чем тогда Рождество? На дворе апрель.

— Падильо тревожится, как бы нас не опередили конкуренты.

— Ты лжешь.

Я улыбнулся.

— Потом я тебе все расскажу.

— Ты, разумеется, едешь.

— Ну почему «разумеется»? Скорее всего я позвоню Майку или напишу ему письмо. Я же обо всем договорился. Раз он смог все испортить за один день, пусть сам и поправляет.

— Ты опять лжешь.

— Послушай, один из нас должен оставаться здесь, вести дела. Я не так люблю путешествия, как Падильо. Я — домосед. Не страдаю избытком энергии или честолюбия. Поэтому я — управляющий и владелец салуна. Работа не пыльная, а на хлеб и воду хватает.

Фредль встала.

— Ты слишком много говоришь, Мак, и не умеешь врать. Лгун из тебя никудышный. — Она открыла сумочку и бросила на стол конверт. — Твой билет. Счет я пришлю после твоего возвращения. Самолет вылетает из Дюссельдорфа в восемнадцать ноль-ноль. Времени тебе хватит. — Она наклонилась и потрепала меня по щеке. — Будь осторожен, дорогой. Поговорим, когда вернешься.

Поднялся и я.

— Спасибо тебе.

Взгляд ее карих нежных глаз встретился с моим.

— Я знаю, что ты мне все расскажешь. Скорее всего в три часа утра, когда полностью расслабишься и у тебя возникнет потребность выговориться. Я подожду. Мне спешить некуда. — Она повернулась и медленно пошла к выходу. Хорст обогнал ее, чтобы открыть дверь.