— Но чем это кончилось… Так что же, Константин Дмитриевич, за этим тоже стоит Придорога?
— Видимо, да. Я вернусь к судьбе акций Голуба. Поскольку, как мы теперь знаем, такого человека не существует, он должен был как можно скорее переписать акции на свое настоящее имя. Или на кого-то другого. Между прочим, это не так легко выяснить, как ты знаешь. Делал он это через биржу ценных бумаг. Я уже дал задание отследить движение акций рыбоконсервного завода, и вот только сейчас, как раз когда ты ко мне ворвался, получил ответ.
— Ну и что же там? — затаив дыхание, спросил Турецкий.
— Часть акций, надо сказать небольшую, около десяти процентов, он перевел на имя Кошелева, то есть на себя. Остальные на Анастасию Тимофеевну Сухареву, прописанную в Зарайске и, как мы выяснили, постоянно проживающую в Австрии. Между прочим, мать Аркадия Петровича Придороги.
— Но не на самого Придорогу?
— Конечно. Он ведь функционер Госкомимущества, не забывай. Он сам не имеет права участвовать в приватизации предприятий, а должен лишь осуществлять надзор.
— Так, — Турецкий облокотился на стол. — Гарантирую, что на канале «3x3» он давно спелся с Асиновским. И Максим Сомов вокруг него крутился. — Он вспомнил слова Катюши о том, что Максим «напивался» с Придорогой, лебезил перед ним. По ее словам выходило, что их отношения зашли уж дальше некуда.
Что уж тут, кто как пробивается наверх в этой жизни, кто талантом, кто хитростью, а кто торгует собой… Впрочем, это продолжалось до той лишь поры, пока у Максима не появились основания для шантажа. Каким-то образом он завладел карточкой-заказом на слежку за Ветлугиной и кассетой с записью интервью, которые хранил Придорога. Они ведь проводили вместе немало времени, так что Максим мог найти их даже случайно. А сообразительности ему было не занимать. Пожалуй, ее было даже слишком много.
— Значит, Максим Сомов, догадавшись о том, что в действительности представляет собой Придорога, начал его шантажировать, так? — произнес Турецкий вслух.
— И поплатился, — кивнул Меркулов. — Исполнителем мог быть опять же Кошелев. А потом, чувствуя, что ему наступают на пятки, Придорога убрал и своего основного помощника.
— Все вроде сходится, Константин Дмитриевич, — сказал Турецкий. — Но вот одного я не могу понять — Придорога следил за Ветлугиной. Зачем? Неужели она мешала им с Асиновским провести приватизацию канала так, как они хотят? Ведь обвести ее вокруг пальца, как выясняется, ничего не стоило.
— Это действительно не совсем ясно. — Меркулов снял очки и провел рукой по глазам. — Что-то тут есть еще кроме приватизации.
— А история с этой Козочкой? С записью интервью? — напомнил Турецкий. — Никакого отношения к приватизации…
— Пока мы не видим этой связи, — задумчиво ответил Меркулов, — но это не значит, что ее нет.
— Александра Борисовича спрашивают, — прервала их разговор секретарша Меркулова Лидия Петровна. — Что-то по поводу Гринберга.
— Ах да, Гринберг! — вспомнил Турецкий. — Скажите ему, чтобы он шел ко мне в кабинет.
— Да нет, там что-то другое… Он в больнице…
— Что?! — Турецкий подскочил на месте и одним прыжком оказался у стола.
— Александр Борисович, вас беспокоят из Первой Градской. К нам только что поступил Михаил Семенович Гринберг, попавший в автомобильную аварию.
— Как? Как он? Жив? — кричал Турецкий.
— Ничего серьезного. Но он просил вам позвонить.
— Спасибо, — коротко поблагодарил Турецкий и, повесив трубку, стал срочно крутить телефонный диск. — МУР? Шура? Немедленно, сию минуту, забрать из Первой Градской Гринберга. Или поставить охрану. Лучше забрать куда угодно. Ты отвечаешь за его жизнь головой. Гринберг Михаил Семенович. Да.
— Ну вот, и до этого добрались. — Турецкий тяжело опустился на стул.
Олег Золотарев вышел из метро «Таганская», пересек площадь и повернул вправо, но посмотрел на номера домов, понял свою ошибку и развернулся в противоположную сторону. На Большой Пестовской было немноголюдно. Только домохозяйки, в основном пожилые бабушки, пробирались с авоськами на утреннюю охоту. Наступающая дневная жара быстро выжигала последние остатки прохлады.
От волнения сердце гулко бухало в груди, гоня кровь по жилам.
Это был старый район, с неширокими улицами, с дворами непредсказуемой конфигурации и довольно хаотичной застройкой. Кое-где, словно вставные зубы, вздымались над крышами розовые современные корпуса. Другие здания были каменные и кирпичные, с лепниной и подобием колонн. В третьих, если отскрести штукатурку, можно было обнаружить деревянный остов.
Лет этак десять назад, до начала эры частного предпринимательства, окрестные дома при всем своем стилистическом богатстве производили впечатление довольно серых, пыльных и унылых. Теперь там и сям пестрели яркие вывески, а у бордюра (действительно полуметрового) впритирку одна к другой стояли лоснящиеся иномарки, электронными голосами квакали охранные системы, встречая и провожая хозяев.
Золотарев прошел еще несколько кварталов, и сердце с новой силой бухнуло в ребра: впереди замаячила вывеска магазина, возле которого подвергся нападению хулиганов тот любитель бега трусцой. Немного подальше, на углу, маячила холодильная тележка с облокотившейся на нее продавщицей.
Олежка свернул в магазин, не особенно думая, что ему там понадобилось, и только потом сообразил: он попросту оттягивал решительный миг.
Охранник, похожий на Алешу Поповича с картины Васнецова, сидел на стуле в углу против двери. «Если это тот Ваня, то вправду мог разогнать, — подумал Олег. — Парень серьезный…»
Он не стал с ним заговаривать, покрутился немного и вышел наружу. Следующей его целью была торговка мороженым.
Это была женщина лет тридцати с гаком. Она стояла, облокотившись на свой холодильник, и с отсутствующим видом смотрела куда-то вдаль. Порой Олег видел, как так же застывал взгляд у Турецкого; обычно после этого шеф изрекал какую-нибудь нестандартную мысль. А что, интересно, варилось под аляповатой «химией» у этой мадам?
— Здравствуйте, Клавочка! — дружески улыбаясь, сказал Олег.
Женщина прекратила созерцание и подняла голову.
— Здравствуйте, — сказала она. — Что-то я вас не узнаю…
— Зато я вас сразу, я о вас от друга наслышан, — еще шире заулыбался Олежка. — Друг у меня недавно сюда переехал, вот, пригласил на смотрины. Адрес, как у секретного предприятия! Дом пятьдесят три, да еще четвертое строение. Я ему говорю, без пол-литры фиг найдешь, а он: иди сразу на угол Ульяновской, спроси Клавочку, она все как есть объяснит…
Клавочка тут же растаяла и снабдила его подробнейшими указаниями. Олег поблагодарил ее и отправился в глубь квартала.
Он не помнил, кто сказал: на собственных ошибках учатся дураки, умному хватает чужих. По этой классификации он выходил дураком, но все же не безнадежным. Он делал ошибки, и притом в огромных количествах. Однако повторять их не собирался. Хватит с него и той первой попытки самостоятельно арестовать Скунса. Больше он подобной глупости не совершит. Он просто походит кругом, разведает, где и что, прикинет подходы. А потом доложит Турецкому: «Александр Борисович, я тут нечаянно Скунса засек…» Угодливое воображение сразу принималось рисовать ему реакцию старшего следователя, но Олег такие мысли отсекал безо всякой пощады. Не говори «гоп». Может, появится этот мужик (юный сыщик не сомневался, что тотчас узнает его) и окажется, что со Скунсом у них ничего общего, кроме крутизны. Или, наоборот, вообще никто не появится…
Знать бы Олегу Золотареву, чем в действительности суждено было закончиться его самодеятельности…
Строение номер четыре было добротным пятиэтажным каменным зданием дореволюционной постройки. Оно пряталось в самой середине квартала, и перед ним росли симпатичные кудрявые клены. Утром летнего дня здесь царила поистине благодать.
К строению номер четыре можно было подобраться несколькими путями. Если идти с Большой Пестовской, как только что сам Олег, приходилось пересекать спортплощадку, а потом по узкой асфальтированной дорожке проникать сквозь обширные густые кусты. От Малой же Пестовской четвертое строение отгораживала циклопическая помойка, обсаженная сиренью, и за ней — очень длинный дом, вернее, несколько, сросшиеся вместе. Хочешь обходи кругом, а не хочешь — вот тебе длинная гулкая подворотня, смахивающая на тоннель. Олег вошел под обшарпанный свод, выглянул в примыкающий двор и увидел, что там происходили раскопки. Двор пересекала траншея: меняли какую-то трубу. Попирая газон, громоздился желтый экскаватор, поодаль стоял розовый вагончик-бытовка. День был вполне рабочий, время дня — тоже, но никаких признаков активности на раскопках не наблюдалось. Юный следователь заглянул в траншею, однако остатков белокаменных теремов и мостовых времен Ивана Грозного в грандиозной канаве не обнаружилось. Оставалось предположить, что в разгар трудового подвига просто кончилось финансирование. Работы, похоже, заглохли не сегодня, на дне валялся всяческий мусор. Как бы то ни было, траншея полностью перекрывала автомобильный подъезд, и Олег взял это на заметку.
