– Ладно, – сказал я. – Ночью подумаю.

– Да, – сказал Семеныч, ухмыльнувшись. – Уж ночью ты подумаешь, как же.

– Знаешь, – сказал я, – бывает, что и я ночами не сплю.

– Это да, – согласился он, все так же ухмыляясь, – это уж точно. Бывает, что и ты ночей не спишь. Все возможно, конечно. Только ночью или днем, а над этим ты поразмысли.

– Ладно, – согласился я, – придется. Ну, спасибо, Семеныч, ты мне здорово помог. Побегу теперь, времени уже много.

– Чаю не выпьешь?

– Нет, спасибо. Пока доберусь… Мне ехать долго нынче.

– Варя, Вова чаю не хочет! – громко крикнул Семеныч в дверь и снова повернулся ко мне. – Ты что, не в гостинице больше?

– Там. Но сегодня поеду ночевать к Лидумсу на дачу. Полковник пригласил. Там и подумаем вместе.

– Хороший мужик, – сказал Семеныч. – Хотя меня и забыл. Тогда спеши – он ждет, небось, а начальство ждать не любит.

– Вряд ли. Обещал приехать после полуночи, а может быть, и завтра с утра пораньше. Он там сейчас, на объекте. Ну, будь пока.

Выходя из комнаты, я услыхал, как щелкнула наружная дверь – кто-то вошел или вышел. Семеныч тоже прошествовал в коридор, чтобы оказать мне уважение.

– Будь и ты, – напутствовал он меня. – По возможности. Варвара! – позвал он громко. – Ты где? Гость уходит.

Варвара вышла, придерживая наброшенную на халатик шаль.

– Спишь уже? – спросил я. – Или телевизор заедает?

– А что же мне одной? – сердито ответила она. – У вас все секреты. Так без чаю и уйдешь?

– На месте напьюсь.

– Ну, беги, а то опоздаешь. Слушай, ты не злись только…

– На кого, за что?

– Да нет, я просто так. Беги.

Я помахал ей рукой, пожал пятерню Семеныча и вышел. Быстро спустился по лестнице. Ох ты, Шпигель ты, Шпигель. Но все равно, как-нибудь уж мы тебя раскусим… Вышел на улицу. Было свежо, темно и безлюдно. Только какая-то женщина удалялась неторопливыми шагами – прошла мимо дома, видно, за секунду до того, как я вышел из подъезда. Я поглядел ей вслед привычно, механически, ни о чем не думая, ничего даже не воспринимая. Мысли мои были в подземелье, в домике Шпигеля, где угодно – только не на этой улице. Но мысли не всегда определяют поведение человека. На этот раз сработало подсознание. Я еще не понял, в чем дело, а оно уже заставило меня сорваться с места и почти бегом устремиться за удалявшейся женщиной, в чьей походке было что-то вызывающее. Она, вероятно, слышала, что я настигаю ее, но не испугалась, не заспешила, не обернулась – продолжала шагать, как заведенная. Нагнав, я сбоку заглянул в лицо, боясь ошибиться, и лишь после этого схватил ее за руку, схватил сильно, почти грубо.

Она обернулась ко мне, надменно подняв брови, ничуть не удивившись, словно весь день знала, что именно здесь встретит меня, – или я ее, какая разница, – точно в этот час, ни минутой раньше, ни минутой позже. Нет, она не топталась перед домом в ожидании, это я понял сразу: замерзла бы в своей одежке; но выглядела, словно только несколько минут назад вышла из теплого помещения и пошла спокойненько по улице, зная, что вот сейчас я налечу, схвачу за руку, и она высокомерно глянет на меня.

– Пустите, – сказала она спокойно и негромко. – Не желаю вас видеть. Пустите.

– Знаете, Ольга, – сказал я, не выпуская ее руки, лишь ослабив хватку, – это просто свинство. Хоть бы позвонили, записку написали…

– Зачем? – все так же отстраненно полюбопытствовала она. – Я никогда никому не навязывалась и, надеюсь, никогда не придется. Вы сказали, что нам встречаться больше незачем. Я, по-моему, поняла это правильно, такие слова трудно понять превратно. И сделала так, чтобы вам не пришлось менять свои намерения.

Ну, пустите же.

Я выпустил ее руку, и мы пошли рядом – она все так же не спешила.

– Почему это вы решили, что я изменю свои намерения?

– Разве не так?

– Нет.

– Что же вы налетаете на меня на улице? Хватаете за руку и устраиваете сцену?

– Да просто потому, что я волновался. Исчезли, и все. В чужом городе. Могу я просто волноваться за вас, как полагаете?

– Волнуйтесь, сколько угодно. Как видите, не пропала.

– А позвольте спросить: где же вы провели ночь?

– Допустим, там же, где и с вами.

– В аэропорту? Вранье. Я был там два раза.

– Тяжкая вещь – чувство долга, правда?

– Не язвите. Да, у меня есть чувство долга, и я ощущаю определенную ответственность за такое вздорное и безрассудное существо, как вы. Слава богу, что хоть в эту ночь не произошло ничего страшного…

– Да? Откуда вы знаете? Я опешил.

– То есть как? Ну, Ольга, знаете ли…

– По моему благополучному виду? Да ведь вы меня совершенно не знаете. Может быть, я как раз так и выгляжу, проведя ночь в случайной постели.

– Нет, – мотнул я головой. – Нет, вранье. Не валяйте дурака, Оля. Я не забыл, какой нашел вас на кладбище…

– Скажите это как-нибудь иначе. Не то я начинаю чувствовать себя покойницей, которую воскресил не кто иной, как вы.

– Ладно, не буду про кладбище. Просто знаю, что вы совершенно не такая. И не морочьте мне голову…

– Нет, буду!

– Зачем?

– Потому что вы ужасный человек. И мне хочется не то что морочить вам голову – мне хочется бить вас кулаками, понимаете?

– Оля, за что? Такая кровожадность…

– За то, что если вы вдруг заявляете женщине, которая вам нравится, и даже очень нравится, что вы больше не собираетесь встретиться с нею, и на вашей глупой физиономии написано, что вы счастливы, сбросив с себя столь тяжкое бремя, – и после этого вы даже не находите нужным позвонить перед сном и справиться, как же эта женщина чувствует себя в чужом доме, расставшись с вами, единственным здесь человеком, к которому она хоть как-то привыкла… За то, что вы просто трус – испугались каких-то осложнений и удрали. Испугались, что я повисну на вас – или наоборот, что еще немного – и вы не сможете отойти от меня…

– Ольга, помилуйте… Во-первых, почему вы решили, что понравились мне, и даже очень, как вы говорите, понравились, и что я испугался, что не смогу отойти от вас…

– Да потому, что это так и есть, и я это прекрасно чувствовала, да и вы тоже, хотя даже сейчас делаете вид, что это для вас новость. В общем, вы повели себя не как мужчина. И поэтому вас стоит поколотить. Вообще, я вас презираю. И теперь, когда я вам все сказала, оставьте, пожалуйста, меня в покое.