– Хорошо, – ответил я, продолжая идти рядом с нею, и взял ее под руку – на всякий случай, чтобы она вдруг не исчезла где-нибудь так же неожиданно, как и возникла. – Оставлю. Только сначала скажите, как улаживаются ваши дела и куда вы направляетесь.

– Дела мои прекрасны. Завтра я уеду.

– Получили деньги?

– На дорогу хватит. Вы удовлетворены?

– Допустим. А второй вопрос?

– Куда я направляюсь? Спать.

– Я спросил не «зачем», а «куда».

– Туда, где была этой ночью.

– Ольга! Я бы все-таки попросил вас…

– Я лишь ответила.

– Знаете что? Вы правильно подметили во мне сильно развитое чувство долга. И поэтому я вас никуда не пущу.

– Ого! А это в ваших силах?

– Вы сомневаетесь?

– Если вы захотите тащить меня силой, я просто закричу,

– Нет, я не имел в виду силу. Но поскольку вам нужен ночлег…

– По соседству с вами, в том же номере? Но в гостиницу вы меня не поведете, насколько я вас уже знаю. Что же еще?

– А вот что. – Я старался говорить спокойно и рассудительно. – У нас, как видите, есть о чем поговорить…

– Я вижу? Что-то пока…

– Да обождите же… Есть – потому что… Потому что в ваших предположениях вы не совсем неправы. И я не хочу, чтобы вы исчезали так, растворялись в пространстве. Сейчас мы поедем в одно место, где нам будет удобно, и мы сможем поговорить без помех.

Она пристально взглянула мне в глаза.

– Хорошо. Но если вы еще раз посмеете поступить со мною так… исчезнуть вдруг, без доброго слова, без ничего, – вот тогда вы уж точно меня никогда больше не увидите.

Мы дождались автобуса. Он был набит, сидячих мест в этих машинах до обидного мало, и мы остались на площадке, около заднего окна. Нас основательно зажали; дачный сезон, видимо, еще не кончился, и люди мигрировали за город, хотя вечернее прибалтийское небо стало и совсем мрачным. Автобус полз по улице Ленина, и с каждой остановкой дышать становилось все труднее. Я сопротивлялся как мог, и все же в конце концов меня прижали к Ольге. Хоть бы она повернулась боком, подумал я; но сейчас это было уже невозможно, следовало думать раньше. Всем телом я ощущал ее дыхание. Наверное, и она – мое. Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, касаясь лицом ее волос.

– Говорите же что-нибудь! – тихо попросила Ольга.

– Не знаю… – с трудом пробормотал я. – Не умею… Спрашивайте. Я буду отвечать.

– Хорошо… Почему вы не сказали мне, кто вы такой на самом деле?

– Кто же я такой?

– Военный. Офицер.

– Вы не спрашивали.

– Это не ответ.

– Вы были для меня случайной знакомой. Ни к чему было говорить.

– А теперь? Кто я теперь?

Я промолчал, смиряя участившееся дыхание.

– Не хотите сказать? Или не знаете?

– Не знаю…

– Неправда.

– Вы знаете это сами.

– Да; но я должна слышать. Понимаете? Слышать. Неужели это непонятно?

– Ну, не здесь же! – сказал я, сердясь и прося пощады одновременно.

– Ну, хорошо… А почему вы стали военным?

– Вам не нравятся военные?

– Этого я не сказала. Почему же? Почему… Я и сам хотел бы знать это. Может быть, из-за отца? Вообще причины бывают самые разные. Я знал одного офицера, который пошел служить потому, что ему нравилась форма. Бывает и так. Другого направил в училище военкомат, у него самого никаких других определенных целей не было, и он пошел. Третий мечтает стать полководцем. Четвертый – потому что уговорили товарищи. Но ребята из военных семей часто идут потому, что к этому образу жизни привыкли с раннего детства, он нравится им, другого они не представляют, а отцы помогают им выбрать этот путь. Правда, мой отец мне не помогал. Он погиб, когда мне было еще слишком мало лет, чтобы планировать будущее. Не знаю, где он похоронен, и вряд ли кто-нибудь на свете сможет указать мне это место. Он погиб не на фронте. Раньше. И как раз это, кажется, и заставило меня выбрать его путь: мне казалось, что я должен заменить его – хотя бы в какой-то степени. Понял я это не сразу. В армии больше, чем в любом другом месте, любят ясность, а со мной с самого начала этой ясности быть не могло. Вроде бы ко мне никаких претензий не было, и все же. Это меня обижало. Пришел я в армию не из училища, а через срочную службу. В то время ввели такой порядок: имевшие среднее образование могли на третьем году службы подать рапорт, уйти на краткосрочные курсы, шестимесячные, и, пройдя их, получить офицерское звание, пусть и самое младшее – одну заклепку, как говорилось на армейском сленге. Я подал рапорт. Мне разрешили ехать. Настал день убытия. Я снялся с довольствия, получил аттестаты. Не хватало лишь характеристики. Секретарь партбюро полка был в отпуске, его замещал майор Грачев, начальник штаба. Я ходил к нему три раза. Майор не принимал. Наконец я к нему прорвался. Он посмотрел на меня, морщась, как от головной боли, и сказал: «Не подпишу!» Я рассердился: «Кто же я по-вашему? Шпион?» Он, все так же морщась, страдая и пряча глаза, крикнул: «А откуда я знаю, кто ты?» Я повернулся, пошел в роту, бросил вещмешок на койку и вернул аттестаты старшине.

Закончив срочную, я уволился в запас, хотя тогда мне уже предлагали остаться, говорили о назначении, о присвоении звания; к тому времени кое-что успело измениться, и на партийных собраниях полка стали появляться офицеры, которых там раньше не встречали, хотя все их знали; раньше у них была своя организация. Мы с ними дружески здоровались, я понимал, что и без этой профессии в армии нельзя, но обида все же не проходила. На гражданке я окончил институт и стал работать во Взрывпроме. И только после пятьдесят шестого, когда узнал об отце, то, в чем и раньше был всегда уверен, я начал понимать, что мое место все же в строю. Специалисты моего профиля в армии никогда не будут лишними. В Вооруженные силы я вернулся уже в офицерском звании, и судьба столкнула меня с Лидумсом, с которым – вернее, под командой которого, я служил срочную. Последнее очень помогло войти в ритм службы. Мое возвращение в строй, я чувствовал, отцу бы понравилось. Чувствовал четко, потому что где бы ни лежали его останки, он весь был во мне – со всеми его ромбами в петлицах и незадолго до того полученным орденом Красной Звезды и медалью «XX лет РККА»…