Майкл покачал головой.

— Какой несчастный случай?

— Вы работали в ночную смену, в порту. Там произошёл взрыв. Ваш начальник сказал, что там было что-то связанное с керосином.

Взрыв. Он помнил взрыв — или, по крайней мере, думал, что помнит. Его память заполнилась картинками из другого периода его жизни, где тоже были огонь и боль, но это было не то. Это было что-то другое.

— К счастью, ваши ранения, кажется, не такие тяжёлые, как мы поначалу опасались. Несколько синяков и царапин, трещина в ребре, но ничего не сломано. Нет ничего такого, с чем мы не могли бы справиться.

Там был ящик. Он помнил ящик и корабль. Он был там с Фрэнком, и Уилфом, и Хассаном.

— Хассан… — сказал он. — И остальные. Что с остальными?

Доктор Хатчинс снял очки и закусил губу.

— Мне жаль, Майкл, — произнёс он. — Не знаю, как вам это сказать, но им не так повезло, как вам.

Доктор Хатчинс встал и повернулся к медбрату Коллинзу.

— У него есть семья, с которой мы должны связаться?

— Да, — ответил медбрат Коллинз. — Его сестра. Она живёт в Бьюттауне. Она была здесь вчера.

Доктор Хатчинс кивнул и снова повернулся к Майклу. И улыбнулся. Майкл подумал, что, наверно, он улыбается так всем своим пациентам, особенно, должно быть, тем, кого жалеет. Когда он вышел из палаты, Коллинз и Гейт направились за ним, и Майкл остался один.

Сестра пришла к нему чуть позже в тот же день. Её глаза покраснели от слёз, и она была не накрашена. Он не помнил, когда в последний раз видел её без макияжа. Может быть, когда умер их отец.

— Я так волновалась, — сказала она, почти до боли сжав его руку. — Когда они сказали мне, что Фрэнк, Уилф и тот третий мальчик…

— Хассан, — подсказал Майкл, едва сдерживая слёзы.

— О, Господи, — сказала его сестра. — Я не хотела потерять тебя. Я имею в виду, у меня есть Родри и малыш, но ты… Ты мой брат.

Она поцеловала его в лоб перед тем, как уйти и сказала, что к возвращению домой его будет ждать ужин. Ему было радостно видеть, как она улыбается, уходя.

В ту ночь он спал плохо. Старик с кровати напротив почти всю ночь орал и звал медсестёр и свою «мамочку», даже притом, что он был не моложе шестидесяти. Майкл мог лишь смотреть в окно, на ночное небо и убывающую луну, и думать о ящике и взрыве.

Теперь он вспомнил всё; шведский корабль, выплывающий из тумана, шум внутри ящика, а потом — взрыв. Что-то произошло во время взрыва, что-то, что он не мог описать. Этот звук не показался ему похожим на звук взрыва. Будучи ребёнком, он слышал бомбы, и это не было похоже на них. Это было похоже на турецкий барабан или, может быть, на звон огромного колокола, где-то у него внутри. Всё его тело покалывало, словно его пронзали сотни тысяч микроскопических булавок, и даже с закрытыми глазами он мог видеть сияющий белый свет, словно от миллиарда солнц; свет, который, казалось, проникал сквозь него.

Утром его разбудил медбрат Коллинз, который вытащил у него из носа желудочный зонд, из-за чего Майкл подавился, и принёс ему чашку чая и подгоревший тост. Старик с кровати напротив теперь спал как младенец, вероятно, обессилевший после того, как кричал благим матом всю ночь.

Посетители пришли ближе к полудню.

Двое мужчин, оба в костюмах. Одному из этих людей было чуть за тридцать, решил Майкл; второй выглядел немного старше. У того, что был помоложе и повыше, было виноватое выражение лица и драматический шрам на левой его стороне. У старшего и менее высокого мужчины были большие тёмные глаза и густые брови. Усевшись на стул возле кровати, мужчина постарше заговорил первым.

— Доброе утро, мистер Беллини. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?

Майкл кивнул и спросил, кто они такие.

— Меня зовут мистер Кромвель, а это — мистер Валентин. Мы работаем на Союз. Мы пришли, просто чтобы задать вам несколько вопросов.

Майкл снова кивнул, но ничего не сказал.

— Вы что-нибудь помните о взрыве, который произошёл в четверг ночью?

Майкл на мгновение задумался. Что он должен был ответить на это? Что-то здесь было не так. Они не были похожи на кого-то из союзников. Они больше походили на полицейских.

— Нет, — наконец сказал он. — Не так уж много. На самом деле, ничего.

Кромвель взглянул на Валентина, а потом снова повернулся к Майклу.

— Понимаю. Мы до сих пор расследуем причины взрыва. Возможно, возникла проблема с некими материалами, находившимися поблизости.

И эта фраза. Она звучала странно. Она была неуклюжей, как будто Кромвель придумал её на ходу.

— Вы заметили ещё какие-нибудь проблемы, кроме ваших травм? В общем? — спросил Кромвель.

Майкл покачал головой.

— Никаких признаков тошноты? Головных болей? Странных сновидений?

Зачем кому-то из Союза знать о чужих головных болях и странных снах? Майкл бросил взгляд в коридор, надеясь привлечь внимание кого-то из медсестёр. Если бы он мог притвориться, что ему плохо, они могли бы прийти и сказать Кромвелю и Валентину оставить его в покое.

— Вы испытали что-нибудь… необычное? — спросил Кромвель.

— Нет, — ответил Майкл. — Нет… я… ничего такого, нет.

— Понятно. Ладно, нам может понадобиться задать вам ещё несколько вопросов, когда вам немного полегчает. Вы ведь не планируете покидать Кардифф в ближайшее время?

Майкл покачал головой.

— Хорошо. Хорошо. Ну, думаю, пока мы закончили. Поговорим попозже, мистер Беллини. Выздоравливайте.

Кромвель встал, и, прежде чем уйти, они с Валентином одарили Майкла улыбками Чеширского кота, которые странно смотрелись на их лицах — особенно у Валентина.

Майкла выписали из больницы на следующий день. Никто не встречал его у дверей. Его сестра работала на сигаретной фабрике, а зять, Родри, был в порту. Хотя у Майкла всё ещё болели ноги, он дошёл до Бьюттауна пешком в невзрачной, серой и жёсткой пижаме, которую ему дали в госпитале.

К тому времени, как он добрался до узких, похожих на ущелья улиц Бьюттауна, окружавших Тигровую бухту, день уже близился к вечеру, и он уже мог слышать доносящуюся из пабов фортепианную музыку. Он слышал и хриплый смех играющих в карты ирландцев, и непонятную болтовню китаянок в прачечных. Дети играли на улицах, по которым шли в бордели моряки, а полицейские старались не обращать внимания ни на что из того, что не грозило перерасти в драку.

Теперь, конечно, всё это казалось ему знакомым. Он жил в тенистом, задымлённом Бьюттауне с тех пор, как умерла его мать. Отец перевёз их сюда, чтобы быть поближе к своей работе в порту, когда он ещё работал. Разумеется, в скором времени он потерял работу; вскоре после того он начал пить. Они жили все вместе — его отец, его сестра и он — на нижнем этаже террасного дома, прямо под семьёй итальянцев, которые постоянно ругались и дрались.

Майкл знал Бьюттаун как свои пять пальцев, и тем не менее, когда он возвращался в тот день, ему казалось, будто что-то изменилось. Здания почему-то выглядели по-другому, как будто их построили из какого-то другого камня. Всё казалось более настоящим.

Крошечный домик на Фицтхеймон Терис, который он делил с семьёй своей сестры, встретил его ароматом ноги ягнёнка, медленно поджаривающейся в духовке. Он в одиночестве сидел на кухне, пил чай и курил, пока домой не вернулась его сестра, неся на руках его маленького племянника.

— О, ты дома! — радостно воскликнула она. — Подожди, я только положу Роберта в кроватку. Еда скоро будет готова, и Родри вот-вот вернётся.

Родри был немного старше Майкла и его сестры, неприветливый и насмешливый человек, который всегда казался Майклу странно пугающим. Майкл никогда не понимал, что Мария в нём нашла, но она всегда отвечала, что без Родри им негде было бы жить. Когда Родри закончил свою смену в порту и полчаса просидел в ванне в пристройке, вся семья собралась за столом, включая Роберта, который сидел на высоком стульчике и играл с пластмассовой погремушкой и кольцом-прорезывателем для зубов.

Родри наконец заговорил, угощаясь печёной картошкой: