– Детектив Нефф, я не могу сделать этого. Это даже не гипотеза. Это чисто абстрактное размышление.

– Пожалуйста, доктор.

– А если я ошибаюсь? И если введу вас в еще большее заблуждение? Неужели вы не видите, какой риск это влечет за собой? Я не могу громоздить теории на основании беспочвенной идеи. Я же ученый!

Бекки в отчаянии – и отнюдь не притворном – смотрела на него. Уилсон, не упуская ни слова из разговора, настороженно вглядывался в длинный ряд темных окон в дальнем конце зала. В мертвящей ночной тиши и выключенные из привычной обстановки, они, все трое, сидели сейчас лицом друг к другу; он был вынужден отбросить свои личные проблемы и признать очевидное: оба копа нуждались в помощи, но оказать им ее он был не в состоянии.

Разве что... ведь зачастую ученые даже не представляют степень невежества других людей.

– Все, что вы нам скажете, может оказаться для нас полезным, доктор, – продолжала настаивать Бекки, стараясь говорить максимально спокойно и любезно. – Почему вы отказываетесь говорить о том, что так хорошо знаете?

– О чем, например?

– Ну хотя бы о чувстве обоняния. Насколько сильно оно развито и что мы можем сделать, чтобы сбить их со следа?

– Ну диапазон здесь достаточно широк. У ищейки чутье может быть развито в семь-восемь раз сильнее, чем у терьера...

– Расскажите об ищейках, – попросил Уилсон. – Причем, о самых классных.

– Нос ищейки – это совершенно необыкновенный орган. У нее обонятельные нервы сконцентрированы не только собственно в нем – хотя нос и остается наиболее чувствительным органом – но и рассыпаны по всей морде. На обонятельной слизистой оболочке ищейки может находиться до ста миллионов воспринимающих точек. У терьера – двадцать пять миллионов. – Он посмотрел на Бекки, спрашивая ее взглядом, могут ли подобные сведения им в чем-то помочь.

– Если мы будем точно знать, на что они способны, мы сумеем найти способ противостоять им и тем самым отвести угрозу, – сказала Бекки.

Она хотела, чтобы Фергюсон объяснил им, как функционирует это чертово обоняние. Лишь разобравшись, они смогут найти средство нейтрализовать его.

– Вы хотели бы выяснить, каким образом можно сбить со следа этих... животных?

Бекки кивнула.

– Дай-ка мне сигаретку, – буркнул Уилсон. – У меня такое впечатление, что сказанное доктором нас не обрадует.

– Боюсь, что так. Уже многие пытались это сделать и напридумывали множество способов и штучек, чтобы отделаться от собак, которые гнались за ними по пятам. Но никаких эффективных средств, кроме, пожалуй, дождя и сильного ветра, так и не выявлено.

– И снега. Сейчас как раз вьюжит.

– Как сказать. Известен случай – это произошло в Швейцарии, – когда однажды ищейка вела след сорокасемидневной давности, причем под толстым слоем снега. Была настоящая пурга. Так что это ей не мешает.

– Доктор, – вмешалась Бекки, – может быть, стоит рассмотреть этот вопрос под другим углом. Почему ничто не может остановить ищейку, идущую по снегу?

– Кроме дождя и ветра? Отвечаю: по двум причинам – из-за великолепно развитого нюха и из-за стойкости самих запахов.

– Но каков уровень этой чувствительности?

– Попробую продемонстрировать это вам на примере количественного порядка: ее нос примерно в миллион раз восприимчивее к запахам, чем у человека.

– Мне это ни о чем не говорит.

– Это меня не удивляет, лейтенант Уилсон. Это достаточно трудно себе представить. Ладно, попробую с другого конца.

Он на минутку вышел и вернулся, держа щепотку какого-то немного маслянистого порошка.

– Перед вами примерно один миллиграмм пигмента краски коричневого цвета. А теперь попробуйте себе представить сто миллионов кубических метров воздуха – грубо говоря, это равновелико атмосферному слою над Манхэттеном. Так вот, хорошая ищейка может учуять этот пигмент в таком объеме.

Бекки испытала настоящий шок. До этого она никогда не задумывалась о высокой степени обонятельной чувствительности у животных. И сейчас ей не без труда удалось взять себя в руки. Она вгляделась в окна, в которых отражался рабочий зал. Уилсон зажег сигарету, затянулся и с долгим придыханием выпустил струю дыма.

– Скажите, а если нейтрализовать запах, полив следы аммиаком?

– Это ничего не меняет. Собаке это не по вкусу, но она будет по-прежнему различать основной запах. Чего только не выдумывали, чтобы заглушить след, но ничего стоящего так и не изобрели. Можно использовать реки: если вам удастся проплыть с километр под водой, не высовывая голову, и если ветер дует по течению, может быть, вы и сумеете прервать свой след. Я повторяю: «может быть», потому что, если по ходу, где-то на полпути, вы выпустите из легких хоть немного воздуха и он поднимется на поверхность, а ветер не будет достаточно сильным, то собака вас все равно отыщет.

– По дыханию?

– Мы точно не знаем, как действует механизм обоняния собак. Но мы считаем, что они «ведут» след по летучим выделениям жировых веществ тела и по дыханию. Они могут опираться и на запах одежды.

– А можно ли каким-нибудь образом устранить свой собственный запах?

– Конечно, примите ванну. На короткое время можете быть спокойны, пока не оденетесь.

– И как долго? – спросил Уилсон, хмуря брови.

– Что-то около трех-четырех минут. Пока жировые вещества не восстановятся на коже.

– Чудесно! Вот это нам в помощь!

Его ирония не понравилась Бекки.

– И все же должно существовать что-то такое, о чем вы не задумывались и что могло бы нам помочь. Если мы не в состоянии освободиться от наших собственных запахов, нет ли возможности подавить чутье у самих собак?

– Хороший вопрос. Вы можете вызвать осмоанестезию веществами типа кокаина, хотя я еще ни разу не слышал о собаках, которые добровольно его вдыхают. Вы можете применить также фенамин, который приведет к частичному параличу чувства обоняния. Им легче пользоваться, поскольку вы можете подмешать препарат в пищу. Его не надо вдыхать, достаточно проглотить.

– А ну, песик, иди ко мне, мой хороший, скушай кусочек!

– Ты можешь помолчать, Джордж! Если ты чуть пореже будешь открывать рот, мы, может, и узнаем что-нибудь дельное!