— И какие это факты?

— Спросите своего друга — шерифа. Они ему известны.

— Возможно. Но я спрашиваю вас. Могли бы и рассказать начистоту. Я связался с Гленном Скоттом.

— С Гленном... как его фамилия? — Однако он вспомнил. Глаза забегали по сторонам.

— С детективом, которого нанял сенатор Холлман для расследования убийства жены.

— Вы сказали убийства?

— Случайно выскочило.

— Ошибаетесь. Это было самоубийство. Если вы беседовали со Скоттом, то должны знать, что у нее была мания самоубийства.

— Люди с манией самоубийства могут быть убиты.

— Несомненно, но что это доказывает? — Он по-женски капризно надул губы, и его деланное спокойствие прорвало.

— Мне осточертело, что меня постоянно дергают из-за этого дела и только потому, что она была моей пациенткой. Но ведь я спас ей жизнь за неделю до того, как она утонула. Скотт, надеюсь, не забыл рассказать вам об этом.

— Он рассказал мне с ваших слов. Что она попыталась покончить с собой в этом кабинете.

— Не в этом, а в старом. Сюда я перебрался в прошлом году.

— Значит, вы не сможете показать мне пулевое отверстие в потолке.

— Боже правый, вы сомневаетесь в этом? Да я отобрал у нее револьвер, рискуя собственной жизнью.

— Не сомневаюсь. Мне хотелось услышать это из ваших уст, только и всего.

— Ну вот и услышали. Надеюсь, вы удовлетворены. — Он снял халат и повернулся ко мне спиной, вешая его на место.

— Почему она попыталась покончить с собой в вашем кабинете?

На секунду он застыл, и рука его, протянувшаяся к крючку, замерла в неподвижности. Серая рубашка потемнела от пота между лопаток и в подмышках. Это являлось единственным свидетельством того, что он нервничал. Он сказал:

— Она потребовала того, чего я не вправе был ей дать. Крупную дозу таблеток снотворного. Когда же я отказался, она достала из сумочки тот маленький револьвер. Ситуация приняла критический оборот — она решала, выстрелить ли в меня или застрелиться самой. Затем она поднесла револьвер к своей голове. К счастью, я успел подскочить к ней и отобрать оружие.

— Испытывала ли она зависимость от снотворного?

— Можете называть это так. Я делал все, что мог, чтобы она не выходила за рамки.

— Почему вы не поместили ее в надежное место?

— Я совершил оплошность, признаюсь. Ведь я не психиатр. Тогда я не осознавал всей серьезности ее состояния. Мы, врачи, совершаем ошибки, как и все, знаете ли.

Он наблюдал за мной, словно шахматист. Однако разыгранный им гамбит доверительности был дешевым трюком. Если бы он не пытался навести меня на ложный след, то давно вышвырнул бы меня из кабинета.

— И что стало с револьвером? — спросил я.

— Я оставил его у себя. Собирался выбросить, но как-то руки не дошли.

— Как тогда получилось, что он оказался у Карла Холлмана?

— Стащил из ящика моего письменного стола. — Он добавил с обезоруживающей прямотой: — Я оказался круглым дураком, храня его там.

Я ни словом не обмолвился о том, что знал о визите к нему Карла Холлмана. Получив от Грантленда подтверждение этому факту, я был разочарован. Грантленд слегка улыбнулся сардонической улыбкой и произнес:

— Разве шериф не говорил вам, что Карл был здесь сегодня утром? Я немедленно проинформировал его по телефону. А также связался с клиникой.

— Зачем он приходил?

Грантленд поднял руки ладонями вверх. — Кто его знает? Очевидно, на него накатило. Он высказал все, что думает о той роли, которую я сыграл при помещении его в больницу, однако пуще всего нападал на брата. Естественно, я пытался переубедить его.

— Естественно. Почему вы его не задержали?

— Не думайте, что я не пытался. На минуту я отлучился в аптеку, чтобы принести ему торазин. Думал, лекарство успокоит его. Когда же я вернулся в кабинет, Карла уже не было. Наверное, убежал через этот ход. — Грантленд указал на заднюю дверь комнаты для осмотра. — Я услышал шум заводимой машины, но не успел добежать до автомобиля, — он уже уехал.

Я подошел к наполовину зашторенному окну и выглянул наружу. «Ягуар» Грантленда стоял припаркованный на асфальтированной стоянке. За нею, параллельно улице, проходила грязная тропинка. Я обернулся к Грантленду: — Значит, говорите, он взял ваш револьвер?

— Да, но в тот момент я этого не знал. И потом это был вовсе не мой револьвер. Я практически позабыл о его существовании. Ни разу не вспоминал о нем, пока не нашел в оранжерее рядом с телом бедного Джерри. А найдя, не был уверен, что это — тот самый. Я не специалист по части оружия. Поэтому ждал, когда смогу вернуться к себе в кабинет и проверить его наличие в ящике. Обнаружив, что он исчез, я сразу же связался с департаментом шерифа, хотя мне это и претило.

— Почему претило?

— Потому что Карла я люблю. Он в свое время был моим пациентом. И вы не дождетесь, что я начну сладострастно доказывать, будто он — убийца.

— Но вы это доказали, не так ли?

— Вы считаетесь детективом. У вас разве только одна-единственная гипотеза?

Не одна, но об этом я докладывать не стал. Грантленд сказал:

— Мне понятно, каково приходится вашему самолюбию. Остервельт сказал, что вы защищаете интересы бедного Карла, однако не стоит расстраиваться, старина. Они учтут его душевное состояние. Я лично позабочусь, чтобы учли.

На самом деле я не грустил, хотя и выглядел грустным. Но и не радовался повороту событий. Куда бы я ни ступил, на каждом шагу мне попадалось очередное звено в цепочке улик против моего клиента. И так как происходило это с точностью часового механизма, я уже привык и перестал принимать в расчет. Помимо всего прочего, меня вдохновляла крепнущая с каждой минутой уверенность в нечестности д-ра Грантленда.

На улице сгущались сумерки. Белые стены домов, отражавшие последние лучи меркнувшего света, придавали зданиям волшебную красоту некоего африканского города или какого-нибудь другого места, где я никогда не бывал. Дождавшись небольшой паузы в транспорте, я выехал на полосу движения и на следующем же перекрестке свернул вправо, где остановился, не доезжая ста футов до входа на дорожку, что шла за домом, где находился кабинет Грантленда. Не прошло и пяти минут, как на дорожке появился его «ягуар», покачивающийся на рессорах. Автомобиль вывернул на улицу, визжа колесами.

Грантленд не знал мою машину. Я последовал за ним почти впритык, проехав два квартала в сторону юга, затем, повернув на запад, вдоль бульвара, что сворачивал к морю. Я чуть не потерял его, когда он повернул влево на шоссе на замигавший зеленый свет. Я двинулся за ним на желтый, тут же сменившийся на красный.

Теперь «ягуар» легко было держать в поле зрения. Он двигался по шоссе на юг, минуя окраины, где на обочинах дороги пристроились продавцы, предлагавшие порции жареной курицы, леденцы на соленой воде, мексиканские плетеные изделия и сувениры из красного дерева. Позади остались последние дома окраины с многочисленными неоновыми вывесками. Шоссе зазмеилось вверх и вдоль коричневых утесов, отвесно вздымавшихся над берегом. У их основания лежало море, отражая в себе небо, однако более темное, с красной полоской заходящего солнца на горизонте.

Когда мы отъехали от города на две мили, на что ушло столько же минут, на «ягуаре» вспыхнули тормозные огни. Машина затормозила, повернула и въехала на черную верхнюю площадку, с которой открывался вид на море. На выезде с площадки стояла еще одна машина, «кадиллак» красного цвета, упершийся капотом в ограду. Перед очередным поворотом, который заслонил бы от меня «кадиллак», я успел заметить, что машина Грантленда остановилась рядом с ним.

За мной следовало еще несколько машин. Через четверть мили я нашел другой въезд. К тому моменту, как я развернул машину и возвратился к первому въезду, «ягуар» уже уехал, а «кадиллак» трогался с места.

Я успел разглядеть лицо водителя, когда машина выворачивала на шоссе. Оно поразило меня так, как может поразить вид призрака, которого ты когда-то знал человеком. Лет десять назад я был знаком с ним, когда он учился в средней школе и занимался спортом — крупный парень приятной наружности, переполненный бурлящей энергией. За рулем «кадиллака» я увидел другое лицо: желтая кожа, натянутая на череп, туманный взор черных блуждающих глаз, словно это был не он, а его дедушка. Тем не менее я узнал его. Том Рика.