— Он, что ли, у вас уезжает? — спросила проводница.

— Он, — ответил Пим.

— Холодно будет ему в рубашке: за Орлом снег. И нестриженый, какой срам!

Николай Иванович, понизив голос, говорил Виктору и Лидии Гавриловне:

— Суд назначен на декабрь. Главное, чтобы Хлыст не запутал Сергея. Лжесвидетельство и прочее. В случае чего поднимем всю школу — он ведь учился у вас, пойдём в горком..

Время тянулось медленно. Наконец радио объявило:

— До отхода поезда осталось пять минут! Стали прощаться.

Взрослые целовались. Девчонки облепили Зойку. Люда всхлипнула.

— Лидия Гавриловна, можно, я и мальчиков поцелую? — спросила Зойка.

Девчонки взвизгнули.

— Конечно, нет, — ответила Лидия Гавриловна и засмеялась.

Зойка бросилась ей на шею. Потом подошла к Телякову и звонко чмокнула его в нос. Николай Иванович захохотал. Когда очередь дошла до Пима, Зойка тронула сухими губами его щёку и тотчас же отошла.

У Пима отчаянно заколотилось сердце. Он отвернулся. Раздался гудок. Поезд медленно тронулся.

С вокзала шли втроём: Толик, Степан и Пим. На Большой Корабельной их догнал Виктор Петрович.

— А где Лидия Гавриловна? — спросил Толик.

— Она пошла в методкабинет.

— Виктор Петрович, я уезжаю, — сказал Степан.

— Что? — Виктор Петрович остановился.

— Батьке здесь не нравится, в совхоз хочет. Кончу седьмой класс — и уедем.

Пим удивлённо покрутил головой.

— А ты оставайся у нас, — сказал он, — мать разрешит. Её попросить только.

— Та ладно, — сказал Степан. — Поеду! Виктор Петрович покачал головой.

— Ты, Стёпа, подумай, — сказал Толик. — Пим верно говорит… А ты на тракторе можешь?

— Могу.

— Вот здорово!

Толик присвистнул, поднял с земли камешек и швырнул его в воробья.

Виктор Петрович постоял, повернулся и пошёл куда-то в сторону.

— Стёп, — сказал Толик, — будешь уезжать, башмаки продай. К ним шипы набить, такие бутсы выйдут — блеск!

Третье письмо. Оно лежало распечатанное. На столе.

«Здравствуйте, Мария и Пётр! Пишу наверное последний раз. Потому что возвращаемся на нашу родную советскую землю. Очень это получилось скоро не вышло и полного года. А ведь на переоборудование успели сходить в Калининград и сходить на Кубу успели. Снова мы у ганских берегов. Ищем тунца. Хвост у него полумесяцем, Сам с белугу. Рыба очень вкусная. Старший механик обещает в ганском порту Тема на берег отпустить непременно. Прошлый раз стояли мы в этом порту, так у меня движок барахлил и не пошёл я на берег. Движок мой динамо крутит. Как без него? Очень прошу тебя Пётр хорошо учиться, потому что душа у меня не спокойна. Если вздумаешь ружьё подводное сделать подожди меня. Когда ставишь на него пружины клёпку надо делать, сноровку надо иметь, и пружин у тебя таких нет. Целую вас обоих вот и увидимся

Ваш отец Иван».

Пим вышел во двор. Двор, по которому ветер клочьями нёс побуревшую траву.

Вспрыгнув с разбегу на плоский инкерман, Пим качнул камень. Из-под инкермана выкатилась синяя жужелица, волоча сломанные задние ноги, обползла камень и снова спряталась под него.

Со стороны слободы степью подходил Сергей.

— Я к тебе, — сказал он. — Учебник надо. По алгебре.

— Зачем?

— В вечернюю школу поступил,

— А море?

— Потом. Ты Лену не видел? Пим нахмурился.

Хлопнула дверь.

Из подъезда вышли Лена и Эдик. На Лене было голубое с широкими рукавами пальто. Она смеялась, то и дело трогала Эдика за руку. Эдик был в гражданском пиджаке, без фуражки. Он взял Лену под локоть, и они пошли через двор.

Проходя мимо Сергея, Лена отвернулась.

Лицо у Сергея было бледным.

Эдик отпустил Ленин локоть и подошёл к Сергею.

— Так, брат, случилось, — негромко сказал он и положил Сергею руку на плечо. — Ты извини, но факт…

Сергей тихонько снял его руку. Эдик потоптался и пошёл догонять Лену. Они ушли к остановке.

Сергей неловко повернулся, задел локтем Пима и тоже пошёл прочь.

Он снова шёл степью. К слободе.

Шёл, опустив руки и подняв плечи. Тяжёлые плечи штангиста.

Зима началась в ноябре. Без снега, без холодов.

С моря на город поползли бесконечные вереницы туч. Серые нити дождя повисли до самой земли. Море заштормило.

По Приморскому бульвару, по Исторической горке летели белые, как хлопья снега, бумажки. Они кружились между пустыми киосками, сбивались у подножия акаций в маленькие сугробы.

Заколоченные крест-накрест досками, стояли пустые летние кинотеатры, рестораны и кафе-мороженое «Юг».

У газетных ларьков с утра выстраивались очереди. Радио передавало тревожные известия. Враги свободы грозили вторжением зелёному острову в океане.

Был забыт футбол. Была забыта машина. На каждом уроке Толик задавал учителям вопрос:

— Что такое Куба?

Зинаида Фёдоровна сказала, что Куба — это знамя международной пролетарской солидарности…

Виктор Петрович сказал, что Куба — это остров площадью 114,5 тысячи квадратных километров, вытянутый в юго-восточном направлении…

Лидия Гавриловна сказала, что Куба — это сложная смесь испанской культуры с культурой негров, а также культурой истреблённых завоевателями индейцев…

Даже Теляков понял, что Куба — это очень много.

Раньше Пим не задумывался над тем, что такое война.

У отца на спине был шрам. Розовый шрам, под которым сидело раздробленное и повёрнутое набок ребро. «Севастополь!» — говорил отец. «Он еле ходил!» — объясняла мать. Она познакомилась с отцом в госпитале.

У Зойки отец умер рано. В первый год войны он попал в плен. В фашистском лагере его били колючей проволокой. С тех пор до самой смерти отец болел. «Он был бы сейчас совсем молодой», — говорила Зойка. В рассказах матери отец всегда был молод…

В защиту Кубы провели сбор.

Лидия Гавриловна сказала, что только отличной учёбой седьмой «а» может помочь далёкому острову.

Толик рассказал про Николая Ивановича и про восставших солдат, расстрелянных на галечном пляже. Он говорил полчаса.

Степан сказал, что обещает вместе с Мергеряном составить для машины программу умножения на число «пи»…

— Так какая всё-таки у вас была повестка? — спросила Пима после сбора Зинаида Фёдоровна.

— Против войны, — подумав, ответил Пим.

Слободские сражались зло. Два края, перебрасывая друг другу мяч, рвались к воротам. Вратарём был Толик. Один раз его уже сбили.

В траве за его воротами стоял будильник.

Восьминогие играли всемером.

Шёл второй тайм.

Прямо по центру бежал Пеца. Он был в старых, но зато настоящих бутсах; Толик выбежал вперёд. Пеца обвёл его. Мяч, подпрыгивая на кочках, катился в пустые ворота.

Пим бежал наперерез. Он не успевал дотянуться ногой до мяча. Закрыв глаза, он бросился на мяч и прижал его руками к земле.