— Выступавший передо мной профессор Карпухин сказал, что за двадцать лет оппонирования кандидатских диссертаций он мог бы по пальцам перечесть диссертации, научный уровень которых соответствовал бы тем высоким требованиям, которые сейчас ставятся перед диссертантом советской наукой. Мой стаж оппонентский гораздо меньше стажа профессора Карпухина. Я оппонировал всего несколько диссертаций. Но я могу сравнивать. Из всех прочитанных мной диссертаций — диссертация Альберта Валентиновича Яновского выгодно отличается от всего того, что мне пришлось читать раньше и чему я давал в свое время положительную оценку. Прежде всего, не могу не отметить: есть в работе диссертанта главное ядро, вокруг которого, как малые планеты вокруг Солнца, вращаются более мелкие вопросы-ядрышки, органически связанные с этим главным ядром по принципу взаимного притяжения и взаимной зависимости. Этим главным ядром диссертации я считаю вторую главу. — Круглов неожиданно смолк, словно решая, как точнее и короче подойти к оценке того, что ему показалось в диссертации наиболее значительным. — В одном из разделов этой главы раскрыта такая трагическая коллизия, в основе которой лежит супружеская неверность. Причем неверность не по отношению к живому человеку, а неверность к памяти недавно умершего супруга. Эта неверность глубоко ранит подростка-сына, нежно и преданно любящего отца, погибшего при завале в шахте. — Оппонент только теперь нашел случай обвести взглядом актовый зал, чтобы соизмерить свою убежденность в оценке диссертанта с тем вниманием, с каким слушают его сидящие в зале. Оставшись удовлетворенным, он продолжал: — Отелло. страстно любивший свою жену Дездемону, задушил ее в порыве ревности по подозрению. В драме Лермонтова "Маскарад" страстно любящий свою жену Арбенин также придает смерти невинную Нину в минуту яростной ровности по подозрению. Во второй главе диссертации Альберта Валентиновича пятнадцатилетний молодой человек в день поминок отца, возвращаясь с кладбища, на котором неделю назад похоронен его отец-шахтер, застает мать в объятиях любовника, который когда-то был другом отца и часто бывал гостем в их доме. Нужно подняться на высоту шекспировского понимания бунта человеческой души, когда эта душа так предана, так грубо растоптана, чтобы понять, почему в порыве безумного гнева и сыновней обиды юноша берет в руки ружье и стреляет в родную мать и в ее любовника. Это уже не литература, это — жизнь!.. Это реальная судьба, описанная с документальной точностью в диссертации соискателя. Причем глава эта меня взволновала не самим фактом одномоментной жестокой расправы с людьми, предавшими память о муже и товарище. Меня потрясло дальнейшее поведение этого несчастного молодого человека, который потерял отца и в душе которого произошло крушение любви к родной матери. А ведь если мы будем рассматривать эту ситуацию как ситуацию типическую, и если учтем, что в государстве с населением под триста миллионов супружеская неверность матери не единичный случай, и если о каждой такой неверности узнаёт сын или дочь, видящие в матери олицетворение чистоты и супружеской верности, то, вдумайтесь, товарищи, сколько драм и трагедий может вспыхнуть там, где их не должно быть, где они не вытекают ни из природы характера современного молодого человека, ни из его воспитания, ни из его убеждений… — Круглов, словно что-то вспоминая, потер ладонью лоб и посмотрел на диссертанта. — Уважаемый Альберт Валентинович! Во второй главе, в ее теоретическом посыле вы пропели своего рода гимн матери и ее природному назначению как святыне, как солнцу. Здесь же, в этой главе, вы показали, как безнравственное поведение женщины-матери разрушает эту святыню и как крушение этой святыни отражается на судьбе ее сына. Органически сливаются с идеей этой главы и прекрасные стихи советского поэта о матери, приведенные вами. Правда, уж коли вы их цитируете, то нужно было бы назвать и имя этого поэта. Но это не столь существенно.
И еще хочу особо подчеркнуть, что раздел главы, в которой поставлен вопрос о роли матери в воспитании личности будущего гражданина, может быть темой самостоятельной диссертации, и тема эта требует особой разработки применительно к современному образу жизни, к социально-нравственному уровню развития современной молодежи.
Я горячо поддерживаю предложение профессора Карпухина о присуждении Альберту Валентиновичу кандидатской степени и полагаю, что диссертация заслуживает публикации, так как уверен, что она сослужит свою огромную пользу тем, кому предстоит по законам природы нести на своей голове почетный венец, имя которому — материнство.
На ответ второму оппоненту Яновский потратил не больше трех-четырех минут. Не нарушая девятого пункта "Памятки соискателя при защите диссертации", сочиненной еще в сороковые годы безвестным неглупым остряком и вот уже десятки лет ходившей по рукам аспирантов, Яновский "кланялся и благодарил, благодарил и кланялся…". Принял он к сведению и замечание официального оппонента, назвав имя и фамилию советского поэта, чьи стихи о матери он использовал в своей диссертации.
Когда выступали профессор Карпухин и доцент Круглов, Калерия несколько раз поймала на себе взгляды Верхоянского и Петра Ниловича. Во взгляде Верхоянского выражалось сдержанное торжество, словно похвала в адрес аспиранта как бы рикошетом летела и к нему, руководителю его работы. Но это внутреннее торжество было притушено спокойным выражением лица, которым Верхоянский владел артистически и всегда с выгодой для себя, лишний раз подчеркивая чувство уверенности в себе, в своем достоинстве. Что касается Петра Ниловича, то всякий раз, когда Калерия встречалась с ним взглядом, ей так и казалось, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не крикнуть ей с другого конца актового зала: "Ну, что я вам говорил?!." При этом находил случай по-стариковски подмигнуть, как бы подбадривая ее: "Так что не бойтесь, не перехвалите!.." На взгляд старого профессора Калерия отвечала улыбкой и опускала глаза, а сама думала: "Если бы он знал, что я буду говорить?!. С собой ли у него валидол?.. А по-другому я говорить не могу. Не имею права…"
Калерия даже не заметила, как на столе перед ней очутилась записка, адресованная ей. Она развернула ее и прочитала: "Уважаемая К. А! После защиты сразу же едем в Абрамцево на обед по поводу сегодняшнего торжества. Машины нас ждут".
Внизу размашистым почерком стояла довольно разборчивая подпись Верхоянского. Калерия подняла глаза и, встретившись взглядом с Верхоянским, отрицательно покачала головой, что вызвало у того протест, и он тут же принялся что-то лихорадочно писать на листе бумаги, лежавшем перед ним. Калерия видела, как сложенная вчетверо записка по рядам пошла к ней.
Во второй записке было написано:
"Если нужно куда-то заехать за Вашим супругом — сообщите его адрес и телефон. Машина за ним выйдет в удобное для него время. Г. В."
На эту записку Калерия решила никак не реагировать, а поэтому сидела потупив взгляд и не шелохнувшись, хотя была уверена, что Верхоянский ждал ее ответа.
Как и предусматривает процедура защиты диссертаций, после выступления официальных оппонентов председатель ученого совета предоставил слово желающим высказать свое мнение по работе соискателя.
Слово взял кандидат психологических наук, доцент Московского университета Петр Семенович Чекулаев, дочке которого через полтора месяца предстояло сдавать вступительные экзамены в аспирантуру по кафедре профессора Верхоянского. Об этом в зале знали всего три человека: доцент Чекулаев, Верхоянский и секретарь ученого совета.
Небольшого роста, круглый как шар, с ярким румянцем во всю щеку, Чекулаев поднялся за кафедру легко и проворно, словно его подталкивали снизу невидимые пружины. Его выступление было коротким, однако он особо подчеркнул, что не ограничился одним только прочтением автореферата, а внимательно познакомился с диссертацией соискателя.
