Обернувшись к Уилкинсу, уже готовившемуся к взлету, я приказал:

— Подождите! Сперва отдайте, пожалуйста, распоряжение, чтобы кто-нибудь из наших людей занялся охраной этой девушки!

Уилкинс вздохнул и… не тронулся с места. Я подождал пару секунд, но он и не думал шевелиться.

— Уилкинс, как вас понимать? Вы что, отказываетесь!?

— Нет. — Он повернулся ко мне. — Видите ли, я уже ее охраняю. С того момента, когда вы сообщили, что будете с ней обедать. Как раз об этом я и подумал, когда вызвал у вас некоторое раздражение.

— Черт!..

— Конечно, черт! — холодно подтвердил он. — Вы втягиваете ее в эту мясорубку и говорите «черт!» Хотя и болвану понятно, что после этого еще и ее придется охранять. Если, разумеется, вы не будете против, что ее вдруг убьют. А я, уж извините, ни на секунду не сомневался, что вы будете очень даже против!

— Да вы будто бы меня осуждаете?

— Это не в моих правилах. Я взорвался:

— Очень интересно! А как бы вы поступили?! На моем месте?

— Как бы я поступил на вашем месте, сэр? — Его пальцы выбили дробь по рукояти штурвала. — Наверное, я подумал бы, сэр, откуда всем вашим убийцам так хорошо известно, когда и где вас удобно будет убить!

Наутро я встал с мерзкой головной болью. Сильной, тягучей, медленно перекатывающейся подо лбом от одного виска к другому и приводившей меня в бешенство. Причем, с моей точки зрения, у моей головы не было ни малейших оснований для подобного поведения — я встал поздно, около одиннадцати, как следствие — хорошо выспался, солнечная погода и не думала меняться, но вот поди ж ты!..

«Все это, — думал я, с трудом пережевывая завтрак в огромной столовой своего замка, — лишний раз доказывает, мой милый, что голова и впрямь слабейшая и наихудшая часть твоего тела. Отвратительно своевольная, к тому же имеет ярко выраженную тенденцию отказывать именно тогда, когда умишко нужнее всего…» Не в силах сдержать ярость, я под каким-то предлогом придрался и нагрубил прислуживавшему мне слуге, а также потребовал передать свое неудовольствие повару в связи с недопустимой сухостью бекона (что было уже совершеннейшим измышлением). Однако легче от этого, естественно, не стало. Не помогло и обезболивающее, лошадиной дозой которого я завершил завтрак, — человеческие лекарства вообще плохо действовали на керторианцев, плохо и малопредсказуемо.

В результате по приходе в кабинет я с полчаса просто шатался от стены к стене, заложив руки за спину, и боролся с искушением отправиться обратно в постель, положив на все свои дела… что-нибудь увесистое. Но могу, к вящей своей чести, сообщить, что поборол-таки отступнические идеи. Даже в столь скверную для себя минуту я понимал, что терять время нельзя.

Поэтому, ежесекундно подгоняя себя, я вернулся к своим баранам. То есть подошел к столу, сел в кресло и взял в руки письмо от Бренна. Оно пришло еще вчера, как раз в то время, когда я обедал в «Уединенных грезах», и было первым, о чем меня уведомил Тэд сразу по возвращении домой. Однако, находясь в тот момент в несколько расстроенных чувствах, я решил отложить его прочтение на свежую голову. С этим вышел небольшой просчет, но что поделаешь… Впрочем, еще только взяв в руки лист и даже не пробежав его глазами, я вдруг почувствовал уверенность, что никакие сногсшибательные откровения меня не ждут. И оказался прав…

«Привет, Ранье!

Признаться, совсем не хотелось писать тебе вообще. Почему?.. А зачем? К сожалению, это порядком бессмысленно. Все же, опасаясь, что молчание будет истолковано превратно, пишу.

Конечно, ты уже наверняка выяснил, что я недавно имел сомнительное удовольствие встречаться с герцогом Регом. Добавлю, неоднократно. Однако, пользуясь предоставленной тобой же самим возможностью, я не стану ни сообщать тебе никаких подробностей этих встреч, ни излагать свои соображения по данному поводу. И не обижайся, ты сам виноват! Когда я хотел с тобой поговорить, ты не пожелал меня слушать. Это так, не спорь, пожалуйста! Теперь, не сомневаюсь, ты изменил свое мнение, но изменилась и ситуация. Понимаешь?..

Хм, боюсь, что не до конца. Ты ведь никогда не любил двусмысленности, не правда ли, Ранье? Между тем все просто — я не собираюсь ничего скрывать. От тебя, не от других. А при любом общении, кроме, так сказать, личного, существует угроза утечки информации. Так что если ты действительно захочешь со мной поговорить, то милости прошу — найти меня нетрудно. К тому же тебе наверняка не помешает немного проветриться, а?..

Бренн».

Прочитав все это, я с трудом удержался от желания порвать бумагу в клочья. В одном Бренн был, безусловно, прав — я терпеть не мог двусмысленностей. Но еще больше мне не нравилось, когда от одной двусмысленности избавляются путем нагромождения других! А именно этим, с моей точки зрения, Бренн и занимался. Взять хотя бы тот бросающийся в глаза факт, что депеша была отправлена с борта корабля. То есть когда Бренн уже покинул Новую Калифорнию, и я ни при каких обстоятельствах не мог встретиться с ним здесь.

Зацепившись за эту мысль, я еще раз перечитал послание. Действительно, мой бывший друг как будто бы приглашал меня последовать за ним на Денеб IV. За это говорили и странный выбор времени отправления послания, и утверждаемая им невозможность другого способа связи, и даже то, что он не оставил своего адреса, хотя и должен был это сделать. Нет, его и вправду нетрудно было установить, достаточно навести справки в университете, но в процессе узнавания я бы лишний раз натолкнулся на название этой проклятой планетки, Денеб IV, с которой все началось и которой все должно было закончиться. Нигде не упоминая ее напрямую, Бренн, похоже, пытался косвенно донести до меня мысль о необходимости там побывать.

Но из каких побуждений? Не содержался ли, например, в его последней шутке относительно проветривания намек на небезопасность для меня воздуха Новой Калифорнии? А если содержался, то на чем был основан?.. Мне очень хотелось бы доверять Бренну, как я доверял ему раньше, но слишком многое пока было не в его пользу. В частности, пытаясь отыскать в известных мне фактах что-нибудь положительное для Бренна, я неожиданно набрел на прямо противоположное. Очень важное и настолько очевидное, что проглядеть это раньше мог только слепой (или я).

Я с самого начала не сомневался, что Вольфара прикончил кто-то из наших. Причем своими руками, а не через каких-то там подставных лиц. Но либо мне надо было начинать в этом сомневаться, либо поле поиска сужалось до предела. Потому как большинство керторианцев никоим образом не могло присутствовать 22 мая на Новой Калифорнии. Все письма, которые они послали мне 24-го, были отправлены из мест их постоянного пребывания, то есть из других планетных систем, и добраться туда на кораблях людей они не могли — до ближайшей к нам было не менее трех дней пути. А перемещаться с планеты на планету своими собственными силами умели немногие. Точнее, я вообще не слышал, чтобы кто-либо из нас был в состоянии открывать личные п-в-порталы, но с некоторой натяжкой мог заподозрить в таком Принца или герцога Лана. Следовательно, даже при этом допущении у меня получался бы выбор из трех кандидатур, среди которых Бренн… Тут я резко оборвал ход своих мыслей. Это все чертова головная боль. Ведь я занялся как раз тем, от чего меня предостерегал дядя, в дальновидности которого сомневаться не приходилось, то есть построением досужих домыслов.

А факты… С ними по-прежнему было туго. Даже учитывая то, что я вчера узнал из разговора с мисс Ла Рош, мне не удавалось построить мало-мальски стоящую гипотезу. Ну бывал Вольфар на Новой Калифорнии раньше; ну прибыл сюда вместе с Бренном; ну поужинал перед смертью в «Уединенных грезах», после чего его парализовали, засунули во флаер, перерезали горло и выкинули на берегу озера. Выглядело неплохо, логично, но что с того? Пока я ни на шаг не приблизился к ответу на единственно существенный вопрос: кто именно произвел все эти последние операции над Вольфаром? Да, была, правда, еще некая таинственная научная станция «Бантам», на которую я получил отсылки из двух не зависящих друг от друга источников и где директорствовал Вольфар Per, славившийся в былые времена своим отвращением к науке в любом ее проявлении.