Он едет по широким жилым улицам Сент-Джонс-Вуд и слушает Cranberries. Ему не слишком нравится такая музыка, но, как человеку, который формирует музыкальные вкусы, ему важно знать, что модно. Пробка на Вествей расчистилась, и не успевает доиграть альбом, как он оказывается на шоссе М40, направляясь на запад мимо фабрик и жилых кварталов города, в котором он живет так успешно, так модно. Вскоре окраины сменяются хвойными посадками, маскирующимися под лес. Играет Jamiroquai, и Декстер чувствует себя намного, намного лучше; он такой молодой и беспутный в своей маленькой спортивной машинке, и под ложечкой уже почти не сосет. Он увеличивает громкость. Между прочим, он встречался с солистом Jamiroquai, несколько раз брал у него интервью; не то чтобы они были друзьями, нет, но он знает, что тот неплохо играет на кубинских барабанах и чувствует личную ответственность, когда ребята поют о проблемах на планете Земля. Версия звучащей песни довольно длинная, и время и пространство становятся эластичными, а Декстер подпевает, и ему кажется, что это длится часами, часами; а потом наконец зрение в последний раз затуманивается и обретает четкость — это дают о себе знать остатки вчерашней дури. Он слышит гудок и понимает, что едет на скорости 112 миль в час точно между двух рядов.

Он пытается вернуться в средний ряд, но понимает, что забыл, как выруливать; руки не разгибаются в локтях, и он пытается силой вырвать руль из чьих-то невидимых когтей. Скорость вдруг падает до 85 миль, нога его одновременно выжимает тормоз и сцепление, и он слышит еще гудок — это сигналит грузовик размером с дом, внезапно возникший у него за спиной. Он видит перекошенное лицо водителя грузовика в зеркале заднего вида: бородатый толстяк в черных очках с зеркальными стеклами орет на него, стекла очков и открытый рот похожи на три черные дыры, как у черепа. Декстер снова выкручивает руль, даже не проверив, есть ли кто в правом ряду; он вдруг уверен, что сейчас умрет, прямо здесь и сейчас, — превратится в шар обжигающего пламени, слушая удлиненный ремикс хита Jamiroquai. Но правый ряд, к счастью для Декстера, пуст, и он резко выдыхает через рот — один раз, два, три, как боксер. Выключает музыку и молча едет до своего поворота со скоростью 68 миль в час.

Чувствуя себя опустошенным, он находит место для парковки на Оксфорд-роуд, откидывает назад спинку кресла и закрывает глаза в надежде уснуть, но видит перед собой лишь три черные дыры — лицо орущего водителя грузовика. Солнце на улице светит слишком ярко, машины слишком шумят, да и есть что-то жалкое, что-то нездоровое в том, что он, молодой мужчина, нервно корчится в стоящей у обочины машине в одиннадцать сорок пять летним утром. Поэтому он садится прямо и, выругавшись, жмет на газ и едет, пока не находит придорожный паб, знакомый ему еще с подростковых лет. «Белый лебедь» — сеть заведений, где весь день подают завтраки и невозможно дешевые стейки с жареной картошкой. Он паркуется, подхватывает с пассажирского сиденья сверток в подарочной бумаге и входит в большой знакомый зал, где пахнет полиролью для мебели и ощущается застарелый запах табачного дыма.

По-свойски облокотившись на стойку бара, он заказывает полпинты пива и двойную водку с тоником. Бармена он помнит еще с начала 1980-х, когда он с ребятами приходил сюда пропустить по пивку.

— Я был тут много лет назад, — говорит он, надеясь завязать разговор.

— Неужели? — произносит бармен, унылого вида парень со впалыми щеками. Если он и узнал его, то ничего не говорит, и Декстер берет по стакану в каждую руку, идет к столу и пьет в тишине, положив перед собой яркий сверток — единственный жизнерадостный предмет в этом мрачном помещении. Он оглядывается и думает о том, как многого добился за последние десять лет, какой путь проделал — теперь он известный телеведущий, а ведь ему нет еще и двадцати девяти.

Иногда он поражается чудодейственным лечебным свойствам алкоголя — всего через десять минут жизнь снова кажется чудной, он бодро шагает к машине и слушает музыку, на этот раз щебечущих The Beloved, и чувствует себя прекрасно. Через десять минут он сворачивает на усыпанную гравием дорожку, ведущую к дому родителей — большому, окруженному оградой особняку 1920-х годов, фасад которого украшен планками под дерево, положенными крест-накрест, чтобы дом казался выше. Уютное, счастливое семейное гнездышко в Чилтернских холмах; когда Декстер смотрит на него, его бросает в холодный пот.

Отец его уже стоит в дверях, словно ждал его годы. Для июля он слишком тепло одет, рубашка торчит сзади из-под свитера как хвост, в руке чашка чая. Когда-то он казался Декстеру великаном, а теперь выглядит сутулым и уставшим, вытянутое лицо побледнело, щеки ввалились, кожу изрезали морщины в последние полгода, за которые здоровье его жены резко ухудшилось. Он поднимает чашку в знак приветствия, и Декстер вдруг на секунду видит себя глазами отца; и ему становится стыдно за свою блестящую рубашку, за беспечность, с которой он водит свою маленькую спортивную машину, за эффектный звук, с которым она тормозит о гравий, за модную музыку, доносящуюся из динамиков.

Модный.

Идиот.

Наглотавшийся таблеток.

Шут.

Поддатый дешевый клоун.

Он выключает плеер, вынимает съемную панель и замирает, глядя на свою руку. Расслабься, это же пригород, а не трущобы. Кому тут нужен твой плеер, неужто отцу? Расслабься наконец. Его отец, стоящий на пороге, вновь поднимает чашку, и Декстер вздыхает, собирает в кулак всю свою волю, берет подарок с пассажирского сиденья и выходит из машины.

— Какая смешная машина. — Его отец цокает языком.

— Не ты же на ней ездишь, верно? — Декстеру нравятся их привычные роли: серьезный, практичный отец; безответственный задира-сын.

— Я туда все равно не влезу. Игрушка для маленьких мальчиков. Мы тебя уже заждались.

— Как дела, старик? — говорит Декстер и вдруг чувствует внезапный прилив нежности к отцу, милому старому папке, и инстинктивно обнимает его за плечи, потирает спину, а потом — о ужас! — целует его в щеку.

Оба замирают.

У Декстера выработался «чмокательный рефлекс». И он только что чмокнул папашу в волосатое ухо. Видимо, какая-то часть его подсознания по-прежнему там, в здании бывшего депо, с Гиббси, Тарой и Спексом. Он чувствует влажную слюну на губах и видит ужас на лице отца, когда тот смотрит на него сверху вниз ветхозаветным взглядом. Сын поцеловал отца — попран закон природы! Не успел он войти в дом, а его попытки казаться трезвым уже потерпели крах. Отец фыркает — то ли от брезгливости, то ли оттого, что почувствовал его дыхание, — и Декстер не знает, что хуже. Он делает шаг в сторону.

— Мама в саду. Все утро тебя ждет.

— Как она? — спрашивает Декстер. А вдруг отец ответит, что намного лучше?

— Иди сам посмотри. Я поставлю чайник.

После яркого солнца в коридоре темно и прохладно. Кэсси, его старшая сестра, заходит в дом с заднего входа. В руках ее поднос, лицо сияет от сознания собственной многоопытности, рассудительности и благочестия. В тридцать четыре года она добровольно взяла на себя роль суровой больничной матроны, и эта роль ей к лицу. С хмурой полуулыбкой она касается его щеки рукой:

— Возвращение блудного сына!

Декстер не настолько пьян, чтобы не заметить сарказма, однако он делает вид, что не заметил, и смотрит на поднос. Тарелка серо-коричневой каши с молоком, рядом чистая ложка.

— Как она? — Может, хоть сестра скажет: «Намного лучше»?

— Иди сам посмотри, — отвечает Кэсси, и, проходя боком мимо нее, он думает: почему никто не хочет говорить о том, как себя чувствует мать?

Он наблюдает за ней из дверей. Она сидит в старомодном массивном кресле, которое специально для нее вынесли во двор, лицом к панораме полей, лесов и Оксфорда, серой кляксой расползшегося вдали. Лицо ее закрыто широкополой шляпой и очками — от света у нее стали болеть глаза, — но он видит по исхудавшим рукам и тому, как безжизненно откинулась ее голова на спинку кресла, что за три недели, прошедших с его последнего приезда, она сильно изменилась. Ему вдруг хочется плакать. Он хочет свернуться клубком, как ребенок, и почувствовать, как она обнимает его, а еще бежать отсюда как можно скорее, но ни то, ни другое невозможно, поэтому он спускается по лестнице нарочито бодрым шагом — точь-в-точь как ведущий развлекательного шоу.