Если он сейчас уйдет, то наверняка никогда больше не увидит это лицо – разве что во время кошмарной встречи выпускников через десять лет. Она придет на встречу располневшей, разочаровавшейся в жизни и начнет ворчать, что он тогда улизнул, даже не попрощавшись. Поэтому лучше уйти тихо и не ходить на эти встречи. Надо двигаться дальше, думать о будущем. Там, в будущем, будет еще много разных лиц.

Но когда он уже решил вставать, губы ее вдруг дрогнули и растянулись в широкую улыбку, и, не открывая глаз, она сказала:

– Так что ты думаешь, Декс?

– О чем, Эм?

– О нас. По-твоему, это настоящая любовь? – спросила она и тихо рассмеялась, крепко сжав губы.

– Ты не можешь просто уснуть, да?

– Нет, когда ты пялишься на мой нос. – Она открыла глаза: зелено-голубые, ясные и умные. – Что у нас завтра? – пробормотала она.

– Ты имеешь в виду сегодня?

– Да, сегодня. Что за чудесный новый день нас ждет?

– Суббота. Выходной. День святого Свитина, между прочим.

– И что это за день?

– Есть примета такая. Если сегодня пойдет дождь, то он будет длиться следующие сорок дней… или все лето, точно не помню.

Она нахмурилась:

– Не понимаю.

– И не надо. Это просто поверье.

– Где будет дождь? Где-нибудь он всегда идет.

– На могиле святого Свитина. Он похоронен в Винчестерском соборе.

– Откуда ты столько о нем знаешь? – проговорила она, уткнувшись в подушку.

– Ходил в школу имени святого Свитина.

– Ах да.

– «Как на Свитина дожди, что-то там… та-та… не жди».

– Красивый стишок.

– Ну, я его до конца не помню.

Она снова засмеялась и сонно оторвала голову от подушки:

– Но Декс…

– Да?

– Если сегодня все-таки не пойдет дождь…

– Угу…

– Что ты будешь делать потом?

Скажи, что занят.

– Да ничего особенного, – ответил он.

– Тогда, может, что-нибудь придумаем? Вместе, я имею в виду.

Подожди, пока она уснет, и потихоньку смойся отсюда.

– Да, конечно, – сказал он, кивая. – Давай что-нибудь придумаем.

Она снова опустила голову на подушку.

– Новый день, – пробормотала она.

– Новый день.

Женская раздевалка

Школа Стоук-Парк

Вулвергемптон

15 июля 1989 года

Чао белла!

Как жизнь? И как Рим? Вечный город – это, конечно, здорово, но я торчу в Вулвергемптоне уже целых два дня, и для меня это как целая вечность (хотя открою секрет: здешняя пицца «Хат» просто, просто обалденная).

После нашей последней встречи я все-таки решила согласиться на ту работу, о которой тебе рассказывала, – в театральном кооперативе «Кувалда». Последние четыре месяца мы занимались тем, что придумали и отрепетировали пьесу «Жестокий груз» при поддержке художественного совета, и теперь ездим с выступлениями. Это спектакль о работорговле, включающий повествование, фольклорные песни и довольно шокирующую пантомиму. Прилагаю дешевую фотокопию буклета, чтобы ты своими глазами увидел, какая это высокохудожественная постановка.

«Жестокий груз» – это пьеса из серии ОТ (обучающий театр) предназначенная для детей 11–13 лет и несущая послание, что рабство – это плохо. Она преследует священную цель – чтобы ни один ребенок, посмотревший спектакль, никогда не стал работорговцем и не заимел рабов. Я играю Лидию, и это… хм… да, между прочим, это главная роль. Лидия – избалованная и тщеславная дочь злого сэра Обадайя Гримма (уже по его имени понятно, что он не очень хороший человек).

В кульминационный момент пьесы я наконец понимаю, что все мои красивые вещички, все платья (при этом я показываю на платья) и украшения (показываю на украшения) оплачены кровью других людей (плачу), и я чувствую себя грязной (тут следует посмотреть на ладони, точно те запачканы кровью), грязной в душе. Пьеса на самом деле очень мощная, правда, вчера момент был испорчен тем, что дети начали кидаться ирисками.

Ну а если серьезно, все не так уж плохо, если подумать, даже не знаю, к чему этот цинизм, видимо, у меня уже защитный механизм выработался. Дети прекрасно нас встречают (те, что не бросают ириски), и мы проводим занятия в школах – работа интересная и благодарная. Но я просто в шоке от того, как плохо дети осведомлены о своем культурном наследии, даже дети из индийских семей и те ничего не знают о своей истории. Понравилось мне также писать сценарий – появилось столько идей для следующих пьес и всякого разного. Поэтому мне кажется, что я занимаюсь стоящим делом, даже если ты думаешь, что я трачу время понапрасну. Я уверена, Декстер, просто уверена, что в наших силах изменить мир. Вспомни, как популярен был радикальный театр в Германии в 1930-е годы, – и к чему это привело! Мы избавим Западную Англию от расовых предрассудков, даже если придется вбивать это в голову каждому ребенку по отдельности!

В труппе нас четверо. Кваме играет Благородного Раба, и, хотя по пьесе я его хозяйка, мы хорошо ладим (хотя на днях я по просила его сбегать за чипсами в кафе, и он так на меня посмотрел, как будто я его угнетаю!). Но он милый и серьезно относится к работе, хоть и постоянно рыдал на репетициях, а это уже, по-моему, слишком. Но такой уж он, немножко размазня, если понимаешь, о чем я. По сценарию между нами должно быть мощное сексуальное притяжение, но, боюсь, это как раз тот случай, когда жизнь отказывается подчиняться требованиям искусства.

Сид играет моего злобного папашу Обадайю. Поскольку ты провел все детство, играя во французский крикет на тошнотворно идеальной ромашковой лужайке, и никогда не опускался до столь плебейского времяпровождения, как просмотр телевизора, тебе наверняка ничего не скажет тот факт, что Сид некогда был настоящей звездой телевизионного полицейского сериала «Городские джунгли». Но это так, и он даже не скрывает отвращения от того, что приходится участвовать в нашем спектакле. Пантомиму он делать просто отказывается, точно это ниже его достоинства – делать вид, что предмета, который якобы рядом, на самом деле рядом нет. Каждая вторая его фраза начинается со слов «когда я снимался в сериале»; для него это равносильно фразе «когда я был счастлив». Сид мочится в раковины, носит ужасные штаны из полиэстера, которые не стирают, а вытирают, питается исключительно мясными пирожками с бензоколонки и, по нашему с Кваме тайному подозрению, в душе является расистом, но, не считая всего вышеперечисленного, он очень мил, очень, очень мил.

Наша четвертая участница – Кэнди. Ох, Кэнди. Тебе бы по нравилась Кэнди: она полностью соответствует своему имени. Играет несколько ролей – Хитрую Служанку, Плантатора и сэра Уильяма Уилберфорса. Она очень красивая, высокодуховная и – скажу, хотя не люблю это слово, – стервозная. Постоянно спрашивает, сколько мне на самом деле лет, или говорит, что я выгляжу усталой, что если бы я носила контактные линзы, то могла бы быть симпатичной. Меня все это умиляет, разумеется. Она ни капли не скрывает, что участвует в нашей пьесе лишь для того, чтобы пробиться в актерскую ассоциацию, и коротает время, пока ее не заметят голливудские продюсеры, которые, видимо, будут случайно проезжать мимо Дадли в дождливый вечер вторника в поисках талантов из любительского театра. Актерская профессия ужасна, правда? Когда мы основали ТКК (Театральный Кооператив «Кувалда»), нам очень хотелось, чтобы это была прогрессивная труппа безо всякого там дерьма в стиле «я мечтаю прославиться и попасть в телик», – мы просто хотели ставить хорошие, интересные и оригинальные спектакли на политические темы. Пусть это покажется тебе тупым, но такая была идея. Однако проблема демократичных коллективов, все участники которых пользуются равными правами, состоит в том, что приходится прислушиваться к придуркам вроде Сида и Кэнди. Ладно бы она играть умела, но ее северный акцент просто невыносим – такое впечатление, что она умственно отсталая и у нее проблемы с речью. И потом, еще эта ее привычка делать йоговские упражнения в нижнем белье (ага, удалось мне привлечь твое внимание?). Впервые вижу, чтобы человек делал «солнечное приветствие» в поясе для чулок и корсаже. Как-то это неправильно. Бедняга Сид, когда это видит, даже жевать пирожок не может, все время проносит его мимо рта. Когда она наконец одевается и выходит на сцену, кто-нибудь из ребят непременно присвистывает, а в микроавтобусе на обратном пути она все время притворяется, что ее это оскорбило, изображая из себя феминистку. «Не выношу, когда обо мне судят по внешности – всю жизнь люди замечают лишь мое прекрасное лицо и стройную юную фигуру!» – говорит она, поправляя пояс для чулок, точно речь идет о величайшей политической несправедливости и все мы должны выйти на улицы с агитационным спектаклем об угнетении женщин с большими сиськами. Я слишком много болтаю? Ты уже на нее запал? Может, я вас и познакомлю, когда ты вернешься. Так и вижу, как ты смотришь на нее, сжав челюсти и закусив губу, и спрашиваешь о ее «карьере»… Хотя, может, и не стоит вас знакомить…